Тайная битва сверхдержав - Орлов Александр. Страница 89

Подобные случаи происходили и в дальнейшем. Например, в августе 1962 года У-2 пролетел над Сахалином. На советскую ноту протеста США ответили официальным извинением.

И хотя эпизодические нарушения советских границ американскими самолетами имели место и позднее, такой целенаправленной программы систематической воздушной разведки СССР, какой была программа полетов У-2 или предшествовавшие ей полеты самолетов-разведчиков RB-45, RB-47, «Канберры», после инцидента с Пауэрсом уже не было. Да и необходимость в этом с появлением разведывательных искусственных спутников Земли (американские «Мидас», «Самос», «Феррет» и др.) отпала. Более совершенные средства разведки потеснили авиацию, хотя и сегодня она играет немалую роль.

Так закончилась наиболее интенсивная и полная драматизма тайная воздушная война, которую вели США и Советский Союз в жестком соревновании за превосходство в новейших видах вооружения. Но впереди еще были схватки гораздо более опасные…

Глава VI. Бег к Армагеддону

В феврале 1960 года, возвратясь после визита в СССР, представитель США в ООН Генри Кэбот Лодж сообщил правительству США, что русские продолжают лидировать в ракетной гонке. И хотя Хрущев в частном разговоре с Лоджем сказал, что в действительности это не так, да и полеты У-2 подтверждали это, в Америке продолжалась шумиха о «ракетном отставании» Соединенных Штатов от Советского Союза {413}. В то время военно-промышленный комплекс США набирал силу и вместе с министерством обороны требовал многомиллиардных ассигнований на заказы новейших видов вооружений, и особенно ядерных ракет. Когда в 1961 году в Белом Доме утверждалась программа твердотопливных межконтинентальных ракет «Минитмен», советники президента считали, что интересы национальной безопасности страны не требуют принятия на вооружение такого количества (950) ракет «Минитмен». В один из тех дней между президентом Кеннеди и министром обороны Робертом Макнамарой произошел любопытный диалог:

— Как твое мнение, Боб? — спросил президент Роберта Макнамару, сообщив ему о точке зрения своих советников.

— Что ж, они правы.

— Но почему же тогда нам нужно девятьсот пятьдесят ракет?

— Потому что это наименьшая цифра, которую мы можем предложить на Капитолийском холме. Иначе нас там убьют {414}.

Министр имел в виду мощную агентуру военно-промышленных корпораций в конгрессе, которая лоббировала заказы для оружейных магнатов.

Угрожающий рост влияния на политические дела в государстве военных монополий, тесно связанных с генералами и конгрессменами, представляющими военно-промышленные круги, и контролируемые ими средства массовой информации начал пугать даже крупных политических деятелей Америки. Покидая пост президента в январе 1961 года, Д. Эйзенхауэр в своем прощальном послании обратил внимание на то, что влияние военно-промышленного комплекса «экономическое, политическое и даже духовное чувствуется в каждом городе, каждой резиденции губернатора штата, в каждом учреждении федерального правительства». Указывая на опасность такой политики, он подчеркивал, что «в деятельности правительства мы должны остерегаться распространения неограниченного влияния военно-промышленного комплекса, независимо от того, осуществляется ли оно намеренно или стихийно. Потенциальная возможность для опасного увеличения власти такого комплекса существует и будет существовать» {415}. Это предупреждение президента-республиканца прозвучало весьма актуально.

1. Испытание на прочность: Берлин и Куба

В начале 60-х годов важнейшей целью американского правящего класса было стремление сохранить и по возможности усилить военное превосходство над Советским Союзом и странами социалистического лагеря в новых, изменившихся условиях, когда стратегическая неуязвимость Соединенных Штатов безвозвратно отошла в прошлое. Американские сторонники жесткой политики по отношению к СССР прилагали все усилия, чтобы не допустить или, по крайней мере, отодвинуть какую-либо возможность достижения Советским Союзом паритета в стратегическом оружии. В конце 1979 году, выступая в Лондонском институте стратегических исследований, Г. Киссинджер откровенно признал: «Наша стратегическая доктрина основывалась в очень большой степени, а может быть, даже исключительно на нашей превосходящей стратегической мощи. Советский Союз никогда не опирался на превосходящую стратегическую мощь» {416}.

