Желтые небеса - Орлов Антон. Страница 53

Внутри было полно народу, в воздухе плавал теплый пар. Хоромали стоит на пересечении трех больших торговых путей, тут всегда людно. Столбы, стены, поперечные балки и спинки стульев покрывала волнистая потемневшая резьба. Пахло пивом и мясным супом. Голоса посетителей сплетались в плотный звуковой клубок, заполняющий собой все пространство, ограниченное стенами трактира, и не было возможности распутать его, вычленить из общей массы тот или иной отдельный голос.

Заняв место за столом, Мартин огляделся. Лица. Физиономии. Осоловелые пьяные рожи. Ему позарез нужен источник информации. Кто-нибудь, кто знает о Мадине Милаус. Как объяснил Сотимара, местных жителей отличает одежда похожего покроя: рубахи с короткими рукавами, вышитые жилетки и шаровары с надраенными медными заклепками. Таких здесь хватает, но, если Мартин начнет выспрашивать о чужой жене у степенных платежеспособных хоромалийцев, последствия непредсказуемы. Хватит с него одного трупа. Он не кривил душой, втолковывая Эшу, что вовсе не хочет испортить жизнь Мадине Милаус. Тут надо действовать потоньше…

– Сотимара, вы сможете снять девчонку?

– Какую девчонку? – повернулся к нему фаяниец.

– Одну из этих.

Мартин кивком указал на простоволосых девушек в цветастых шелковых платьях, которые мелькали в трактирном тумане. Других женщин здесь не было.

– На ночь? – уточнил Сотимара.

– Просто поговорить. Угостите ее пивом и постарайтесь узнать, не слыхала ли она о Мадине.

– Сначала я бы поел…

– Я тоже.

Докричавшись, хоть и не с первого раза, до трактирщика, они получили каравай хлеба, жирную мясную похлебку и выпивку.

– Кстати, Паад, – утолив голод, заговорил фаяниец, – что значит «яльен ват шименис ват тевран азителой кивель дас матги ват»?

– Чего-чего? – не донеся ложку до рта, заморгал Мартин.

Сотимара повторил.

– Это ведь не импер?

– Конечно, нет, – согласился Мартин. – Это абракадабра.

– А на каком языке? Не сочтите, что я лезу в ваши дела, но меня всегда интересовала сравнительная лингвистика…

– Не знаю, на каком. Импер возник около пяти тысячелетий назад из смеси двух основных древних земных языков, английского и русского. Но то, что вы сказали, даже близко не тянет ни на русский, ни на английский. Я тоже немного соображаю в лингвистике, специально прослушал курс в Арелском университете… Откуда вы взяли эту фразу?

– Так вы же сами ее произнесли! Позавчера утром, когда просыпались.

– Разве? – не поверил Мартин.

– Да. У меня хорошая память на слова. Я даже записал на всякий случай, но потом мы поехали в Раюсаны, и я забыл спросить.

А, тот самый «магический» сон, в котором он подавился гостевым рулетом…

– Повторите еще раз, – попросил Мартин.

– Яльен ват шименис ват тевран азителой кивель дас матги ват. Я уверен в ударениях, но не ручаюсь за интонационный рисунок.

Фраза совершенно непонятная, однако смутно знакомая. Ну да, раз он сам ее произнес… Перед тем, как проснуться, он выругался. Видимо, это и есть ругательство, как оно прозвучало вслух. Теперь Мартин припомнил, что в этих снах и его двойник, и все остальные говорили не на импере, а на каком-то ином языке. Причем во сне он знал тот язык, как родной.

– Я ругался. Кажется, послал в задницу богов…

– Каких богов? – Сотимара шокированно отпрянул.

– Несуществующих. Это же был сон.

Мартин рассказал ему о так называемых «рыбьих языках», на которых люди иногда начинают изъясняться во сне или под глубоким гипнозом. Ученые не знают, как объяснить этот феномен. Есть целая куча гипотез, но ни одна из них еще не заработала статуса одобренной научным большинством теории. Загадки человеческого мозга.

– У нас это тоже наблюдается, – согласился фаяниец.

Неподалеку от их стола остановилась смуглая желтоволосая девушка с изящным горбоносым профилем. Она улыбалась заученной зазывной улыбкой, цепко оглядывая посетителей.

