Костер Монсегюра. История альбигойских крестовых походов - Ольденбург Зоя. Страница 53

Регентша в распрях со знатью – графами Ла Марш, Шампанским, Булонским и Бретонским – имела нужду в деньгах и рассчитывала для этого завладеть десятиной, которую на альбигойский поход выделила Церковь. Прелаты отказались платить, невзирая на гнев легата Ромена де Сент-Анжа, принявшего сторону королевы. И поскольку епископы пожаловались папе, Бланка Кастильская получила деньги только на подкрепление для Юмбера де Божо. Если же обещаниями или угрозами ей бы удалось одолеть лигу вассалов, Лангедокское предприятие сразу становилось источником серьезных затруднений; эту провинцию, которую начал покорять ее муж и которую корона Франции не может уже оставить, не потеряв лица, было не укротить без ежегодно обновляющихся серьезных военных экспедиций. Находясь под постоянной угрозой английского вторжения, королева не могла задерживать армию на юге, а папа непрерывно теребил ее, чтобы она возобновила священную войну против ереси.

Бланка Кастильская вовсе не думала воспользоваться своим статусом женщины и вдовы, чтобы уйти от ответственности: несмотря на грозящую с севера опасность, ей удалось удерживать в Лангедоке отряды, достаточные, чтобы беспокоить противника непрерывными стычками и ослаблять его, если вовсе не сломить. С подкреплением, присланным весной 1227 года, Юмбер де Божо взял замок Ла Бессед, перебил гарнизон и опустошил поля вокруг Тарна. На следующий год он начал с графства Фуа (где под Варилем был убит Ги де Монфор) и, потеряв Кастельсаразен, взял замок Монтеш. Затем с новым подкреплением, присланным архиепископами Оша, Нарбонны, Бордо и Буржа, он двинулся на по-прежнему неприступную Тулузу. Планом французов были теперь не военные победы, а методичное, шаг за шагом, разорение страны.

Об этом очень ясно говорит Гильом Пюилоранский, описывая опустошения, произведенные армией Юмбера де Божо под Тулузой: ведомые и воодушевляемые Фульком (епископом-перебежчиком, который, не имея возможности вернуться в свой город, был исполнен праведного гнева на свой диоцез), крестоносцы приступили к систематическому разрушению окрестностей города. Летом 1227 французы установили лагерь к востоку от Тулузы, и оттуда день за днем устраивали набеги на виноградники, зерновые посевы, фруктовые сады и, превращаясь в «земледельцев наоборот», выкашивали поля, выкапывали виноградники, разрушали фермы и укрепленные здания.

«По утрам, – пишет историк, – крестоносцы слушали мессу, завтракали и отправлялись в путь с лучниками в авангарде. Они начинали крушить близлежащие виноградники в тот час, когда горожане едва просыпались; затем они поворачивали к лагерю, и каждый их шаг охраняли военные отряды. И так каждый день в течение трех месяцев, пока не опустошили все почти целиком» [132].

Историк, большой поклонник Фулька, продолжает: «Помню, как благочестивый епископ сказал, завидя возвращающихся бегом опустошителей: «И на бегу мы покоряем неприятеля сим чудесным способом». И действительно, таким способом было решено заставить тулузцев обратиться в истинную веру и подчиниться, отняв у них то, что составляло их гордость. Так благоразумно отодвинуть пищу подальше от больного, чтобы он не объелся. Почтенный епископ рассуждал, как отец, который наказывает детей только в гневе».

Замечание довольно-таки циничное, если принять во внимание, что «гордость» тулузцев и то, чем они рисковали «объесться», был всего-навсего их хлеб насущный.

Граф, занятый освобождением замков и других стратегически важных пунктов, не располагал достаточными силами, чтобы противостоять опустошению своих доменов. Разбойничали не банды бродяг, а мощная, хорошо организованная армия, неприятелем которой в этой войне без сражений были посевы, виноградники и скотина.

