Игры современников - Оэ Кэндзабуро. Страница 23

Не помню точно, случилось ли это до нашего разговора или после него, связь событий в моей памяти нарушена, но, словно это было вчера, вижу, как я повалил тебя на голый дощатый пол и в лучах заходящего солнца, проникавших через окно вместе с неумолкаемым стрекотом цикад, мы с тобой отчаянно боремся. Сначала ты беспечно смеялась, однако потом умолкла и стала отбиваться всерьез. Хотя от постоянного употребления наркотиков ты и ослабла, твое тело, представлявшееся мне таким мягким и податливым, когда ты стояла у окна, оказалось упругим, как пружина, стоило лишь вступить с тобой в единоборство.

Я не осмеливался смотреть тебе в глаза – мне пришлось действовать вслепую. Я был смешным насильником, и все, что делал, выглядело комично. Ведь в этих делах у меня не было никакого опыта.

Впоследствии я пытался скорректировать свои ощущения и объяснить комичность ситуации тем, что у меня не хватало мужества насиловать собственную сестру. Но сохранилось и другое, удивительно живое воспоминание: ты вначале сопротивлялась исполнению моего постыдного плана, но в конце концов пришла мне на помощь…

А когда все кончилось, сестренка, ты встала у окна в толстой раме и спокойно смотрела на горный склон, обращенный к долине, а я, весь сжавшись, сидел на дощатом полу и не отрывал глаз от твоего обнаженного тела. Но разве могли мы тогда мирно рассуждать о Разрушителе? После того как это произошло, ты махнула рукой, точно закончилась какая-то детская игра, будто не было ни моего насилия, ни твоего сопротивления…

Последнее, что я вспоминаю о том дне: ярко светило солнце и еще ничего не предвещало наступления сумерек, но тут неожиданно пошел дождь, который мы называем грибным. От струй дождя снаружи все стало ярким, а стены кладовой, наоборот, потускнели. Твои пышные завитые волосы, закрывавшие спину, окрасились в густой тон. Тут я заметил, что все твое тело покрыто гусиной кожей, принес лежавшее в углу грубое одеяло и набросил его тебе на плечи – оно было старое, вытрепанное, однако все еще прочные нити основы сохранили воспоминание о первозданной мощи диких растений, из волокон которых оно было соткано. Когда я тебя укутывал, ты смотрела на меня с ненавистью и в то же время с вызовом: мол, не собираюсь ли я снова домогаться тебя. Я смутился, и вдруг ты как ни в чем не бывало спросила:

– Не напоминает ли тебе то, что ты сделал, игру в Разрушителя?

Игра в Разрушителя была популярна у детей нашего края. Начиналась она с того, что мальчишка, выбранный Разрушителем, залезал в пещеру на склоне холма, заросшего деревьями, куда обычно забираться детям было запрещено. Остальные ребята начинали безобразничать, делать то, чего никогда себе не позволяли, чего не следовало делать и что делать никому и в голову не приходило. Все это сопровождалось невероятным шумом и гамом, каждый похвалялся перед другими своей выходкой. Мне вспоминается, как самые маленькие участники игры, кружком усевшись на корточках, испражнялись на спортивной площадке, а вокруг собирались деревенские собаки и, глотая слюну, с нетерпением ждали, когда те поднимутся. Будто и собаки участвовали в игре. Чего только не вытворяли ребята – даже забирались в чужие огороды и разоряли их подчистую. А однажды, желая полакомиться, попытались прирезать свинью хозяина гостиницы. Небольшим ножом они стали отрезать ей голову, но это оказалось нелегким делом, и свинья, истекая кровью, так и поплелась по дороге за своими мучителями. Сам участвуя в этих играх, я прекрасно сознавал, насколько они отвратительны. Такие игры символизировали возрождение зла в те периоды, когда Разрушитель надолго покидал долину и горный поселок – об этом говорилось в мифах и преданиях нашего края.

