Долгое безумие - Орсенна Эрик. Страница 40

Однажды мы заявились в его рабочий кабинет каждый со своим чемоданом «драгоценностей»: писем, билетов на поезд и т. п. И торжественно передали все это ему на хранение.

— Если с нами что-то случится…

Чтобы скрыть свои эмоции, он откупорил бутылку виски.

Или вот еще одно счастливое воспоминание. Франсуаза Л., историк города Гента, как-то повела меня на набережную Озерб и стала рассказывать о порте:

— Попробуй не замечать всех этих туристических лодок и яхт и представь себе груженные шерстью и зерном челны. Тринадцатый век вовсе не так далек от нас. После Парижа Гент был второй европейской столицей.

Или вот еще: однажды я справился в словаре относительно слова «Уступка», и у меня буквально закружилась голова от обилия значений.

Уступка, сущ., ж. р.

1. Пожалование, дозволение (устар.);

2. территории, области;

3. духу времени;

4. силе;

5. соглашение, компромисс: отказ от чего-нибудь в пользу или в интересах другого;

6. скидка с назначенной цены;

7. Юриспруденция: Передача имущества или права (имения заимодавцам); переход имущества в ведение конкурса после признания несостоятельности должника или в пользу кредиторов; обратная;

Уступка требования (цессия) в гражданском праве — передача кредитором принадлежащего ему права другому лицу.

8. Административное права, договор на сдачу государством в эксплуатацию частным предпринимателям, иностранным фирмам промышленных предприятий или участков земли с правом добычи полезных ископаемых, строительства различных сооружений Концессии;

9. Отказ от мнения, убеждения в ответ на принуждение, требование (Делать к.-л.; получить — от к.-л.; взаимные);

10. Риторика: Фигура речи, состоящая в том, чтобы, не теряя преимущества в дискуссии, принять чей-то аргумент, встать на чью-то позицию с целью дальнейшего опровержения этого аргумента или позиции. [36].

Я подумал, что тоже делаю уступки, ведь что такое растить сад, как не дозволение прикоснуться к земле, как не пожалование нам этой роскоши.

А Гент стал городом, в котором вступил в силу наш с Элизабет договор об уступке, суть которого была в отказе в пользу другого. Да вот только в полной ли мере использовали мы этот договор?

Постепенно это слово стало обозначать у нас нечто совсем иное: заниматься любовью, и потому для нас стало естественным говорить:

— Слушай, а не пойти ли нам на взаимные уступки?

— Если после ужина ты разведешь огонь в камине, я не прочь.

Чем ближе был срок окончания договора, тем больше мы предавались уступкам.

Да мало ли было других блаженных минут! Но время уже обернулось к нам своим подлинным ликом — неумолимой машины, влекущей смертных к концу, — и заклацало зубами всех своих шестеренок и передач.

Элизабет не раз предупреждала меня: ровно триста шестьдесят пять дней и ни днем больше.

До меня все больше доходил глубинный смысл того, почему она выбрала именно Тент: несмотря на внешне тихий нрав, все в нем учило эфемерности бытия: течение трех рек, воспоминания о портовом прошлом, карийон, исполняемый башенными часами…

Разумеется, я не внимал его урокам, ведь счастливый человек глух к угрозам и предупреждениям.

LI

Как заканчивался этот год? Поведать обо всем, даже невыносимом, — закон для рассказчика, достойного этого звания. Это правда, но у меня не хватает смелости. Позволь, я соберусь с силами. Сейчас… я сяду, закрою глаза. Иначе прошлое не воскресишь, не выманишь из его логова — памяти, и те два дня, о которых я должен тебе поведать, так и останутся в ее отдаленных закоулках. Если мы способны хранить такие страшные воспоминания, у нас вместо головы кусок льда.

Габриель сидел на табурете посреди пустеющего дома.

— Ну что ты там сидишь…

Фраза Элизабет была голосом самого благоразумия. Он закончил ее про себя: «Ну что ты там сидишь, тебе будет плохо». И все повторял: «Плохо… ну что ж… сидишь… плохо, плохо». Она, как всегда, была права. Но он все сидел и сидел и следил за тем, как передвигается по дому ему на погибель женщина его жизни.

