Сад радостей земных - Оутс Джойс Кэрол. Страница 32

— Ты кого-нибудь ищешь, малышка?

Он подошел совсем близко, наклонился и заглянул ей в лицо. Клара широко раскрыла глаза. Нет, он не совсем такой, как ей казалось… странные у него брови — строгие, прямые, они словно отсекли лоб сплошной резкой чертой. А подбородок — квадратный. Клара чуть не расплакалась от страха, лучше бы это был кто-то… кто-то другой! Но она молчала. Глаза будто заволокло пеленой.

— С кем ты пришла? — спросил он и огляделся по сторонам. — Что ты тут делаешь одна?

Клара откинула волосы, упавшие на глаза. Она не знала, что отвечать.

— Я тебя отвезу, куда тебе надо, — сказал он.

— Я никуда не хочу.

— Я тебя отвезу.

Он взял ее за руку повыше локтя и повел. Клара еле поспевала за ним. Вышли за дверь, прямо в тучу ночных мотыльков и москитов. И этот человек спросил:

— Ты здешняя?

— Из Техаса, — сказала Клара.

— Что же ты здесь делаешь?

В резком свете неоновой вывески он поглядел на нее. Подвел к своей машине, открыл дверцу и втолкнул Клару внутрь — так толкают туда и сюда малых детей, будто легче просто толкнуть, чем объяснить, куда им надо идти и что делать. Потом он и сам сел рядом с ней. И сказал:

— Ты не из Техаса, совсем не из тех краев. Говоришь не так. — Он развернул машину. — Ну, куда тебе ехать?

— Вон туда. — Клара показала: прочь от города.

— В той стороне никто не живет. — Он помолчал, не глядя на нее. Потом выехал на дорогу и повернул к городу. С тех пор как они вышли из бара, он ни разу на нее не посмотрел. — Ты сюда не на попутных добиралась, а? С этим тебе, знаешь ли, надо поосторожней.

— Как хочу, так и добираюсь, — сказала Клара.

Не доезжая до города, он свернул к какому-то дому. Большой дом, трехэтажный, с просторной верандой; некоторые окна были темные, в других еще горел свет.

— Я тут живу наездами, — сказал он. — Завтра уезжаю. — И выключил зажигание. Клара ждала. В голове вспухало что-то жаркое, и она плохо соображала. — Ты, может быть, собираешься в Майами, а я нет, — докончил он.

— Еще чего, Майами какие-то, — сказала Клара.

Он погасил фары и повернулся к ней. Запахло спиртным, совсем как от Карлтона. Крепко, до боли, он обхватил ее за плечи, но Клара мигом вывернулась. Она тяжело дышала, и голова болела. Но внутри все как-то плыло и кружилось, и хотелось прижаться к этому человеку, спрятаться подле него и уснуть. Странное это головокружение понуждало ее — не видеть, не думать. А он протянул руку, открыл дверцу возле Клары, вытолкнул ее из машины и вылез следом. Остановился на тихой и темной подъездной дорожке, обнял Клару, поцеловал и отпустил; дышал он быстро, прерывисто.

— Ко мне надо с заднего крыльца, — сказал он и потянул ее за собой. За углом Клара наткнулась на какие-то доски, прислоненные стоймя к стене. Ее спутник в темноте отворил дверь, и они вошли. Через два шага была еще дверь.

Должно быть, это была не настоящая комната, а пристройка. Дощатые стены просто из шершавых, неструганых досок, и пол такой же. Вечер теплый, а из щелей в полу так и тянет холодом. В комнате — кровать и табурет, на табурете ржавый таз, и в нем — на донышке вода. На полу низенькая электрическая плита об одной горелке.

Он закрыл дверь и подтолкнул Клару к кровати. Он был высокий, не ниже Карлтона. Он скинул рубашку, грудь его заросла темно-русыми волосами. Клара смотрела на эту волосатую грудь и не могла отвести глаза. По ногам из щелей тянуло холодом.

— Сколько тебе лет? — спросил он. — Семнадцать, что ли? Восемнадцать?

Клара покачала головой.

— Может, тринадцать?

