Антибард: московский роман - О'Шеннон Александр. Страница 2

А где я, собственно? Что за район?

Я помню, спорили вчера, как ехать. Крюгер тащил нас на метро, а я не хотел, меня ломало, и я сказал: «Поедем на тачке, я заплачу», — и мы поехали. А куда? Даже не помню, сколько ехали. Я уже был хорош, лапал и целовал Веру, возбуждаясь от ее легких седин и покорных морщин, а Крюгер что-то беспрерывно говорил. Так и ехали — мы сзади, возбуждаясь, а Крюгер спереди, пиздя.

Вот и приехали…

Кажется, Владиславом зовут Крюгера. Владислав Крюгер. Похоже на польского еврея. А впрочем — Крюгер… Не еврейская какая-то фамилия. Вот если бы Кремер, это да, это еврейская, у меня друг есть — Кремер, еврей, а Крюгер — это что-то нордическое, волевое, прямо гестаповская какая-то фамилия. Вроде Грубера или Мюллера. Нет, Грубер — это скорее подпольщик-антифашист. Геноссе Грубер! Ба, точно!.. Крюгер вчера сам говорил, что он из немцев, что на самом деле он фон Крюгер. Может, и правда фон. Чего в этом городе только не бывает.

Я курю уже вторую сигарету, глядя в окно. Не похоже, чтобы это была жопа типа Жулебина, Марьина или Братеева. Там таких пятиэтажек нет. Там просторы и скопления домов-башен, совершенно одинаковых, и между ними — грязь, тощие деревца и дуют ветры. А вокруг какие-то бессмысленные поля и вдали обязательно виднеется лес, синевою подернутый зябкой. Несчастные, которые там живут, всегда хвастают якобы чистым воздухом, тишиной и этим сраным лесом вдали. Там, мол, они жарят шашлыки, а по осени ходят за грибами. Вот, блядь, великое счастье! Я как-то раз добирался из Жулебина домой, вот таким же поганым утром, с бодуна, только еще была зверская стужа. Минут двадцать, умирая, ждал автобуса и еще полчаса ехал с охуевшей толпой до ближайшего метро. И все это было окутано сложным ароматом — смесью духов заспанных секретарш, нафталина старушечьих польт и понедельничного перегара мужиков с фабричными лицами. А под конец, как водится, кто-то не выдержал и перднул вчерашним винегретом. Добавил новую краску. Так и осталось у меня в памяти это Жулебино — густой вонью в продрогшем переполненном автобусе.

Я упираюсь лбом в оконное стекло и сканирую окрестности. Та-а-ак… Нагромождение пятиэтажек — серых, красных, коричневых, за ними размытые в мутном небе бело-зеленые блочные башни, но не жулебинские, пониже и торчат врозь, как попало. Леса нигде не видно. Слава Богу! Это скорее всего не жопа, а жопочка вроде Медведкова или Тушина, оранжевая или сиреневая ветка, север Москвы. Хотя вполне может быть и синяя ветка — Фили или что-то в этом роде. Но все-таки явный север.

От окна сильно дует, меня начинает знобить.

Я вспоминаю, что стою совсем голый, с босыми ногами. Надо одеться. Я направляюсь обратно в комнату.

Проходя мимо, всматриваюсь в запертую дверь. На ней большая вмятина, грязные разводы от написанного слова и смывания оного. Странные люди приходят в гости к поэту Крюгеру… Я начинаю представлять: на самом деле там стены, пол и потолок выкрашены черной краской, окна наглухо задрапированы тяжелыми портьерами и посередине, на трехногом жертвеннике, стоят две урны с прахом его родителей — Амалии Карловны и Отто Фридриховича фон Крюгер. Иногда Крюгер заходит туда со свечой и стоит перед прахом в глубокой задумчивости, не замечая, как воск льется ему на пальцы. Эдакая мрачная германская готика, но трогательно до слез.

Они еще спят.

Трусы… Надо найти трусы. С трусами по утрам всегда проблема. Когда срываешь их, возбужденный, они отлетают куда-то в другой конец комнаты, забиваются в пододеяльник, клубком закатываются в самый пыльный угол под диван. Иногда просто невозможно найти. Я так пару раз и уезжал домой без трусов. Потом, правда, через неделю или две, их находили. А однажды я искал-искал, обыскался, но так и не нашел, плюнул, надел штаны и уехал, а дома, когда раздевался, они выпали из штанины. Вон джинсы валяются на полу, затоптанные. На всякий случай трясу. Ничего. Ну и где они могут быть? Прямо напасть какая-то с этими трусами… И вдруг ясно вспоминаю — под подушкой! Точно, в последнее время я стал расчетливо класть их под подушку. Осторожно, чтобы не потревожить спящую женщину, поднимаю подушку. Вот они, родимые! Прежде чем надеть, внимательно рассматриваю. Надо бы постирать. Носки, слава Богу, тоже здесь. И только одевшись, чувствую, как здесь прохладно. Это потому что приоткрыта форточка.