Она паковала вещи. Чемпионка мира по организации материального мира, окружающего человека, по борьбе с энтропией, Она все предусмотрела, заранее закупила то, что могло понадобиться: разнокалиберные картонные коробки, черные и синие пластиковые пакеты, наклейки, маркеры, самоклеющуюся ленту и т. д. И теперь в майке теннисного клуба Биарицца, джинсах, с заколотыми волосами горячо отдавалась своему занятию. Она паковала, а дом пустел. «Пустел — не совсем верно сказано», — думал Габриель, чеканя слова, произнося их с особенной торжественностью человека, который выпил. Нет, «пустел» — не совсем подходящее слово, поскольку «Encyclopaedia universalis», «Средиземноморье времен Филиппа II», лампа в стиле арт нуво, японская шкатулка для ниток все еще были тут, еще не покинули дом. Они только одно за другим исчезли со своих мест, а потом и вовсе исчезли сначала в пакетах и картонных коробках. Значит, так все в два приема и закончится: сначала вещи, которые были с нами все эти триста шестьдесят пять дней, станут невидимыми, а потом их и вовсе ищи-свищи.

К часу дня она остановилась.

— Уф! С верхними этажами, кажется, покончено. Габриель, которому не советовали тут сидеть, закрыл глаза. Лицо его исказилось. «Этажи» — это были их ночи, их ванная, кусочек мыла, которым они оба пользовались. Интересно, а как она упаковала мыло, оно ведь влажное, бумага промокнет… Да что это я беспокоюсь, она наверняка предусмотрела и это, и «этажи» от нашего присутствия очищены. Какая добрая, в сущности, весть! А что же «Лорд Джим» с белого прикроватного столика? Неужто и он упакован? Да ведь он не из таковских. Небось плавает себе где-нибудь между Коломбо и проливом Малакка. Наверняка улизнул. Дорогой ты мой лорд Джим!

— Уф, а не перекусить ли нам? — предложила она.

Габриель очень хотел ответить и даже сообщил своему речевому аппарату всю имеющуюся у него энергию, но не произошло никакого движения, с его уст не слетело ни единого звука. Будто и слова тоже уже были упакованы, видимо, как имеющие отношение к «этажам». Элизабет подошла к нему, обняла и стала укачивать. Нетрудно укачивать того, кто сидит на табурете, не мешают никакие подлокотники. Затем удалилась. Можно ли упрекнуть в голоде такуюэнергичную женщину?

Четверть часа спустя она вернулась и с остервенением продолжила сборы: ее раздражение Габриель объяснил тем, что, видимо, меж зубов у нее застряли кусочки еды. Какая еще могла быть причина?

Он не спускал с нее глаз: конечности с удлиненными мускулами, порывистые движения, ладное тело, волосы, прилипшие ко лбу… вот только куда-то подевались груди, видно, их тоже упаковали.

Он запасался Элизабет впрок, на долгие месяцы и годы, на грядущую зиму.

Она заметно снизила темп, и только пальцы продолжали двигаться без устали.

К вечеру она принялась за упаковку отдельных предметов. Нахмурив брови, высунув язык, завертывала их в ветошь: серебряные приборы, лопаточку для пирога, захват для жаркого, щипчики для сахара — шедевр чеканной работы, изогнутые ножи для грейпфрутов, моток проволоки, ножницы с зазубринками и даже спичечный коробок большого размера. Самый ничтожный из подданных ее домашнего царства был удостоен внимания.

Всю оставшуюся жизнь в ушах Габриеля будет стоять этот звук — шелест тонкой оберточной бумаги.

Он нашел два объяснения тому, что движения Элизабет замедлились, стали более вялыми. Одно — политическое и социальное: королева, пекущаяся о благе нижних слоев общества, подумала о тех, кто будет перевозить вещи. Предвидя их нарастающую усталость, она поставила себе целью постепенно уменьшать вес вручаемого им багажа. Другое — личное: ей тоже было до смерти грустно, и она не нашла другого способа отстрочить момент, когда все будет готово к переезду. Когда это второе объяснение пришло Габриелю в голову, он чуть было не сорвался со своего табурета. Ему пришлось пересилить себя и предоставить событиям идти своим чередом, поскольку он вовремя вспомнил о чувстве долга, которому подчинялась та, кого ему так хотелось унести в края, где их дом никогда бы не пустел. А чувство это гласило: «Вначале семья. Семья потом. Между этими двумя крайностями допустимы соглашения, уступки, квалифицируемые тем не менее как злоупотребления». Его непроизвольный порыв, трогательный, даже берущий за душу, закончился бы полным фиаско. Элизабет со слезами на глазах, но непреклонно стала бы повторять ему все то же: договор есть договор, уступка есть уступка, срок есть срок и т. д.