– Давайте, пригласите ее! – шепнул Мартин. – Пока не перехватили…

Сотимара обратился к девушке на местном наречии и подвинулся, освобождая место на лавке. Та села, на груди у нее звякнули бусы из дутого цветного стекла в несколько рядов. Скользнув оценивающим взглядом по Мартину, она вновь повернулась к фаянийцу, который, подозвав слугу, заказал еще пива на троих и хрустящего соленого печенья, потом положил на стол перед девушкой серебряную монету. Монета мгновенно исчезла. Хорошее начало. Они разговорились, через некоторое время Сотимара сообщил на импере:

– Ее зовут Афла, она ширанийка. Трактирщик купил ее у проезжих купцов из Шираны в прошлом году. Говорит, ей здесь нравится: келмацких мужчин ублажить проще, чем ширанийцев. Ей восемнадцать.

– Ага, отлично. Не надо переводить все подряд. Пусть она побольше расскажет о Хоромали, и между делом спросите о женщине из Эгтемеоса. Только не акцентируйте, чтоб она не засекла нашего особого интереса.

Сотимара и Афла вернулись к приятной беседе. В трактир набивалось все больше народа. По залу слонялись две-три пьяные личности свирепого вида, нарочно толкая сидевших за столами и отпуская непонятные Мартину ехидные замечания. Шкафоподобный волосатый вышибала следил за ними из темного угла, но пока не вмешивался. Видимо, их поведение не выходило за рамки здешних норм. Один такой тип устремился было к Сотимаре, но, наткнувшись на ледяной взгляд Мартина, как будто слегка протрезвел, передумал и направился к другому столу. Внезапно общий гомон утих, и кто-то – Мартин не видел его в дальнем конце зала за клубами пара – красивым молодым тенором затянул песню. Посетители завороженно слушали, даже драчуны перестали напрашиваться на ссору.

– О чем это? – поинтересовался Мартин, когда певец замолчал.

– О славном и богатом келмацком купце, который съездил на ярмарку в Речную Страну и продал там десять рулонов холста за сто серебряных монет, пятнадцать рулонов шелка за четыреста пятьдесят серебряных монет, меру стеклянных бусинок за восемьдесят серебряных монет, меру расписных фарфоровых бусинок за двести сорок серебряных монет, двадцать изукрашенных седел для чиротагов за…

– Хватит! – взмолился Мартин. – Это не песня, а бухгалтерский отчет. Чего тогда все так расчувствовались?

– Таково келмацкое искусство, – улыбнулся Сотимара.

Отвернувшись, он заговорил с Афлой, Мартин дважды уловил слово «Эгтемеос», но тут невидимый певец снова запел. Полные пронзительной тоски переливы его голоса ткали дивную звуковую паутину, и опутанные этой паутиной люди сидели, затаив дыхание. Желтоволосая ширанийка заплакала, да и кое-кто из мужчин не таясь утирал слезу. Когда песня кончилась, несколько секунд стояла полная тишина.

– А это о чем? – с некоторым усилием освободившись от незримых эмоциональных пут, спросил Мартин. – О том, как славный и богатый келмацкий купец съездил на ярмарку в Речную Страну и его там кинули?

Оказалось, не об этом. Один славный и богатый келмак купил себе молодую жену в соседней деревне, отдав за нее родичам тысячу серебряных монет и стадо коров. И зажили они счастливо в полном довольстве. Жена была пригожая и ласковая, но беспутная: выходя за ворота, улыбалась она прохожим парням, как продажная девка трактирная. Загрустил тогда келмак, взял острый топор и разрубил неверную на тридцать частей, горько рыдая, ибо любил ее, «как бык любит первую в стаде коровушку с серебряными рогами». Дальше песня повествовала, что он сделал с расчлененным телом: одну часть скормил свиньям, другую бросил стервятникам, третью снес на болото, «на пиршество и поругание тварям болотным», четвертую закопал у себя на огороде, и т. п. После этого он еще три года грустил и плакал, а потом купил в другой деревне новую жену, отдав за нее восемьсот серебряных монет и трех племенных верховых чиротагов. И зажили они счастливо в полном довольстве.

– Клинический маньяк, – определил Мартин, выслушав изложение песни. – У них тут в таком большом почете бытовой криминал?

– Для них это не криминал, а любовная трагедия, – возразил Сотимара. – Трогательная, вызывающая сопереживание. Вы заметили реакцию слушателей? Такая в Келме любовь.