Бубновый валет - Орлов Владимир Викторович. Страница 73

– Анкудина у тебя была?.. – сказал я.

– Ну и что? – спросила Юлия. – Ты запахи, что ли, чуешь? Была у меня в гостях Анкудина, не была, тебе-то что? У нас с тобой одно тело и одна душа, так? Да. Но житейские истории у нас с тобой должны быть разными, иначе мы друг от друга осатанеем. Мы же так с тобой договаривались…

Договаривались. Возразить я Юлии не мог. Однажды в среду (стоял сухой день бабьего лета) Капустин затеял провести тренировку на асфальтовых задах продуктового магазина, прямо напротив подъезда нашей редакции. Полос еще не поднимали, побегать с мячиком время было, но форма моя и главным образом бутсы и кеды лежали дома. “Гони за ними! – распорядился Капустин. – Серега Топилин доставит тебя туда и обратно за полчаса”. И действительно, мы с Серегой и его “Москвичом” уложились в тридцать шесть минут. Но в квартире нашей я застал Анкудину. Явление мое не вызвало удовольствия ни у Юлии, ни у Анкудиной. Анкудина очевидно растерялась.

– Я на минуту, – сказал я. – Вам не помешаю. Только брошу в сумку футболку и кеды.

– А если бы и помешал? – спросила Юлия.

– Ну, как страна Беловодия? – обратился я к Анкудиной. – Как ваши научные изыскания?

Я сразу же пожалел о своих словах. И позднее я жалел о них.

– Какая еще страна Беловодия? – напряглась Юлия.

– Это он ехидничает, это он ставит меня на место, – сказала Анкудина. – Я ведь для него Агафья, Кликуша…

– Привет! – бросил я. И поспешил к лифту.

Ночью, вернувшись с дежурства, я вынужден был объясняться с Юлией по поводу Анкудиной. Юлия о том, что Анкудина в ее, Юлькины, больничные дни являлась ко мне с разговором, знала. Но знала лишь о том, что Анкудина упрашивала, умоляла меня подавить гордыню и посетить страдалицу. Совершить поход добросердия и миро-установления Юлия ее не уполномачивала, узнай она об этом походе в печальной палате, она бы миротворицу выбранила, теперь же она ее ни в чем не укоряла. Мне хотелось бы Юлию предостеречь. Но и упоминание имени Пшеницына, род занятий которого она, возможно, определила, ее никак не насторожило. Хотя, может, в случае с Пшеницыным “род занятий” был ни при чем? А с чего бы вдруг Пшеницын оказался в нашем дворе? Впрочем, разгадать это следовало мне… Так вот, слово “предостеречь” я никак не мог теперь произнести. Оно бы нарушило наши с Юлией установления. В конце концов я сказал – как бы в размышлении с самим собой – о том, что подругу Анкудину всякая болтовня о ее кружке до добра не доведет. Возможно, не только ее, а и других. “Какая болтовня? – взволновалась Юлия. – О каком кружке?” – “Вот именно: о каком кружке… – сказал я. – Скорее всего, чтобы порисоваться передо мной, побахвалиться, она вывалила мне множество сведений, мне вовсе не нужных, о своих и твоих замечательных приятелях и приятельницах, их фамилии называла и даже – дома общений, мол, у Корабел-никовых мы – ни-ни, а вот на тех квартирах… Я ее выгнал. Зачем она это мне несла? Чтобы и меня увлечь благородным делом? Или возвести в свои адепты? Но это – не мое! Не мое!.. Она ведь и тебя в какую-нибудь дурь втравит!” – “Не говори о ней плохо! Ты ее не понимаешь! – возмутилась Юлия. – Но тут она и впрямь со своей болтовней была идиотка… И про Якимову она тебе говорила?” – “Про учительницу-то? Говорила… И про ее учеников…” – “Идиотка! И про учеников!” – “У меня два уха, – сказал я. – Во второе все вылетело”. – “Да при чем здесь ты! С тобой-то ладно, а то ведь могла наболтать кому угодно, да еще нафантазировать и приврать!” – Юлия закурила, глаза ее были серьезными. Я посчитал возможным упросить ее уберечь себя (нас с ней) от всякой дурости, она не знает, с кем играет в игры, я упрашивал ее уберечь себя от общений с Анкудиной и Миханчишиным. (Неужели и этот бывал на нашей квартире? Сама мысль о Миханчишине была мне противна. Но, может, ревностью к Миханчишину и Анкудиной и были вызваны мои неприятия увлечений Юлии? Значит, я все же мавр, а не кавалер Де Грие?) Остановиться, впрочем, я не мог и говорил, что я боюсь за нее, за себя с ней, мне страшно. “Успокойся, дурачок, – Юлия стала гладить мои волосы, она улыбалась, серьезное от меня убрав и спрятав его в себя. – У нас самые светлые помыслы, и государству мы намерены принести лишь пользу. А со мной и вообще ничего дурного случиться не может!” Утверждение ее было категоричным. И я подумал, что и впрямь с дочкой Корабельникова плохого случиться не может. “Я сегодня купила список “Собачьего сердца”, за десять рублей, – Юлия как бы отчитывалась за трату бюджетных денег. – На столе лежит. Возьми…” – “Не буду”, – сказал я. “Почему? – удивилась Юлия. – Ты же носился с “Мастером”…” – “Я тебе объяснял… Я дал себе слово, у меня есть правило…” – “Какой же ты, Васенька, благоразумный и верный слову! Этак с тобой и заскучать можно. Впрочем, такой благоразумный друг мне и нужен…”

