Город принял - Вайнер Аркадий Александрович. Страница 20

Удовлетворенно хмыкнув, он вставил в приемный элеватор толстенную пачку целлулоидовых микрофишек, нажал тумблер, и машина с ровным, тихим гудением начала невероятно быстро сортировать их: в ящичек налево падали неподходящие, направо, время от времени, – «соответствующие поисковым признакам».

– А прозевать кого-нибудь машина не может? – с сомнением спросила я.

– То-то и оно, что не может! – довольно воскликнул Халецкий. – Сто процентов точного отбора! Как говорили греки: мудр, кто знает не многое, а нужное.

Машина остановилась: прошло всего несколько секунд – и толстая пачка карточек разобрана. Халецкий вынул из правого ящика микрофишки.

– Семь! – просчитал он, вставил их в кассету, а затем попросил потерпевшую: – Теперь смотрите внимательно на экран…

Огромный экран осветился, и на нем появилось лицо молодого мужчины с родинкой под глазом. Женщина завороженно смотрела на экран, прошептала запекшимися губами: «Нет…» Проплыло еще одно лицо, потом еще, еще – у всех худощавые длинные, «лошадиные» физиономии, все чем-то одновременно похожи, и отличаются друг от друга, у каждого – родинка под глазом, правым или левым…

Я думала о том, что все происходящее сейчас похоже на мрачное техническое чародейство, уголовный электронный спиритизм: откуда-то из чрева жизни, из самых дальних, темных закоулков извлекалось на свет, как из океанских глубин, данные обитатели – плоские, холоднокровные, злые, очень чужие.

Они смотрели на нас из овальной рамки экрана, словно заглядывали в иллюминатор батискафа, на котором мы спустились к ним, и на их неподвижных черно-белых бесцветных лицах стыла опасность.

Мне было страшно: интеллигентный, мягкий Халецкий на своей хитрой машине создавал из мглы неизвестности кадавра.

Вдруг женщина схватилась за сердце, закрыла снова глаза, выдохнула хрип-вздох:

– Постойте… погодите!

Халецкий стал фиксировать изображение и поворотом верньера вдруг увеличил его во весь экран. Женщина, вся съежившись, смотрела с ненавистью и испугом на преступника, не в силах выговорить ни слова, кивала головой.

Лицо на экране – резкое, серо-белое, с маленькими острыми глазками, вытянутое, как козье вымя.

Халецкий нажал какой-то рычажок и начал манипулировать с аппаратом, а инспектор Колотыгин долго-долго смотрел на изображение и произнес неожиданно:

– Наш… Сашка Фомин… С моей территории… – Голос его прозвучал хрипло, недовольно.

Халецкий тем временем выудил пинцетом из недр аппарата большой, еще влажный фотоснимок, на котором, кроме портрета преступника, был виден текст, отпечатанный на машинке. Прочитал вслух:

– «Фомин Александр Васильевич, кличка Бес, пятьдесят второго года рождения… Взят на учет детской комнатой сорокового отделения милиции… Судим за грабеж…»

– Он самый… – горько сказал инспектор. – Безотцовщина. Сперва у ребят в школе чего можно таскал… Потом сорвал ондатровую шапку. А теперь ишь до чего докатился…

Из динамика селекторной связи раздался резкий голос Севергина:

– Внимание, опергруппа! В девятнадцатом квартале Химки-Ховрина, улица Дыбенко, дом двенадцать, на строительстве дома обнаружен в песке ржавый артиллерийский снаряд калибра ориентировочно сто двадцать два миллиметра. На выезд!..

…Ответственному оперативному дежурному подполковнику Севергину

Рапорт

Сегодня в 14 часов 30 мин. гражданин ФРГ Ганс Иоахим Дитль, стюард авиакомпании «Люфтганза», находясь в нетрезвом виде, разбил в вестибюле гостиницы «Интурист» стеклянную вывеску «Ресторан» размером 40 на 60 см. Кричал на обслуживающий персонал, вел себя вызывающе и выражался отдельными русскими непристойными словами.

Участковый испектор ст. лейтенант милиции Корпачев

18

Станислав Тихонов

Дождь угомонился. Мелкая водяная пыль еще оседала на стеклах, но небо просветлело, плотный его панцирь над головой растрескался в блекло-голубые выцветшие полосы, а далеко на западе, где-то за Филями, над Кунцевом, из-под чугунного бельма туч вынырнул воспаленный лаз солнца.

