Дагиды - Оуэн Томас. Страница 38

Фела пожала здоровым плечом.

— Но это был мужчина очень милый и сострадательный. Он доставил меня в частную клинику одного своего друга, и мне в момент обработали рану и сделали перевязку.

— И что это за тип?

— Неважно.

— Ты собираешься с ним увидеться еще раз?

— Возможно. — Она дразнила его. — Я непременно сообщу тебе все подробности.

— Наплевать мне на эти мерзости. Но как ты могла ни за что ни про что взять и сесть в машину незнакомого мужчины?

Фела коварно усмехнулась:

— Почему незнакомого? Ведь я уже знаю его.

Он долго и внимательно смотрел на нее, пытаясь разгадать ход ее мыслей, потом откинулся в кресле. Надо хорошенько все обдумать. Он перестал ворчать, но, по правде говоря, бесился от ревности и нарастающей злобы.

Второй поход Сильвена Эймара на черную курицу состоялся несколькими днями позднее. Когда Фела ушла, он спустился в сад и устроился в засаде, вооруженный любопытной острогой собственной конструкции. К длинной ручке от половой щетки он приделал обыкновенную вилку, хорошо закрепив ее двумя съемными металлическими кольцами. Зубья были тщательно отточены напильником, и в целом острога выглядела вполне пригодной для убийства.

Когда курица, обманутая мнимым спокойствием пейзажа, дефилировала около двери прачечной, он рассчитанным движением выбросил вперед вооруженную руку. Это напоминало стремительную, не оставляющую никаких шансов атаку гремучей змеи. Раненная в правую лапу курица подняла такой гвалт, словно солидный курятник демонстрировал ужас и смятение.

Но увы! Удар не оправдал ожиданий мастера. Обезумевшая от боли и паники курица рванулась к стене и скрылась в зарослях плюща, который в свою очередь тоже долго не мог успокоиться.

Итак, не сегодня, судя по всему настанет час справедливого возмездия. Сильвен Эймар посетовал на неудачу и принялся демонтировать свое оружие. Он запрятал составные части в три старых железных ведра, вложенных одно в другое, затем поднялся в дом, уселся в кресло, терзаемый невеселыми размышлениями, и наконец уснул.

Часа через два вернулась Фела, и он удивленно воззрился на ее правую ногу — там, между икрой и лодыжкой, красовалась ослепительно белая повязка. Он было хотел спросить, что случилось, но по зрелом раздумье предпочел промолчать. Какое ему, в сущности, дело? У него есть занятие поважнее.

— Ты ничего не замечаешь? — взорвалась Фела. Он внимательно ее рассмотрел и чудесно разыграл изумление.

— Боже мой! Ты, кажется, поранилась? Что произошло? Наверняка автомобильная катастрофа! — И прибавил, подозрительно нахмурившись: — Надеюсь, ты не побывала в чьей-нибудь машине? Я имею в виду машину, где тебе нечего делать.

Фела покраснела от боли и гнева.

— Знаешь, это просто навязчивая идея.

— Я говорю так только ради твоего блага. Скоро меня не будет и ты почувствуешь, каково обходиться без моей протекции и заботливости.

Он склонил голову в ладони и — злобный и сентиментальный — предался ядовитой мечтательности.

На сей раз он решил нанести окончательный удар. У него было впереди часа два — Фела ушла к парикмахеру. Предстоял поединок — он расправил плечи, поправил воротничок. Потом выпил приличную дозу виски и ополоснул стакан, дабы не осталось следов.

Вынул из комода длинные острые ножницы — праздничный подарок кредитного банка — и осторожно поместил во внутренний карман, кольцами вверх. В сад спустился с ловкостью браконьера.

Черная курица не показывалась — видно, хоронилась в гортензиях или папоротнике. Он присел на корточки и затаился. Наконец, она появилась в нескольких метрах: вид у нее был торжествующий, глаза надменные, перья гладкие. Скорее всего, шествовала из одного укрытия в другое. Он не шевелился, только чувствовал, как сильно колотится сердце, и ощущал во рту специфический горький привкус — он хорошо его знал — привкус ненависти, предвкушение острого удовлетворения!