Борьба обрела былую остроту, и графы в ответ на резню гарнизона в Ла Бессед жестоко обошлись с пленниками не рыцарского достоинства, взятыми в битве при Монтене и бросили их в лесу с выколотыми глазами и отрубленными руками. Юмбер де Божо и сопровождавшие его епископы и крестоносцы понимали, что страна никогда не покориться по своей воле власти короля, и эти края не поймут «своего истинного интереса», как говорит Гильом Пюилоранский, а уж если это случится, то в тот самый день население Лангедока перестанет существовать как нация.

Приближался день, когда граф Тулузский начал понимать, что необходима передышка, даже ценой капитуляции. Передышка, которая позволила бы стране зализать раны и приготовиться к реваншу. Но, надеясь мирным договором обеспечить своим подданным шанс на короткий отдых и минимальное благополучие, Раймон VII недооценил хитрость и беспардонность противника. Мирный договор, который он подписал, был пострашнее всякой войны. Не будучи побежденным, он позволил навязать себе условия, которые ни один монарх не навязывал своим противникам, даже после самой блистательной победы.

Нас до сих пор поражают статьи этого договора, и мы пытаемся найти объяснение в жестокости нравов эпохи. Но не надо забывать, что и современники были поражены не меньше нашего, и что неприкрытое утверждение права сильнейшего шло вразрез со всеми феодальными законами. Остается только гадать, по какому странному недоразумению граф, которому было не занимать ни здравого смысла, ни мужества, мог позволить так с собой обойтись. Видимо, объяснение нужно искать в той нищете, в которую война ввергла Лангедок.

Королевский крестовый поход только ожесточил население, да и что можно было ожидать от сюзерена, бросившего все свои силы на опустошение полей и вырубку садов? В 1229 г. граф все еще сопротивлялся, но его вернейшие вассалы, такие, как братья Термесские и Сантюль д'Астарак, сложили оружие в страхе, что их земли постигнет та же участь, что и окрестности Тулузы. Столица оказалась под угрозой голода. Невзгоды неприятельских солдат, сражавшихся не за свою землю и вольных в любой момент вернуться домой, казались смехотворными рядом с разрушениями, которые претерпела страна за 20 лет.

За три года французы потеряли короля, архиепископа Реми, графа Намюрского, графа Сен-Поля, Бушара де Марли, Ги де Монфора, и это если считать только полководцев. Потери среди солдат оценивались в 20 тысяч человек только за 1226 год, и, хотя историки того времени не владели статистикой и явно завышали цифры, урон французской армии был очень тяжел. И королева, и легат, чья энергия не вызывала сомнений, получили от папы упреки в медлительности.

Папа Григорий IX, избранный на место умершего в 1227 году Гонория III, звался Уголином, кардиналом-архиепископом Остийским и был очень дружен со св. Домиником. Этот старик, приходившийся родственником Иннокентию III, обладал еще более нетерпимым и властолюбивым характером, чем его кузен и предшественник. Регентша, при ее политических амбициях и религиозном пыле, с покорной горечью выслушивала все требования и угрозы, которыми забрасывал ее папа, и это как раз в то время, когда она так старалась заставить уважать в лице Франции права ее младшего сына.

Предложения о перемирии французы передали Раймону VII через посредника Эли Герена, аббата из Грансельва. Ясно, что все издержки по договору ложились на еретиков, и здесь ни граф, ни его друзья не строили себе никаких иллюзий. Но они не могли предвидеть, что этот договор станет настоящей аннексией их страны. Гильом Пюилоранский констатирует, что одной его главы хватило бы, чтобы разорить графа, как если бы он был пленником. Этот святоша рассуждал, как феодал, и судил с позиций тех прав, которые делались все более эфемерными на фоне тоталитарных устремлений крупных монархов и Церкви. «По Божьей воле, а не по человечьей, был подписан сей договор», – заключает хронист, и в его словах больше грусти, чем он хочет показать.