Разумеется, ребята постарше не испражнялись на людях и не воровали овощей на чужих огородах. Если бы так повели себя пятнадцати-шестнадцатилетние, взрослые вряд ли безропотно взирали бы на такие забавы, хотя игра в Разрушителя и считалась общим деревенским праздником. Пятнадцати-шестнадцатилетние ребята, руководившие игрой, лишь рядились во всевозможные причудливые костюмы. Самое отчаянное, на что они решались: мальчишки наряжались девчонками, девчонки – мальчишками, а иногда маскарад был еще более безобидным. Я тоже участвовал в игре – притворялся одноглазым. Полдня бегал по деревне, закрыв один глаз. По ходу игры под вечер из пещеры выходил мальчик, исполнявший роль Разрушителя. И тогда ребятам, которые до этого особенно изощрялись, доставалось по заслугам. Противиться наказанию не смел никто. Этим завершалась странная игра, своего рода празднество – игра в Разрушителя.

Почему же в тот день я решил совершить по отношению к тебе такой омерзительный поступок? Поступок, напоминающий игру в Разрушителя. Изнасиловав тебя и тем самым совершив кровосмешение, я пытался, сестренка, добиться того, чтобы нас с тобой просто-напросто изгнали из деревни-государства-микрокосма. Во всяком случае, именно такова была основная причина того, что я совершил. Позволительно ли летописцу нашего края быть в преступной связи со своей сестрой? Позволительно ли это жрице Разрушителя? Воспротивившись предопределению, с детских лет уготованному нам отцом-настоятелем, я хотел, сестренка, освободить тебя от судьбы жрицы Разрушителя, а себя – от миссии летописца нашего края. Но выполнить свой замысел мне не удалось, наоборот, ты ясно высказала свои мысли о Разрушителе, которыми никогда до тех пор со мной не делилась. А отец-настоятель, словно с самого начала предвидя все, что произойдет, даже не вышел из своего кабинета, чтобы помешать. Когда начиналась игра в Разрушителя, все дети как бы превращались в невидимок – так и в тот день, который тоже можно считать детским праздником, взрослые из долины и горного поселка старались не смотреть нам в глаза.

Письмо второе

Существо величиной с собаку

1

Вернувшись из Мексики, я, сестренка, сразу же позвонил по междугородному телефону в храм нашей деревни. Я боялся, что телефон там не работает, но мне неожиданно ответили, однако не ты – трубку взял отец-настоятель, которого трудно даже вообразить разговаривающим по телефону. Его голос, которого я не слышал уже много лет, так меня потряс, что буквально лишил дара речи. Причиной моего смятения могло быть то, что мифы и предания нашего края я рассказываю в письмах к тебе, игнорируя отца-настоятеля, воспитавшего меня для роли летописца. Однако он, не проявляя никакого волнения по поводу моего звонка, рассказал о тебе и, между прочим, в двух словах сообщил одну удивительную вещь, о которой я уже слышал. Действительно удивительную, хотя в конечном итоге не поверить ему я не мог. Если я позволю себе ставить под сомнение твои действия и мысли – я, тот, кто в форме писем излагает тебе мифы и предания деревни-государства-микрокосма, то я просто не смогу продолжать начатое дело: Но поначалу я отнесся к сообщению отца-настоятеля о происшедшем довольно скептически и даже произнес что-то ироническое; он, однако, не расположенный продолжать в таком тоне, прервал разговор. Положив трубку, я сразу же оказался во власти старых воспоминаний. В детстве на вопросы отца-настоятеля, обучавшего меня мифам и преданиям нашего края, я часто давал шутливые ответы, чем приводил его в замешательство. Это огорчало, но в то же время забавляло деда Апо и деда Пери, одно время присутствовавших на наших уроках. Ну а сейчас моя ирония была, как мне представляется, психологически необходима, чтоб избежать очередных «спартанских нравоучений». Я не забыл слов отца-настоятеля, которыми он ежедневно начинал свой урок: Итак, я начинаю свой рассказ. Было ли это на самом деле, не было ли– неизвестно, но, коль уж речь идет о старине, нужно слушать так, будто то, чего даже быть не могло, действительно было. Понятно? Я, сестренка, думал сначала, что эти слова принадлежат самому отцу-настоятелю, и был крайне удивлен, когда позже из сочинений Кунио Янагида [17] узнал, что рассказчики часто прибегают к этой традиционной фразе. Я же всегда отвечал на нее односложно и определенно: «Угу», при этом еще всяческими ужимками пытаясь сделать так, чтобы ответ звучал позабавнее.