Это было ночью. А перед тем, днем на тренировке, я оконфузился. Юлька, зная, что после беготни с мячом мы примемся пить пиво, отвлекшись от Анкудиной, бросила мне в сумку четыре воблы (свежайших, с икрой, из подвала на Кировской). А я и бегать как следует не мог. Был вял, подкаты исполнял грязно, мяч отскакивал от моих ног.

– Ну, Куделин, ты резкость и скорость потерял, – расстроился наш капитан Капустин. – В пятницу в основу ставить нельзя. Надо же, как тебя изнурили медовые недели.

Башкатов в жокейском картузе, вышедший поглазеть на наши развлечения (и воздухом подышать), вступил с Капустиным в полемику:

– Да это теперь и никакой не Куделин! Это вылитый Аркадий Счастливцев! Его не только изнурили медовыми утехами, но и перекормили! Братец Аркаша, тебе еще не приходило в голову: “А не удавиться ли мне?” Если не приходило, то через два дня придет!

– Ты ему просто завидуешь, – сказал Серега Топилин.

– Конечно, завидую! – согласился Башкатов. – Еще бы не завидовать. Такую женщину от всех увел. Он даже солонками не интересуется! Ты забыл о солонке-то, женишок? А зря. И ведь удавится, удавится! Помяните мое слово. И мы повезем его на орудийном лафете…

Через день слово “женишок” я услышал от Валерии Борисовны. Затем я был произведен в жениха. Но сначала-то – похлопыванием по плечу или поглаживанием кудрей – прозвучало именно “женишок”… Впрочем, разговор начинался интимно-государственный. Речь пошла о свадьбе. “Ты хоть намерен жениться-то?” – все же спросила Валерия Борисовна с очевидной даже робостью. “Неукоснительно и бесповоротно!” – ответствовал я, приняв стойку “смирно” и каблуками щелкнув. “Срок-то вы оговорили?” – “Какой срок?” – “Ну, день свадьбы…” – “Нет”, – сказал я. О свадьбе мы не имели бесед, пусть даже и мечтательных. О походе в ЗАГС к маршу Мендельсона – тем более. После первой нашей близости и моего предложения Юлия заявила: “Ты дурак, что ли? А мне это надо?” Теперь новых предложений я не делал, чтобы не нарваться на непонимание и ожидая Юлькиных инициатив. Но инициатив не последовало, а меня юридическая невесомость (мы – одно, сами по себе, ни от кого не зависим) как бы даже и устраивала. И слова Валерии Борисовны оказались для меня чуть ли не врасплошными. “Юлька сказала, что вы договорились играть свадьбу, – услышал я от нее, – в конце ноября – в начале декабря”. “Но…” – замямлил было я. “Я понимаю, миленький, ты спешишь, – прервала меня Валерия Борисовна, – но надо потерпеть, потерпеть! Время необходимо. И Юлечке платье сшить, и мне, и у тебя небось нет хорошего черного костюма…” – “Какого еще черного костюма?” – заворчал я. Но Валерия Борисовна меня не слышала: “И главное не в нарядах, а в самой свадьбе. Сколько людей следует собрать! И заранее пригласить, что важно! А весь список должен обдумать Иван Григорьевич…” И тут мне было открыто вот что. Сам Иван Григорьевич Корабельников дал благословение на замужество Юлии, а стало быть, и на свадьбу. Сегодня Иван Григорьевич улетает в Латинскую Америку во главе важнейшей делегации, узнаешь из газет, будет там встречаться с президентами, улаживать обидный конфликт, на интеллектуальном уровне, поэтому именно его и снарядили, и если удастся – подписать выгодные нам документы. Очень ответственная миссия. И для страны, и для самого Ивана Григорьевича. Последние дни, понятно, он сидел весь заваленный бумагами, можно сказать, и, очумевший, на нее, Валерию Борисовну, рычал, и все же она втолкнулась, вклинилась в его дела, раздвинула их словами о свадьбе. Иван Григорьевич и сам поинтересовался, где пропадает Юлька, тут Валерия Борисовна и преподнесла ему историю любви не хуже Шекспира, на крайний случай – Щипачева. Растроганный Иван Григорьевич только и спросил: “Ну а как Юлька сама?” Ответ был понятно какой. Спросил он и: “А что за парень-то?” И тут ответ был вразумительный: служит в престижной газете, перспективный, только что получил премию за лучший материал месяца. “Основательный хоть?” – “Куда уж основательнее!” – обрадовала мужа Валерия Борисовна.