Рядом с Крюгером стоит кальян. Мы вчера ебались под его тихое побулькивание. Мы ебались, а Крюгер курил кальян и таращился на нас пьяными глазами. Гнездо разврата! А может, Крюгер — вуайерист? Хотя что он там в темноте мог увидеть… Скорее всего просто все по хую чуваку.

У одной моей знакомой был муж вуайерист. «Он, — сказала она мне с мрачноватой торжественностью, — любит смотреть». Я тогда по молодости лет ничего толком не понял. А потом она с подругой, томной секретаршей, затащила меня к себе домой, в роскошную квартиру в самом центре. Почему-то у этих извращенцев всегда квартиры в центре. Мы пришли, а там уже накрыт стол, изящно сервированный, с хрустящими от накрахмаленности салфетками и гроздью винограда, свисающей из богемского стекла вазы. Даже свечи горели в высоких канделябрах. Муж, лысеющий солидный мужчина, встретил нас в прихожей, ласково приветствовал, слегка грассируя, окинул меня взглядом и подал тапочки. Упоили они меня до изумления джином с тоником, и хозяйка дома, Надя, чтобы возбудиться, удалилась с секретаршей в ванную. Оттуда понеслись всплески и хриплые крики, а муж, оказавшийся ко всему прочему тонким знатоком и ценителем итальянской новой волны, потчевал меня в это время «Похитителями велосипедов». Я тогда совсем охуел, но все-таки интересно было, чем все это кончится. В итоге они вернулись из ванной с безумными глазами, в игривых халатиках, Надя взяла меня за руку и повела в спальню, а секретарше велено было убираться домой. Я помню, трахались мы как-то истерически, у меня все время падал хуй, я пристроился сзади и вцепился ей в бока, а она таскала меня за собой по всей огромной кровати как мешок. «Давай, — шипела она, — он смотрит!» Я так и не понял, откуда он смотрел. Может, в стене была потайная дырка, или через замочную скважину… В общем, я кое-как кончил, подумал: «Идите вы на хуй!» — и уснул. А утром открылась дверь, и вошел муж с подносом. «Доброе утро!» — приветливо сказал он. На подносе были кофейник, чашки и круассаны на тарелочке. «Ты ему понравился», — сказала мне Надя, жуя круассан, когда он деликатно удалился.

Что было отвечать?

Кончилось у них, правда, хуево.

Познакомилась как-то Надя в баре с симпатичным молодым человеком, задумчивым и молчаливым, и после задушевного разговора пригласила его к себе пообщаться. А он оказался ветераном чеченской войны, ебнутым на всю голову. Пока они пили, все было нормально — парень быстро набрался, размяк от приятности общения, только все твердил смутно про конвои, фугасы, предательство и Очхой-Мартан. Супругам-эстетам, однако, присутствие столь брутального гостя показалось чертовски забавным, Надя потащила его в спальню, а муж нетерпеливо припал к заветной дырке. Гость все бубнил что-то про ваххабитов, пока Надя его раздевала, а потом вдруг застеснялся. Ей бы промолчать, а она захотела его расшевелить да и ляпнула про подсматривающего мужа. Он сначала не въехал, а потом дала о себе знать контузия. Желваки у него заиграли на обветренных скулах, и он со всего маху засветил ей в челюсть. Надя улетела с постели в угол комнаты, а мужа это до того распалило, что он крикнул в дырку, куда смотрел: «Еще!» Чувак подскочил к Наде, врезал ей ногой по ребрам и побежал разыскивать мужа. А тот в другой комнате, голый, сидит на полу, держась за эрегированный член, и со стоном кончает. Контуженый давай его метелить кулаками и ногами куда попало, хорошо еще, что босой был, а когда муж завалился на бок, дал ему по лысине канделябром. Так и оставил их без сознания, а сам оделся и ушел, прихватив бутылку джина, видимо, в качестве компенсации за моральный ущерб. В итоге у Нади оказались сломаны челюсть, ребро и выбиты два зуба, а у мужа сильно пострадал правый глаз, сломан нос и сотрясение мозга. Они потом долго лечились.