Правила охоты - О'Рейли Виктор. Страница 38

Мак— Гонигэл мысленно раздевал ее догола, когда неожиданно зазвонил телефон.

Фумио Намака, младший брат Кеи, поймал себя на том, что чем старше он становится, тем чаще он вспоминает те послевоенные дни.

Они были исходным пунктом всех их успехов и достижений. А добились они очень многого, хотя вначале у них было так мало. Они сделали очень многое практически из ничего. Конечно, тогда их подгоняло отчаяние, потому что краткий послевоенный период сам по себе был отчаянным временем отчаянных людей.

Фумио очень хорошо помнил, откуда взялся их первоначальный капитал.

Стоял конец января 1949 года, со дня казни отца прошел всего месяц. Многие и многие бывшие знакомые отвернулись от их маленькой семьи, опасаясь навлечь на себя гнев оккупационных властей. Мать была серьезно больна, и все трое чуть не умирали от голода. Тогда они жили в заброшенном бомбоубежище, которое напоминало скорее простую дыру в земле, а крышу они смастерили из расплющенных жестянок от полевого рациона американской армии.

Мысли их были примитивно просты. До войны и во время ее многие японцы были одержимы вопросами стратегии и патриотизма, социальным положением и карьерой. Но к 1949 году все свелось лишь к одному — выживанию.

Ради того, чтобы выжить, они изо дня в день делали все, что могли. Они одевались в лохмотья, они ковырялись в развалинах и местах еще более страшных, они ели все, что удавалось найти. Гордость была неуместна. Социальное положение превратилось в злую шутку. Моральные и этические нормы превратились во что-то абстрактное и далекое.

Они делали все, что приходилось делать, и — жили. Останься они верны принципам, и их судьба могла быть куда трагичнее. Если нужно было убить человека, они убивали. Через некоторое время они привыкли даже к этому; они убивали, потому что срабатывал запущенный на полную мощь механизм самосохранения. Чужая смерть приносила им результаты, и подчас совсем неплохие.

Среди бывших военных японской императорской армии процветала торговля. Двести тысяч солдат оккупационных войск жаждали военных сувениров, а несколько миллионов ветеранов императорской армии хотели есть. Сделки совершались на уличных рынках в окрестностях Токио и особенно в Гинзе.

Майор, которому братья были обязаны своим первоначальным капиталом, происходил из старинного самурайского рода и в результате стремительной и плодотворной карьеры сначала в Манчжурии, а потом — в Бирме, оказался в Генеральном штабе императорских вооруженных сил. Во время бирманского вторжения он лишился левой руки, отнятой выше локтя после того, как пуля английского триста третьего “бура” раздробила ему плечевую кость.

После этого случая медалей у него на груди прибавилось, к тому же именно тогда он попал в штаб, где его высоко оценили. Медали и ордена сыпались на него как из рога изобилия, а следующее повышение по службе оставалось реальностью вплоть до Хиросимы и Нагасаки, после которых пронзительный голосок Императора, никогда прежде не выступавшего по радио, призвал войска к капитуляции.

Майор жил благодаря тому, что одну за другой продавал свои медали. В тот пронизывающе-холодный день в январе 1949 года медалей у него уже не осталось, и единственной драгоценностью, которой он еще владел, был длинный самурайский меч-катана, который хранился в его семье с восемнадцатого столетия. Редкостной красоты клинок с клеймом мастерской Тамаки Кийомаро приобрел за ничтожную часть его истинной стоимости один из телохранителей Дугласа Мак-Артура.

Продав меч, майор почувствовал, как какая-то частица его души умерла, однако другого выхода у него не было. Он сам и его семья уже давно голодали, а все остальные ценности майор давно продал или обменял. Его жена добывала кое-какую еду и выпускаемые оккупационными властями бумажные деньги тем, что спала с офицерами американских войск, однако она уже не блистала красотой, а конкуренция в этом виде бизнеса была жестокой. Семья голодала, и другого выхода они найти не могли, как ни старались. Майору пришлось расстаться с последней ценной вещью, которой он владел.

Покупатель катаны был не чужд сострадания и заплатил за клинок довольно щедро по стандартам того времени. К несчастью, сделка и выплаченная сумма привлекли внимание Фумио Намака. Небольшой, щуплый, припадающий на одну ногу подросток был идеальным разведчиком; на него обычно либо вообще не обращали внимания, либо не принимали всерьез.

Между тем братья вот уже несколько дней подыскивали достойную жертву. Щедрость американца решила дело. Майор получил за свой меч не оккупационные бумажки, которые к тому же можно было потратить только в определенных магазинах, а полновесные американские доллары, “зеленые”, которые в 1949 году были самой твердой и самой желанной валютой в мире.

Кеи Намака, тощий, но довольно высокий для своего возраста, все еще крепкий и сильный несмотря на голод, пошел за майором по узким и темным улочкам. Когда майор остановился в пустынном переулке, чтобы облегчиться, Кеи ударил его камнем.

Майор упал на землю, и из-за угла показался Фумио. Братья переглянулись, а потом Фумио перерезал горло лежавшему без сознания человеку подвернувшимся под руку осколком стекла. Они заранее договорились не оставлять живых свидетелей. Раньше у них был нож, но с ним пришлось расстаться, чтобы купить немного еды. Битое стекло резало человеческую плоть с таким же успехом, только довольно медленно. Это была грязная работа, но братьям было плевать. Теперь у них было больше денег, чем они когда-либо видели в своей жизни.

Совершенно неожиданно у братьев Намака оказалось не просто достаточно денег, чтобы купить еду; у них появился капитал. Правда, он не был очень большим, но оба понимали, что это только начало. Теперь им не требовалось лезть из кожи вон только для того, чтобы выжить. Они могли строить планы. И Фумио, искалеченный и физически более слабый, чем его рослый брат, оказался прирожденным финансовым гением. Природа щедро одарила его способностью к перспективному мышлению, хитростью и способностью манипулировать своими компаньонами. Короче говоря, в голове у него были мозги, а не солома.

Когда братья вернулись в свое бомбоубежище с чашкой вареного риса и полбутылкой сакэ, чтобы отпраздновал свою удачу, они обнаружили, что их мать умерла.

Глава 9

Фицдуэйн с любовью уставился на своего гостя. Он очень любил этого швейцарского полицейского. Медведь слегка похудел после того, как познакомился с Катей — его первая жена погибла в автомобильной катастрофе — однако теперь вернулся к своим нормальным размерам.

Глядя на него, Фицдуэйн чувствовал облегчение. Катя была очень красивой женщиной и не желала Медведю ничего плохого, однако ему самой природой не было предназначено быть худым и стройным, а ростки фасоли три раза в день были ему попросту противопоказаны. Медведь действительно был крупным, скорее даже массивным, однако, несмотря на внешнюю грубоватость манер и хриплый голос, сердце у него было из чистого золота. Он был отличным товарищем, а своих друзей Фицдуэйн ценил.

Войдя в палату, Медведь нежно и по-дружески обнял его. В тот день Фицдуэйн не успел еще надеть свою майку со скунсами, и поэтому все его бинты были видны. Возможно, именно это спасло его от новых увечий, заставив Хайни быть предельно осторожным. Впрочем, даже “нежное” объятие гиганта заставило его слегка поморщиться от боли. Наибольшую опасность для грудной клетки Фицдуэйна представляла огромная наплечная кобура, из которой торчало что-то очень большое.

— В Ирландии не принято обниматься, — заметил Фицдуэйн, которому культурные различия между Швейцарией и Ирландией были весьма по душе. — Мы, знаешь ли, такой народ, который не склонен ко всем этим вещам. Подозреваю, что в душе моих соотечественников это ассоциируется с церковью, сексом и чувством вины. Что это у тебя за пушка?