Демоны вне расписания - Осипов Сергей. Страница 50

Тут сверху с грохотом свалился здоровенный камень, едва на задев Иннокентия. Но самое жуткое было не это, а то, что у камня затем появились руки и голова. Ах да, еще и ноги, хотя они были менее заметны.

Камень оказался низкорослым, плотным и сутулым человеком – точнее, человекообразным существом, от которого шел страннейший запах, в котором смешались свежая земля, телесная нечистота и – Настя могла бы в этом поклясться – запах молотого кофе. Существо повело плечами, стряхивая с себя грязь – не всю, но хотя бы какую-то ее часть, – и выставило перед собой лязгающие клешни, сопровождая эти действия угрожающим хрюканьем. Хотя возможно, оно просто отплевывало попавшую в рот землю.

– Здрасте, – холодно сказал Иннокентий, держась от клешней на благоразумном расстоянии. Филипп Петрович приобнял Настю за плечо и многозначительно закивал головой, что, наверное, должно было убедить Настю – все в порядке, у нас по-прежнему шикарные перспективы. Как ни странно, но дрожь утихала отчасти потому, что вывалившийся из дыры в потолке карлик не предпринимал никаких активных действий, просто стоял и помахивал своими клешнями. Насте вдруг пришло в голову, что это он с испугу. Это он их боится. От этого неожиданного озарения Настя совсем потеряла страх, и на ее лице появилась кривая ухмылка.

Она как будто нашла отмычку и ею открыла все секреты пахнущего землей и кофе карлика. Настя присмотрелась и увидела, что лязгающие клешни – это такие специальные насадки на руки карлика, что-то среднее между когтями Фредди Крюгера и рыцарскими перчатками. Также ей стало понятно, что лицо карлика выглядит столь странно потому, что в его волосы и длинную бороду набилось столько грязи, что они приняли самую невообразимую форму и будто срослись с широкими плечами карлика. И через всю эту грязь и земляной панцирь смотрели два маленьких настороженных глаза, пытаясь удержать и Настю, и Филиппа Петровича, и Иннокентия.

Настя подмигнула ему, и на секунду существо от изумления перестало лязгать клешнями.

В следующую секунду из отверстия в потолке вывалился еще один грязный вонючий шар, расправившийся потом в угрюмого бородача с металлическими когтями на руках. Потом потолок треснул в другом месте, метрах в двадцати от Насти, потом где-то еще дальше, и еще, и еще… Грязные волосатые карлики сыпались сверху, как будто с какого-то странного конвейера. Оказавшись на полу и слегка отряхнувшись, они немедленно разворачивались в сторону Насти и ее спутников и принимались угрожающе лязгать своими когтями. Сбившись в плотную шеренгу, перекрывшую весь коридор, они медленно двинулись вперед, неостановимые, как заполняющий форму раскаленный металл.

Настя инстинктивно отодвинулась назад, но тут с противоположной стороны коридора раздался скрежет по металлу, но как по сердцу, потому что вслед за этим дверь вздрогнула и внезапно распахнулась, выстрелив облаком каменной пыли. Из этой пыли вышел сумрачный брат Максим и сказал:

– Меня просили вам передать: дело ваше дрянь.

– Мы в курсе, – ответил ему Иннокентий.

– Сдавайтесь, – бесстрастно сказал брат Максим, и за его спиной в сером сумраке шевелились какие-то неясные тени. Карлики как по команде снова залязгали когтями. – Сдавайтесь, – повторил брат Максим.

Никто ему не отвечал, и Настя вопросительно посмотрела на Иннокентия. Тот улыбнулся краем рта и прошептал:

– Денис Андерсон… Надо же.

Настя хотела ему сказать, что, наверное, сейчас им не стоит обсуждать ее личную жизнь, а стоит подумать, как выпутаться из этого…

У нее заложило уши. Эхо выстрела еще несколько секунд давило на барабанные перепонки, а потом Настя услышала тонкий, как от колокольчика звон упавшей на пол гильзы.

Брат Максим дернулся, как от удара электротоком, и опустился на одно колено, словно собирался принимать рыцарскую присягу. Его лицо вдруг стало лицом обиженного ребенка, которого неожиданно и несправедливо наказали.

Филипп Петрович качнул стволом пистолета и негромко произнес:

– Уйди в сторону, тварь.

– Мое колено, – изумленно проговорил брат Максим.