Это признание свидетельствует о том, что и в те годы государственные деятели, стоявшие на капитанском мостике Америки, знали, что достижения научно-технической мысли в СССР и состояние его вооружений не представляют серьезной угрозы для США. Тем не менее Пентагон изыскивал «надежные» способы уничтожения Советского государства в случае ядерной войны. Нагнетанию страха перед возросшими возможностями СССР по нанесению эффективного ответного удара в немалой степени способствовала и политика советского руководства, которое всячески подчеркивало огромные боевые возможности советского ракетного оружия. В то же время СССР во второй половине 50-х годов последовательно сокращал войска и силы флота общего назначения. Были расформированы 63 дивизии и бригады, часть военных училищ, поставлено на консервацию 375 кораблей. Если в 1955 году Советские Вооруженные Силы насчитывали 5 миллионов 763 тысячи человек, то к 1959 году они сократились на 2 миллиона 140 тысяч человек, а в 1960 году планировалось новое сокращение на 1 тысячу 200 человек {417}.

В США это рассматривалось как возрастающая угроза ракетно-ядерной войны. Считалось, что СССР, который, как и царская Россия, всегда полагался на свои сухопутные войска, ныне стремится достичь превосходства над США в стратегическом ракетно-ядерном оружии. Для американцев, в течение столетий привыкших к тому, что их территория неуязвима для любого противника, такая перспектива выглядела весьма угрожающей. Тем более что Хрущев не скупился на рекламирование советской ракетно-ядерной мощи. В ноябре 1959 года он, например, заявил: «Мы теперь накопили так много ракет, так много атомных и водородных боеголовок, что, если на нас нападут, мы сможем стереть с лица земли всех наших вероятных противников».

Такие заявления русских пугали американского обывателя. Истинную картину соотношения ракетно-ядерных сил знали только несколько лиц в США, но они, как уже говорилось выше, не могли раскрыть это для широкой общественности. В американских городах начали строить атомные бомбоубежища, в школах и университетах проводились атомные тревоги. Было хорошо известно, что ракеты того времени, особенно дальнего действия, имеют очень низкую точность попадания. Это компенсировалось мощностью боевого заряда, достигавшего 10 мегатонн и более. Поэтому и целью для ударов таких ракет могли быть только крупноплощадные цели, и прежде всего крупные города-мегаполисы.

В связи с этим Макнамара в 1961 году выдвинул концепцию «городов-заложников». Она предусматривала объявление определенных городов в США и СССР, которые в случае ядерной войны подвергнуться ракетным ударам. Эта мера мыслилась как некая гарантия, согласованная с Советским Союзом и призванная удержать СССР от ракетно-ядерного удара по США. В 1962 году министр обороны США выдвинул новую концепцию — «контрсилы». Она предусматривала, как уже говорилось выше, внезапным ударом уничтожить основную часть советских средств доставки ядерных боеприпасов и лишить СССР возможности ответного удара, а затем угрозой ракетно-ядерной бомбардировки советских городов и уничтожения населения «попытаться закончить войну на выгодных для себя условиях». Первой целью становились теперь не военно-промышленные и административно-политические центры, а позиции советских ракет, аэродромы авиации, средства ПВО. Их уничтожение делало беззащитными города.

Таким образом, угроза удара по городам и массовое уничтожение мирных жителей (что было краеугольным камнем фашистских взглядов на применение оружия фау в 40-х годах) явилась неотъемлемой частью и новой стратегии Вашингтона. И хотя ставка на внезапный удар прикрывалась оборонительной фразеологией, ее устрашающая суть была настолько явна, что это признавали даже сами американские теоретики ядерной войны. «Главная трудность с идеей стратегии контрсилы заключается в том, — писал Г. Киссинджер, — что ее почти невозможно примирить с занятием позиции стратегической обороны» {418}. «Стратегия контрсилы, — отмечал А. Уоскоу, — почти неизбежно отдает преимущество той стороне, которая первой нанесет удар» {419}. Демагогическим было и утверждение творцов новой стратегии о том, что она направлена главным образом против «военного потенциала» противника. Ракеты того времени, с их все еще невысокой точностью попадания, не могли действовать достаточно точно, надежно по компактным целям, какими являлись военные объекты. Так, например, ракеты «Поларис», устанавливавшиеся на первых подводных лодках и запускавшиеся из подводного положения, по признанию американских специалистов, в силу их малой точности предназначались для ударов по крупноплощадным целям — по городам. По расчетам Пентагона, уцелевшие после ответного удара средства американских сил ядерного нападения должны были во втором ударе уничтожить 25 процентов населения противника и 70 процентов его промышленности.