Я сидел сзади, в углу машины, курил сигарету, глазел в окно и думал о Рите, о себе, о Кате, благо она доверительно мне сообщила сейчас по радио, что в этом году в здравницах Кисловодска отдохнули и вылечились четверть миллиона трудящихся, что содорегенерационная установка на Амурском целлюлозном комбинате выдала первую продукцию, пообещала впредь все промышленные стоки бакинского завода «Нефтегаз» очищать мощной установкой, вступившей сегодня в строй, а также заверила, что больше Алма-Ате не грозят селевые потоки с гор благодаря созданной направленным взрывом грандиозной плотине…

Хорошо бы не взорвался на стройке снаряд, пока мы едем.

Мы с Катей живем в разных масштабах. У нее все события – общегосударственные или мировые, меня за ними не видать. Иногда мне кажется, что Катя так заворожена величием фактов, о которых она говорит в микрофон, что у нее не хватает внимания и интереса к той обыденности, что заполняет нашу с ней жизнь вне работы.

– …А я думаю, что не так! – напористо говорил что-то Задирака. – Настоящий сыщик везде чувствует себя как дома!

– Да-а? – ухмыльнулся Скуратов. – Может быть. Только я думаю, что главное не в этом. Настоящий сыщик – человек с повышенным вниманием к другим людям.

Н-да, вот такие пироги. Сегодня какой-то день, на другие не похожий. Не по составу происшествий – всегда, во все дежурства происходят события похожие, вариации очень незначительны. Может быть, из-за присутствия Риты? Ведь и я сегодня сам не свой – будто на экзамене, будто сам себя проверяю: как прожил эти годы, чему научился, чего стою.

А Задирака упирается, горячо доказывает:

– Главное оружие не пистолет. Джиу-джитсу, самбо, дзюдо, айкидо, каратэ – вот оружие, которое не подводит. Хотите на спор – я ребром ладони кирпич разрублю?

– Не хочу, – отрезал Скуратов. – У нас в третьем классе был второгодник Цветков. Он у меня увидел красивый цветной карандаш, говорит: «Дай посмотреть», я протянул, а он пальцем поперек карандаша – раз! В дребезги! С тех пор мне все эти дурацкие фокусы не нравятся…

Я тихонько засмеялся, представив маленького аккуратненького Скуратова, гордо достающего из пенала свой заветный цветной карандаш – наверняка жалел заточить его, все берег для какого-нибудь подходящего случая, – и сопливого переростка-второгодника, уже вспотевшего от предвкушения приготовленной пакости…

Рита позвала негромко:

– Стас, а Стас!

Я наклонился к ней поближе.

– Я что-то недопонимаю. Бросили эту женщину, потерпевшую, помчались на следующий вызов. А с ней-то что будет?

– Ты ведь на «скорой» работала? – спросил я.

– Работала.

– Вот привезла ты в больницу человека. Допустим, с инфарктом. По дороге сделала уколы, ну и все там что полагается…

– Так…

– Что – так?… Остаешься лечить этого больного? Или дальше помчишься?

– Ну, это же ведь «скорая»… – улыбнулась Рита.

– Мы тоже «скорая», – сказал я. – С другим несколько уклоном. А по делу о разбоях в подъездах работает третий день специальная группа. Ты же видела Колотыгина и Мищенко?

– Да.

– Вот они и занимаются только этим. Мы выедем по-скорому, потерпевшего допросим. Иногда случается и жулика на месте заловить. А вся остальная забота – на них…

– А если не получается заловить?

– Тогда уже без нас…

Задирака развлекал себя негромким пением. Песня у него была немудрящая, но абсолютно профессиональная. С чувством мурлыкал он под нос:

Моя милка – как машинка,
Состоит из трех частей –
Карбюратор, радиатор
И коробка скоростей!

Глухо шумели баллоны по мостовой, шоркали на трещинах асфальта, шипели по лужам, мерный бой поршней убаюкивал. Красный блик солнца полоснул по окнам домов и нырнул испуганно в тучи. Трещали, монотонно бубнили голоса в динамике рации. Халецкий о чем-то рассказывал Скуратову: