Все, что считается - Освальд Георг. Страница 12

Но сейчас, здесь, в гостиной, да еще и без актов, не имея возможность сделать хоть что-нибудь серьезное, думать о сне невозможно. Я вынужден бодрствовать. Предпосылкой для убедительного решения дела Козика является необходимость держать всё в голове. А это и есть моя главная сложность. В последнее время у меня все больше ошибок, совершенных по невнимательности. Этого не замечает никто, кроме меня да еще, может быть, мадам Фаруш, но она – черт ее побери! – просто обязана не открывать рот. И все же ошибки меня смущают. Мой мозг уже не в состоянии работать как раньше. Что бы я ни делал, у меня постоянно крутится вопрос: «А нельзя ли использовать мои действия против меня же?» Раньше ничего подобного не было. В «Сегодня великолепный день» написано, что такой способ Мышления – ориентированность на возможные упреки других и вероятные неудачи – негативен сам по себе. Если человек рассуждает так, то он, так сказать, магически притягивает к себе всякое дерьмо. Для подобного тезиса мне не нужны доказательства. Он и так убедителен. Всерьез я не верю, что смогу выстоять в деле Козика. У меня пока еще достаточно ясный разум, и я понимаю, что это невозможно.

Как рептилия, таращусь на немой мерцающий экран. Переключаю с канала на канал все имеющиеся в наличии девяносто девять программ. Нет ничего, что могло бы привлечь внимание больше чем на пять секунд. Сижу в гостиной до четырех часов. Решаю принять душ, одеться и раньше обычного – в пять или полшестого – пойти на работу. И тут же засыпаю на диване. Марианна будит меня в семь. Она трясет меня за плечо и спрашивает: «А это что еще за дела?» Иду в ванную. Ощущение такое, как будто в затылке торчит топор.

15

Совершенно случайно мы с Марианной возвращаемся с работы одновременно. Девять часов. Ее внешний вид действует мне на нервы. Она измочалена, ни следа привлекательности, все осталось на работе, у клиентов, у Вернера. Я знаю, что несправедлив, что сам выгляжу не лучше, – но какое в данный момент это имеет значение? Задаю вопрос, получая удовольствие от озлобленности, звучащей в голосе:

– Что это у тебя? – При этом показываю пальцем на уголки глаз. Тушь растеклась – вот и всё, но мне хочется это услышать.

– Что? Где? – отзывается она громко, с трудом сдерживая себя. Понимаю, что и она заряжена до предела.

– Под глазами! Что за грязь?

Мы всё еще стоим у двери. Марианна открывает. Входим. Марианна идет в ванную и говорит:

– Ну ты и дрянь.

Чувствую жалость. Пытаюсь пройти к ней в ванную, но она замечает и закрывает дверь.

Хочу достать из холодильника пиво, но его нет. Сажусь перед телевизором. Марианна возвращается, она смыла косметику и выглядит старой и больной. Такими бывают женщины в больнице. Она спрашивает:

– Что будем есть?

– Закажи пиццу.

– Сам закажи.

Не хочу нагнетать обстановку, поэтому иду на попятный. Всё в порядке, две пиццы и четыре пива. Принесут через сорок пять минут. Теперь нужно разговаривать.

– Что с тобой случилось?

– А что должно было со мной случиться?

– Ты такая раздраженная.

– Я? Раздраженная? Смешно! Ты же сам цепляешься!

– Прекрати! Мне просто нужен покой!

– Покой ему нужен! Да от этого орать хочется!

– Лучше не ори. И так достаточно. Что с тобой?

– Со мной ничего. Может быть, я потеряю работу.

– Ты что? Всего несколько недель назад ты стала руководителем проекта.

– Какая разница?! А еще через несколько дней мне дадут под зад коленом. Успех есть дело одного дня, неужели до тебя еще не дошло?

– Ты сошла с ума!

– Да, сошла.

– Да что случилось?

– Я вляпалась в дерьмо. Сама.

– Объяснишь ты, наконец, толком, что произошло?

– История с гамбургерами. Сегодня мы получили из типографии плакаты. Завтра они будут висеть на каждом столбе, на каждой стенке.

– Ну?

– Я позвонила по телефону и велела их печатать. Но еще раньше заметила, что название нашего агентства написано неправильно. Я им сказала, что плакат годится, но ошибку нужно исправить.

– Ага.

– Но я сделала это по телефону, а нужно было письменно.

– Ну и в чем проблема?

– В чем проблема? Эти из типографии, естественно, заявляют, что я ничего не говорила об ошибке. Виновата одна я. Это ведь самая большая кампания, которую когда-либо проводило наше агентство. А я, руководитель проекта, сделала все возможное, чтобы название нашей фирмы было написано неправильно на каждом из этих дебильных плакатов. Привет, биржа труда!

– Вернер уже что-нибудь говорил?

– Вызвал меня к себе. Не сам, через ассистентку. Он никогда так не делает. Разговаривал со мной спокойно, как будто выражал соболезнование. Но когда я посмотрела ему в лицо, то сразу же поняла, что оказалась на улице.

– На улице?

– Этого он прямо не сказал. Да он, в общем-то, не сказал ничего. Но ведь все понятно, это факт, о котором и говорить-то не нужно.

– И что ты теперь будешь делать?

– Понятия не имею. Завтра пойду туда. Приведу в порядок дела. Подожду, что будет. Конечно, сама заявления подавать не стану. Буду ждать письменного предложения уйти.

– И ты совсем не хочешь бороться?

– Бороться? За что? За свою работу? Неужели ты настолько наивен? Ты! Работая в таком месте! Если бы я взяла из сейфа пару тысяч марок, но при этом успешно провела кампанию, то Вернер уладил бы вопрос тет-а-тет. Но допустить ошибку в названии его агентства, да еще при проведении самой большой и важной из всех его кампаний? Нет выхода, Хосе!

– Но это же смешно, я…

Как только я договорил слово «смешно», Марианна вскочила, лицо ее исказилось; буквально лопаясь от злости и всхлипывая, она бросилась в спальню. Не скрою, мне стало завидно. Именно завидно. Марианна понятия не имеет, что через пару дней меня ждет то же самое. Одна только мучительная, абсолютно бессмысленная работа над моими актами отделяет меня от улицы, хотя это и звучит несколько патетически. У Марианны всегда все ясно. Сначала внутри, потом снаружи. Для такого, как я, болтающегося в течение нескольких недель где-то посередине, такая простота может принести только облегчение. У меня все еще есть шанс, но на самом деле это совсем не шанс.

Слышу, как Марианна, выплакавшись, скрывается в ванной. Знаю, нужно пойти к ней, успокоить. Но мне не хочется. Это почти не связано с Марианной, по крайней мере, меньше, чем вы думаете. Это связано со всей нашей жизнью, с этой квартирой, – сейчас у меня такое чувство, что она принадлежит не нам. Здесь живет молодая бездетная пара с солидным доходом, у которой достаточно вкуса и денег, чтобы управлять ходом вещей по своему усмотрению. Но это уже не мы.

Я всегда знал, что этот момент наступит. И это не дешевый пессимизм. Недолговечность – это часть той системы, которую мы себе избрали. Как сказала Марианна? «Успех есть дело одного дня»? Если я не ошибаюсь, это из старой рекламы в «Уолл-стрит джорнал». Им лучше знать. Их слова справедливы и здесь, вдалеке от Уоллстрит. Люди нашего типа определенное время получают очень хорошую зарплату за выполнение определенных задач. А потом, когда они начинают чувствовать себя непотопляемыми, их заменяют другими, новыми, чуть более голодными, чуть более дешевыми, чуть больше отдаленными от идеи возвеличиться и получить право голоса. Эти, другие, тоже участвуют в гонках, как и мы три-четыре года назад. В этой мысли я не нахожу ничего ужасного. Сюрпризом оказался тот факт, что момент замены наступил именно сейчас. И самый большой сюрприз, что Марианна оказалась на очереди первой. Я всегда считал ее ловкой, умеющей приспособиться и продемонстрировать высокие достижения. Видимо, и ее время ограничено.

Принесли пиццу. Ее протягивает мне дружелюбный мужчина из какой-то страны на Земле, которая может предложить ему настолько мало, что те пять марок почасовой оплаты, которые он здесь получает, представляются ему достойной оплатой. Даю ему богатые по его меркам чаевые. Хотя обычно я чаевых не даю. Отрезаю кусок пиццы, беру бутылку пива и сажусь перед телевизором. В шоу полно флирта, и я с интересом слежу за развитием событий.