Император всего - Олдридж Рэй. Страница 27

– Нет, – сказал Руиз.

– Нет? Альтернатива ведь – рабство.

– Я был рабом. Для меня это временное состояние.

Хемерте разволновалась.

– Мы не можем заставить тебя присоединиться к нам – тогда ты воистину станешь для нас раковой опухолью. Можем ли мы пойти с тобой на сделку?

– Есть вещи, которые я должен доделать.

– Послание-на-задание? С этим мы можем справиться. Генч слишком слаб, чтобы справиться со смертной сетью, но он может стереть из памяти послание-на-задание, а тогда сеть сама постепенно разрушится.

– Дело не просто в этом, – сказал Руиз.

Он внезапно почувствовал прилив ужаса, который пытался скрыть. Остаться здесь, в Глубоком Сердце, вовеки, не имея взамен ничего, кроме бесконечно повторяемого удовольствия совершенно безличного сексуального единения… вдруг все это показалось ему кошмаром. На что же это похоже, навеки похоронить себя заживо в гробнице жадной плоти?

– У меня есть прочие обязанности.

– Какие? Теперь я хочу тебе сказать, что женщина должна остаться. Сначала она может даже протестовать против этого, но наши данные о ее характере уверили нас, что она в самом скором времени приспособится, и тогда она станет одной из нас. Может быть, ты и способен устоять перед нашими убеждениями, ты гораздо старше и закаленнее, чем она, ты больше пережил и стал жестким. Но она – совсем иное дело.

– Я не уверен.

– Неважно, – сказала Хемерте, – она должна остаться. Но именно ты нужен нам больше всего. Скажи мне, почему ты так отчаянно сопротивляешься, почему ты так возражаешь? Многие рискуют своей свободой, рискуют попасть в рабство, но все равно приходят к нам – лишь бы иметь такой шанс, а ты отказываешься без колебаний. Почему?

Руиз сел на постели, чувствуя, что силы постепенно возвращаются к нему.

– Возможно, потому, что я не могу посвятить себя только одному виду удовольствия. Перспектива кажется мне необыкновенно тоскливой – постоянно делать одно и то же.

– О-о-о, ты нас недопонял. Неужели ты думаешь, что мы проводим все наше время в постели? Нет, мы, человеческие существа, не наделены такой необычайной жизненной силой. Мы скоро заболеем, если будем так поступать. У нас есть и остальные интересы помимо этого. У нас есть все стандартные развлечения: видео, эмотигога, психоделические средства. Хобби очень распространены у нас. Я сама развожу рыбок-огневок. Кроме того, я могу делать обычный фарфор, хотя, надо признаться, мои тела различаются по способностям и ловкости, поэтому качество моей работы непостоянно, иногда хуже, иногда лучше, и временами я впадаю в досаду. Но все-таки в один прекрасный день мы все научимся делать фарфор, когда мой дух пройдет через все тела.

– Это очень привлекательно, – сказал Руиз, – но боюсь, мне покажется, что меня в какой-то степени стало меньше…

– Нет-нет. Совершенно очевидно, что ты совершенно нас не понимаешь. Пожалуйста, послушай: ты совсем не представляешь себе, на что это может быть похоже, – сказала она. Лицо ее загорелось внутренним убеждением, взгляд словно устремился в какие-то ее внутренние переживания. – Я знаю, тебе представляется это так, словно все, что мы ищем от жизни – это грубое и примитивное наслаждение, которое человек получает, совокупляясь с кем-то почти незнакомым. Я же знаю как они называют нас там, наверху. Трахальщики, правда? Но в нашей вере есть нечто гораздо большее. Поверь мне, пожалуйста: чувства нарастают по мере того, как меняются тела, каждое тело прибавляет нечто новое к нашему опыту и познанию жизни. Ты проникаешь в тело любимой, а потом в тебя проникают, когда ты становишься женщиной, ты можешь слить свою плоть и с ним, и с нею, а потом еще с кем-то, и еще, и еще, пока ты не начнешь чувствовать то, что мы ценим превыше всего, всепоглощающее единство с нами всеми, со всеми остальными великими душами, чувство, что ты любишь всю вселенную настолько, насколько это возможно почувствовать и постичь человеческому существу. Ты не можешь понять, на что это похоже.

