Гайджин - Олден Марк. Страница 44

Отец Джона Канна вылечил единственного сына Линдера от туберкулеза всего лишь прикосновением рук, используя Миккио, силу буддийского закона, метафизическую сторону действий японского воина. Адвокат теперь боялся этой силы и решил нанести удар первым. Он подкупил двух охранников из Тул-Лейк убить семью Канна: Джона, его родителей и двенадцатилетнюю сестру. Нет ничего проще — был ответ охранников. В лагере существовало только одно правило на случай попытки к бегству: стрелять на поражение. Решение проблемы, следовательно, и состояло в том, чтобы поймать япошек на этой попытке.

Холодным декабрьским вечером охранники под прицелом вывели гуртом семью Канна в безлюдное место, «место попытки к бегству». Терять было нечего — Канна и его отец решили постоять за себя. Они убили охранников, но и сами понесли потери: мать Канна была убита наповал, а отец тяжело ранен. Умирая, он взял со своего сына слово убить Уильяма Линдера.

— Это было нелегко, — сказала Алекс. — Прежде всего Джону пришлось бежать из этого ада. Мимо лагерных вышек с пулеметами, нацеленными на восемнадцать тысяч японцев. Мимо колючей проволоки, мимо вооруженных охранников, танков и батальона пехоты, в полной боевой готовности дислоцированного вокруг лагеря. Я до сих пор не знаю, как ему это удалось. Без еды, без какой-либо помощи, зимой, в мороз. Не говоря уже о том, что он просто мог быть в любой момент застрелен на месте, если бы кто-нибудь увидел его за пределами лагеря.

— Я читал что-то о коротковолновой рации, — сказал Саймон, — по которой он поддерживал связь с Токио.

— Они врали. Судя по отчетам, ни один японец в этой стране не совершил ни единого акта саботажа или шпионажа, хотя, Бог свидетель, у них были для этого причины после того, что с ними сделали. У Джона не было ни коротковолновой, ни какой-либо другой рации. Власти знали правду и пытались ее скрыть.

— Ты сказала, что у него не было никакой помощи. Мне так кажется, что ты ему помогала.

— Я имела в виду помощи, чтобы выбраться из лагеря. А в том, что я ему помогала, ты, конечно же, прав, но это было гораздо позже.

Саймон посмотрел на Канна. Мистер Спокойствие. Стоит не шелохнется, как будто кто-то накачал его успокоительными.

— Что случилось, когда вы увидели Линдера?

— Я убил его.

Констатация факта. И никаких сожалений.

— Вы его не спрашивали, почему он сделал это, почему он нарушил слово?

— Меня не интересовали причины, что бы он ни сказал, я бы не передумал.

Строго вперед, как стрелка, указывающая на север. Однонаправленность ума, талант для занятий бизнесом. Саймону это нравилось.

На сегодняшний день Джон Канна был удачливым экспортером рыбы, жил тихо-мирно, выращивал розы-рекордсмены и состоял в членах торговой палаты. Он никогда не был женат. Так как не было срока давности за убийство, он по-прежнему находился в розыске, и ему грозило наказание за убийство трех человек. Но по просьба Алекс он согласился что-нибудь сделать, чтобы вылечить покалеченные ноги Саймона.

— Что сделать? — спросил Саймон. — Покрасить одну в красный цвет, другую в зеленый, а потом использовать в качестве светофора для маленьких машин?

Когда Алекс злилась, ее ноздри начинали раздуваться, а нос краснел. Сейчас ее нос был свекольно-красным.

Я, с искалеченными ногами, все время пытаюсь подставить ножку, черт возьми, подумал Саймон. Она всего лишь пытается помочь. Если он давно махнул на свои ноги рукой, то его мать нет. Хотя, с другой стороны, он уже много раз проходил через это: его лечил то один специалист, то другой, но это приносило лишь новые разочарования. А кем, собственно говоря, был этот Джон Канна, кроме как человеком, замочившим двух охранников и одного стряпчего? Его мать, Господи, Боже мой, она никак не успокоится. Скоро она начнет ему говорить, что пройдет совсем немного времени, и он будет отбивать чечетку, позабыв обо всем, что с ним случилось.

