Бубновый валет - Орлов Владимир Викторович. Страница 134

– Так, в юношах ходил в школу “Динамо”…” Что я сморозил? В какое “Динамо”? В юношеские секции стадиона “Буревестник” я ходил. Бегал, играл на “Буре” в футбол, зимой надевал там “норвеги” и “гаги”. “Буревестник” сто лет, наверное, украшал Москву в Самарском переулке в десяти минутах хода от моего дома. Теперь нет ни “Буревестника”, ни Самарского переулка. С чего в голову мне пришло “Динамо”? Позже я решил, что своими школьными годами и динамовской секцией я просто попытался увернуться от лишних интересов. Про мой университетский диплом в Турпасе не знали (трудовая книжка В. Н. Куделина осела в Тюмени), общество “Буревестник” было студенческим, и потребовались бы объяснения, почему я занимался спортом на “Буре”, вот тогда и выпрыгнуло это “Динамо”. А я болел-то не за “Динамо”, а за “Торпедо”, но, видимо, в ту пору мне совершенно никого не хотелось допускать в свое московское прошлое. И вот после игры с салымскими прозвище Москвич от меня отпало, а приклеилось новое – Динамо: “Привет, Динамо!”, “Динамо, ты не на танцы?” Понятно, что и по трассе, хотя бы от Салыма и до Оби, пошли дурацкие слухи о том, что в Турпасе, в СМП, завелся какой-то динамовец, чуть ли не игравший некогда за мастеров. Естественно, я клял себя за футбольные подвиги, но изменить ничего уже не мог. Скоро явился по мою душу (или – по мои ноги) спортивный инструктор из Тобольска и сообщил, что меня будут пробовать в сборную участка. Я взъерепенился, заявил, что приехал в Сибирь строить дорогу и прочее, что с салымскими у меня вышло случайно, здешним советами я постараюсь помочь, а насчет всяких сборных – извините! “Посмотрим, посмотрим, – заявил инструктор. – Есть и комсомольская дисциплина!”

Позже, в июле, августе и сентябре, мне все же пришлось выезжать на местные спартакиады. Интерес к моим спортивным возможностям проявил Вадим Константинов, если помните, начальник комсомольского штаба стройки.

А его дурачить и тем самым вызывать у него новые подозрения я не хотел. А потому несколько раз бегал спринт и средние, играл в волейбол и футбол в Тобольске, Тюмени и Сургуте.

В Тобольск я теперь рвался.

Прораб и мастера мои не то чтобы на меня дулись (матерились в мыслях), но все же они явно держали меня за работника особенного. Коли он у начальства на заметке как спортсмен, то что с него спрашивать? Однако все я исполнял с толком и старанием и – мастеровые люди скоро признали – умело, на четверку с плюсом, а то и на пятерку. Да и на стадионе, все видели, я не халтурил. А потому к моим отлучкам (они и не были долгими – сутки, двое, ну три дня) относились без ворчаний и даже поощряли наставлением: “Нас там не подведи!” В том времени по душе мне было отношение моих сверстников к спорту. Нынче в почете и корысти олимпийские и денежные дисциплины (для исключительных), все же остальные наши граждане помоложе – качок на качке, нога свистит над виском врага. Опять же мода, средство для престижа и профессиональных удач, непременное добавление к мобильному телефону и тонированным стеклам иномарки. Ворчу, ворчу, пожилой человек, вот и ворчу… Ко всему прочему в ворчании моем сказывается давнее отношение, свысока и даже с чувством жалости любителей открытых пространств – бегунов, футболеров, всадников – к силовикам, борцам и штангистам, легких атлетов – к тяжелым, к натужникам, или в обиходе у нас к п… (не могу на бумаге воспроизвести это слово, неизящно), ну скажем, к ветрогонам либо к ветродуям, или, выражаясь стилем кроссвордовых загадок, к отравителям воздуха в зале. Но опять же ворчу, ворчу. Стало быть, досадую. Или даже завидую. Но качкам – качково. А их нанимателям – тренажерные залы и фитнес-центры. И прекращаю ныть… В пору же моей турпасской жизни мне было приятно расположение молодых людей к трате своих энергий (работа – сама собой) на беговых дорожках, на игровых площадках, стадионы были живые, шумные, цветные. Простодушные чувства, но что было, то было. Профсоюзами проводились всевозможные соревнования и турниры “низовых производственных коллективов”, где борьба шла именно не “за корову”, а удовольствия ради. Ну и за какую-нибудь салатницу с гравировкой по серебру.

Вот и я был взят под присмотр профсоюзных и комсомольских, естественно, старальцев и включен в сетку не только тюменского, но и западносибирского календаря – бег, футбол, волейбол, зимой – лыжи. Однако я выговорил право на некую независимость. И мог, сославшись хотя бы на нужды бригады, поездки выбирать.

От Тобольска я ни разу не отказывался.

Уже в первый свой футбольный приезд в Тобольск (бежал еще и эстафету, сто и двести метров) я получил указание судьбы. Городской Тобольский стадион главной своей трибуной (в шесть рядов) совмещался с белеными стенами Гостиного кремлевского двора. В оконных проемах второго этажа Гостиного двора, заложенных кирпичом, крепились раскрашенные эмблемы спортивных обществ, в их числе и нашего ведомственного “Локомотива”. А под эмблемами бежали желтые слова на синей ленте: “Счастливых стартов в учебе, труде и спорте во имя нашей великой Родины!”

Под сводами же тобольского Гостиного двора лежали бумаги Сибирского архива.

Сколько раз приходилось мне потом вспоминать слова желто-синего приветствия: “Счастливых стартов в учебе, труде и спорте!” Когда с усмешкой. Когда с горечью.

Соседство стадиона с Гостиным двором не было для меня открытием. Во время шефского праздничного посещения Тобольска я, естественно, не мог не заметить трибуны и футбольные ворота. Показал их Марьину. Большинству здравомыслящих людей присутствие стадиона на Соборной площади в Москве или рядом, на Ивановской, показалось бы неуместным или даже кощунственным. А тобольская София, как Успенский собор для России, была духовным столпом и покровом для всей Сибири, от Урала и до Аляски. Мы тогда с Марьиным повздыхали, попечалились, а эпизод со стадионом в статью включить забыли. Да и не нашлось бы у районного городка денег вывести стадион в какое-либо иное место. Вот и занимал он бывшую торговую площадь бывшей сибирской столицы, примыкая южной своей трибуной к Гостиному двору, западным боком находясь на расстоянии метров тридцати урезанной им же Красной площади от огромного сооружения средневекового оборонного вида, глухо называемого горожанами Тобольским тюремным замком (но о нем старались помалкивать).