Она просияла, и против своей воли Руиз почувствовал, что его тронула сила и искренность ее слов.

– Да, – сказал он, – но…

Вдруг настроение ее переменилось. Она, казалось, разгневалась. Она оскалила свои красивые зубы и заговорила резким голосом.

– Мы можем заставить тебя пожалеть, что ты не присоединился к нам. Мы можем продать тебя на уровень ниже, где находится стадион гладиаторов. Там ты тоже будешь жить вечно, но там ты будешь убивать и будешь убитым каждый день. Ведь разве не лучше любить и быть любимым вместо этого?

Руиз ничего не сказал.

– Или же, – сказала она, – мы можем причинить боль и горе тем, о ком ты заботишься. Мы можем продать твоих друзей в очень тяжкие условия работы и жизни. Но если ты придешь к нам, мы их отпустим.

Руиз пожал плечами.

– Отпустите на свободу? Одних и таких наивных в Моревейнике? Не очень-то хорошая приманка. Сколько, интересно, они пробудут на свободе и в живых?

Она втянула воздух и овладела собой.

– Извини, пожалуйста, – сказала она, – я говорила в гневе. Это было очень глупо. Мы никогда не сделаем ничего столь постыдно мстительного, если ты к нам не присоединишься. Мы цивилизованные люди. И все же, невольничий рынок в Моревейнике открыт для всех, а ты получил бы очень высокую оценку от владельцев стадиона гладиаторов. Так мне кажется…

Руиз не мог придумать, что бы ему сказать. Он обдумывал свои возможности. Если он не останется, если он каким-либо образом убежит, бросится в жестокий мир Моревейника, какие у него шансы на то, что он выживет и сможет добраться домой? Мало. Но даже и в этом случае перспектива закопать себя в постоянном сексуальном аду в Глубоком Сердце была кошмаром.

Прежде всего, думал он, в Глубоком Сердце он навсегда потеряет тот особый глубинный контакт, который он установил с Низой. Только раз в тысячу лет случайная комбинация может привести к тому, что он окажется в постели именно с ней. Если они оба останутся в Глубоком Сердце. Да и то маловероятно, что они при этом будут в той плотской оболочке, которую они носят сейчас.

Он попытался объяснить.

– Разве ты не замечала никогда разницы между людьми, которые жили во всяких мирах, ходили по земле тысяч планет и по мостовым миллионов городов, и теми людьми, которые были рождены в доме, где родились их деды и прадеды? Которые провели всю свою жизнь в одном месте?

– Люди городов, – продолжал он, – они умны, искушены и гибки сознанием, и часто те, кто остается в родном доме, завидуют им в их искушенности. Но есть свои преимущества, и в том, чтобы оставаться в одном месте на протяжении всей своей жизни. Их окружение приобретает для них важность, глубину, которую никогда не дано почувствовать путешественникам… И в такой стабильности люди могут гораздо глубже познать самих себя. Иногда им в голову приходят и более глубокие и серьезные мысли. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Она улыбнулась.

– Интересная аналогия, очень интересная. Мне кажется, я понимаю, о чем ты говоришь и почему ты так чувствуешь – но ведь не всегда людей можно удержать на одном месте скажем, на хуторе, на ферме? Ты ведь не буколического склада человек, верно? Сколько неведомых странных и чуждых миров ты посетил? Хотя в одном я тебе уступлю – очень мало кто из людей столь привязан и изначально соединен со своим телом так, как ты. Это одна из причин, почему ты нам так отчаянно нужен. Мы можем столькому научиться от тебя. Но, по крайней мере, мне приятно видеть, что твои возражения основаны на большем, чем просто слепой страх.

Ему в голову пришла мысль. В ней таилось и холодное омерзение, но он заставил себя все равно рассмотреть ее.

– Может быть, мы сможем договориться, – сказал он.

Она улыбнулась и обняла его.

– Надеюсь. Что ты предлагаешь?

Он слегка отпрянул от ее объятий, но она, казалось, не заметила этого.

– Сперва мне придется обсудить это с Низой, прежде чем я смогу сформулировать свое предложение. Ты можешь это устроить?