Он сказал матери, что сделает все, что она захочет. Потом он посмотрел на море, на два только что стартовавших каноэ, мчавшихся наперегонки. Когда он обернулся, его матери уже не было. Джон Канна сидел на ее стуле. Не шевелясь и не издавая ни звука. Мистер Спокойствие Канна. На столе между Канна и Саймоном лежала цветная фотография Алекс в желто-зеленом муму [6], снятая здесь, на аэрарии. Канна постучал по фотографии указательным пальцем.

— Плюнь на нее.

Саймон всегда гордился своей выдержкой, но, если бы не ноги, он бы перескочил стол и засветил бы ему в оба глаза.

Канна взял фотографию и пристально посмотрел на нее.

— Почему ты отказываешься делать то, что я тебя прошу? Это всего лишь кусочек бумаги и ничего больше.

— Но не для меня. И вы знаете об этом.

Канна слабо улыбнулся.

— Итак, для тебя это не просто кусочек бумаги. Перед тобой символ, имеющий определенную значимость, символ, который пробуждает сильные эмоции. То, что будит в тебе силы сражаться с человеком, который приказал тебе плюнуть на это. Ну что ж, посмотрим, сможешь ли ты понять другие символы, сможешь ли ты постичь их силу. Американский флаг — это символ, не так ли? Вероятно, он что-то значит для тебя. Медаль, полученная на легкоатлетических соревнованиях — тоже символ. Так же, как подарок на память от хорошенькой девушки, может быть, одной из тех, на телефонные звонки которых ты отказываешься отвечать. Есть люди, которые считают море и небо символами Бога.

Голос Канна был завораживающий. Очаровывающий. Гипнотизирующий. Именно так. Гипнотизирующий. Глаза Саймона теперь были прикованы к рукам Канна, покоящимся на столе, но на самом деле они не были неподвижны. Он выделывал какие-то странные вещи своими пальцами. Саймон слышал, как он сказал:

— Сильная воля пронзает камень. Твоя воля должна стать сильной.

Саймон, который с трудом удерживался, чтобы не закрыть глаза, поплыл в своих мыслях: «По-моему, он мне ничего не говорил. Господи, его пальцы никак не успокоятся. Сначала они сплелись вместе в сторону Канна. Потом они сплелись указательными пальцами в сторону Саймона. Затем один кулак поверх другого, большой палец в сторону Саймона. Захватывающее зрелище, но очень непонятное. Канна вроде бы не производит впечатление психа. Так почему же он такой дерганный?»

— Саймон? Саймон?

Его мать. Стоит рядом со стулом и трясет его. Разбудила от глубокого сна. Можно ли в это поверить? Только что он говорил с Канна, а в следующее мгновение заснул. И вдруг он почувствовал такой голод, какого не испытывал уже месяцами.

— Принесла тебе кое-что поесть, — сказала Алекс. — Ничего с тобой не случится, если ты и наберешь несколько лишних фунтов. Сэндвич из мяса цыпленка и черного хлеба. Шелушеный рис. Фрукты. Джон сказал, чтобы ты был осторожен в выборе еды.

— Сколько я спал?

— Больше двух часов.

— Ты что, издеваешься?

Она показала ему часы. Было двенадцать дня.

— Ешь, — сказала она. — Когда поешь, Джон просил тебя зайти в дом, он будет в комнате сразу же у аэрария, в той — с алтарем.

Саймон впился в сочный кусок манго. Он закрыл глаза всего лишь на минуту, а минута оказалась более чем двумя часами. Канна загипнотизировал его. Миккио. А что еще это могло бы быть? И сон был самым лучшим со времени Трубы.

Он обратился к матери:

— Ты знала, что он собирался сделать, не так ли?

— Джон сказал, что ты был очень зажат и давно уже нормально не спал.

— В этом он прав.

— Он прав и во многом другом. Он уже наблюдает за тобой...

— Наблюдает за мной?

— Он приходил несколько раз в госпиталь.

— Никогда его не видел. Он приходил, когда я спал?

— Только один раз. В другое время он приходил, когда ты бодрствовал, но ты никогда не видел его.

— Ты говоришь, что я не спал и не видел его в моей комнате? Погоди-ка, до меня дошло. Он выдавал себя за доктора или еще за кого?

Алекс бросила себе в рот виноградинку.