В тот момент, когда курица находилась между углом прачечной и грудой разломанной утвари, он напрягся, прыгнул и прижал ее к стене.

Теперь он держал ее крепко, удачно зажав в мощных коленях, мешая хлопать крыльями, держал в полной своей власти. Но вместе со справедливым опьянением победой возникло непонятное колебание: он не знал точно мотива своих действий, не ощущал более накала охотничьей лихорадки. Может, взять и отпустить? Нет, это, конечно, исключено, однако ему почему-то расхотелось считать ее безусловной жертвой. Как быть? Мысль о Феле неизвестно почему пронеслась в его сомневающихся мозгах и пробудила гнев, быстро вспухающий на собственных дрожжах. Эта женщина беспрестанно отравляет ему жизнь, третирует, как полоумного, не отвечающего за свои поступки ребенка. К тому же она богата, он беден. Уже сколько лет его угнетало сознание гнусной материальной зависимости. Надо брать реванш. Убийство этой курицы будет иметь символический и ритуальный смысл освобождения. Курица отчаянно трепетала и дергалась меж его колен. Он захватил ее голову левой рукой, пытаясь открыть клюв, а правой достал из кармана ножницы. Он вспомнил аналогичный жест своей бабушки, которая убивала кур, вонзая в горло ножницы через отверстый клюв. Забавное было зрелище: крохотный твердый язычок, безумные глаза, взлохмаченные перья на шее. Сначала кровь выцеживалась медленными каплями, потом рассеивалась по земле, брызгала на бабушкин фартук, а голова все трепыхалась. Он еще припомнил, как сперва им вливали в глотку чуть-чуть алкоголя — то ли для анестезии, то ли дабы улучшить вкус мяса — и как они при этом чихали и задыхались. Надо было захватить виски, да ладно, к чему столько церемоний, он и так приустал.

Он сдавил голову курицы большим и указательным пальцами, размахнулся и свершил ритуальный жест…

Черная курица взвинтилась, в последнюю долю мгновения голова ее отклонилась, и ножницы вонзились в запястье. От боли или, скорее, от неожиданности он разжал руку, и курица тут же выскочила. Рана была серьезная. Кровь шла маленькими толчками, но с каждым ударом сердца струя била интенсивнее.

«Это артерия», — решил он и тем не менее так и остался с ножницами в руке, более занятый проблемой мести, нежели необходимостью перехватить жгутом раненую руку. Идеал его кровожадных грез выглянул из-за ящика с землей: маленькая подвижная черная голова и выгнутая грудь, отмеченная вертикальной красной полосой. Курица смотрела на него вызывающе. Кровь текла беспрестанно.

Наконец он сдался и закричал. Курица в секунду исчезла. Он сел на землю, ужасно испуганный, не ожидающий ни малейшей помощи.

И тут появилась Фела.

— Чего ты орешь?

— У меня тяжелая рана. Скорей врача!

Он протянул ножницы, но она предпочла их не заметить.

— Сейчас позвоню.

Она вошла в дом совершенно спокойная и не подумала приблизиться к телефону. Вместо того подошла к окну и принялась наблюдать странную сцену в саду.

Он все еще сидел на земле и смотрел на свою текущую кровь. Иногда поднимал голову, словно взывая к небесам.

Черная курица вылезла из укрытия и застыла прямо перед ним. Он ее сначала не заметил, потом его лицо перекосилось от сумасшедшей злобы. Подобрал ножницы, попробовал встать — не удалось. Он уперся коленями в жирную скользкую землю, опустился на локти, постепенно теряя силы, и пополз к черной курице, которая, казалось, любовалась своим очевидным превосходством. С мучительно растянутым ртом, блестящий от липкого пота, он тащился уродливо и глупо. Его глаза, очевидно, уже не видели отчетливо. Когда он пополз не в ту сторону, курица подбежала совсем близко, будто призывая вернуться на правильный путь, будто желая сказать: «Здесь я, здесь». Его силы истощились в этой жалкой игре. Он затрясся, судорожно сжимая и разжимая пальцы, и ткнулся лицом в землю.

Тогда Фела покинула наблюдательный пост и спустилась в сад. Сердце мужа больше не билось. Он лежал раскинув руки, перемазанный кровью и землей, словно труп, забытый на поле битвы.