– В сторону, – повторил Филипп Петрович. – Я сдаваться не буду, я буду разговаривать. Но не с тобой, а с тем, кто стоит у тебя за спиной.

Настя с опаской посмотрела на земляных карликов – те запросто могли кинуться Филиппу Петровичу на спину, но они этого не делали. Вся эта лязгающая толпа просто стояла и смотрела. Ну, и еще издавала низкое нутряное рычание, к которому Настя уже вроде и привыкла.

Настя вспомнила ресторан и презрительно брошенное Филиппом Петровичем: «Ну и что ты сделаешь мне, человеку?» Карлики, прогрызшие путь в подземный коридор откуда-то сверху, людьми, по всей видимости, не были. А значит, Филипп Петрович мог стоять к ним спиной и спокойно отстреливать себе вампиров. Карлики просто перекрывали дорогу, чтобы Филипп Петрович и остальные не сбежали. Чтобы кто-то мог догнать Филиппа Петровича. А вот этот кто-то вполне мог оказаться человеком.

И судя по тому, как небрежно он отпихнул раненого брата Максима, человеком он и был.

– Разговаривать? – спросил он. – Черта с два. Не буду я разговаривать.

Давид Гарджели был все так же бледен и тонок, но в этом подземелье, стоя на фоне занавеса из серой пыли и развороченной металлической двери, он если и походил на ангела, то на падшего.

– Есть другие предложения? – спросил Филипп Петрович.

– Да. Сломать тебе шею и забрать то, что принадлежит мне по праву.

– Здесь нет ничего твоего.

– Здесь все мое. Все, что я захочу объявить моим, моим и будет. Эта женщина виновна в гибели моего брата. Этот выродок – давний враг нашей семьи. И я требую…

– Эта женщина арестована, – перебил его Филипп Петрович. – По делу высшей категории. И смерть твоего брата – при всем моем уважении – мало кого интересует в Большом Совете. Поэтому женщина останется со мной.

Давид молчал, но его сумрачное лицо не давало надежды на то, что это молчание – знак смирения и уступки. Скорее это было молчание, которое давало противнику еще пять секунд на осознание безнадежности своего положения.

– Я ведь могу просто свернуть тебе шею, – сказал Давид. – Ты разве не видел, кто со мной? Ты не видел, кто стоит на пороге? Они не оставят от тебя даже тени. Им достаточно лишь одного моего слова, а я легко произношу такие слова. После того как убили моего брата, эти слова из меня так и лезут.

– Очень может быть. Но тогда тебе придется потом убить их всех, а также убить эту толпу гномов, – Филипп Петрович небрежно мотнул головой в сторону пахнущих землей и кофе карликов. – А еще его, – Филипп Петрович ткнул стволом пистолета в бледного брата Макса. – И всех его соседей.

– С какой стати?

– Объясняю, – сказал Филипп Петрович. – Рано или поздно кто-то из них проболтается, что ты убил комиссара Большого Совета. Они обязательно проболтаются или из-за денег, или чтобы насолить роду человеческому. И вот тогда у семьи Гарджели действительно начнутся неприятности.

– Я этого не боюсь.

– Да, я слышал, что дураки отличаются бесстрашием.

Давид что-то зло выкрикнул по-грузински. Филипп Петрович зевнул. Потом повисла гудящая тишина, от которой Настю замутило. Ей захотелось потерять сознание и очнуться уже тогда, когда все будет кончено. И Настя вспомнила старую-старую сказку о прекрасном принце и его младшем брате. Дворец стоял посреди заснеженного сада, в большой комнате негромко переговаривались гости, и среди прочих там был тонкий юноша античной красоты.

– Это мой младший брат, Давид, – сказал тогда Михаил. – Он специально приехал в город, чтобы посмотреть на тебя.

– Нет, – поправила его Настя. – Он приехал посмотреть на девушку старшего брата.

– Он опять меня опередил, – грустно сказал Давид, поднося к губам ладонь Насти. Его касания были легки, как дыхание. – Если бы я встретил вас раньше Михаила! – Он покачал головой, и в грусти его лицо стало даже более прекрасным.

Теперь оно было исполнено не грусти, а решительной ненависти, и эти эмоции делали Давида Гарджели одновременно пугающим и восхитительным. Если бы это было лицо кинозлодея, то Настя бы прониклась к нему симпатией, настолько прочувствована и непосредственна была его злость, словно ее выжгли на этом лице, которое еще несколько месяцев назад принадлежало хрупкому юноше, а теперь было маской неутомимого преследователя.