Он поджал губы, посмотрел на нее оценивающим взглядом. Так всегда смотрели на нее и на ее родных люди из города и те, у кого своя ферма. Так они смотрят на всех, кто живет, как она, в убогих поселках и, как она, нанимается убирать урожай. У Клары и в мыслях не было, что такие люди могут посмотреть на нее по-другому. Ей хотелось спать, она опустила голову и шагнула к этому человеку. Подошла, закрыла глаза и прислонилась к нему, ощутила лицом его влажную, горячую кожу. Он припал губами к ее шее, и она задохнулась и подумала — ничего не надо делать, надо только покрепче прижаться к нему. Но, должно быть, все-таки невольно отшатнулась — таз опрокинулся. Человек засмеялся, отшвырнул таз ногой к стене. Притянул Клару, и оба они упали на кровать. А кровать была прибрана — без одеяла, только простыни и подушка, и все же кто-то ее постелил. Простыни были холодные. Над Кларой закачались потолок и стена — она видела их сквозь разметавшиеся волосы и сквозь его волосы, а потом все заслонило его лицо. Он лег на нее — совсем так, как рисовалось ей в воображении, за годы до встречи с этим человеком. И она обхватила руками его шею, совсем как делала в воображении.

В полутьме она увидела его лицо — такое же сонное, как у нее, и какое-то медлительное и голодное. И оттого, что у него было такое лицо, что-то защемило внутри. Она схватилась за него, как утопающая.

— Да ну же, скорей, — сказала она. — Скорей.

Но он вдруг замер, отстранился, лег рядом. Она слышала его дыхание и ждала, все тело ждало, ошеломленное, застывшее в испарине, в растерянности и недоверии.

— Что за черт, — сказал он. — Сколько тебе лет?

— Не знаю… восемнадцать.

— Неправда, ты еще ребенок.

Вот уж слово, которое не имеет к ней никакого отношения! Она перевела дух, попросту презрительно фыркнула.

— Никакой я не ребенок, — сердито сказала она. — Сроду ребенком не была.

Он повернулся и сел на кровати, спустил ноги на пол.

— О господи, — пробормотал он.

Клара смотрела на него остановившимися глазами. Откуда-то донесся гудок автомобиля и затих вдалеке. До чего же они здесь одни, до чего темно за стеной, как легко им потеряться и потерять друг друга… Кларе казалось — под ногами разверзается яма, до краев полная тьмой и ночным холодом, и вот сейчас этот человек канет в ледяную тьму и не оставит следа.

— Я тебя люблю, — с ожесточением сказала Клара. И сроду я ребенком не была.

Он поглядел на нее через плечо. Вокруг глаз у него — тонкие черточки морщин, наверно, он часто щурится. На подбородке — тонкая светлая щетинка, ее хочется потрогать, погладить… но Клара не посмела. Кожа у него влажная, и волосы влажные. Она смотрела на него — и, кажется, видела слишком много; он скорчил гримасу и отвернулся.

— Ну пожалуйста. Я тебя люблю. Мне тебя надо, — сказала она. Сказала быстро, горячо. На шее у него дернулась какая-то жилка, и Кларе захотелось впиться в нее зубами. Телу до боли не хватает его, а он отстраняется, это неправильно, все всегда говорили — всякий мужчина во всякую минуту готов лечь с женщиной. — Мне тебя надо, мне чего-то надо! — сказала Клара. — Мне чего-то надо!

— Слушай, откуда ты взялась?

— Сама не знаю, чего это, только мне чего-то надо!

Сама не знаю, что такое… — Она всхлипнула.

— Я тоже не знаю, черт подери.

Через минуту он поднялся. И вышел. Слышно было, как он прошел по коридору, как отворилась дверь. Клара не шевелилась, лежала, тяжело дыша, стиснув зубы от злости. Теперь, когда он вышел, она не помнила, какой он с виду. Прежде, когда она думала о мужчинах, о любви, ей всегда представлялась безликая тяжелая сила — не какой-то определенный человек, а сила, которая подступит вплотную, надвинется, и можно будет уснуть под ее защитой и ни о чем не заботиться: будут руки, что ее обнимут, все равно чьи, просто руки, и тело, тяжелей и сильней ее тела, но не враждебное, и, что бы она ни делала в тот час, она все оставит, как в дремоте, как зачарованная, и ей станет так сонно, бездумно, пока не надо будет вырваться из всего этого и очнуться… и вот сейчас ей стало лениво и сонно, веки отяжелели, а он, который только что был рядом, оказался таким же призраком, как мужчины, что мерещились ей и вновь ускользали, когда она сгибалась над грядками, собирая бобы, или тянулась к высоким ветвям, снимая апельсины, — так ли, эдак ли, она всегда словно приманивала жаркое головокружение, которое вдруг превращало ее, Клару, в кого-то другого, в незнакомку без имени.