Там, за рекой - Пальман Вячеслав Иванович. Страница 20

Иван сложил губы так, словно собрался свистнуть.

Саша приложил палец к губам: тихо!

Поиграв минут десять, медвежонок завалился на бок и, все так же ощерившись и показывая белые, как перламутр, клыки, принялся кататься через спину.

Оленёнок остановился, его большие блестящие глаза с интересом разглядывали медвежонка. А овчар улёгся в метре от озорного медведя, вытянул передние лапы и прижал к ним тяжёлую голову. Устал. «Вы меня не трожьте», — говорил его сонный взгляд.

Оленёнок схватил сочную траву в одном, другом месте, но, видно, был сыт и вдруг грациозным прыжком перескочил через Архыза, едва не зацепив его копытом. Овчар не вскочил, не погнался. Напротив, тоже завалился на бок и закрыл глаза.

— Это мои, — тихо прошептал Саша и сделал знак, чтобы Иван оставался на месте, а сам, закинув карабин за спину, двинулся вперёд.

Шаг, другой, и вот он уже на поляне, ясно видимый на фоне зелени. Хобик испуганно повёл мордой, скакнул и исчез. Лобик вскочил и, оглядываясь, тоже улепетнул в кусты. Архыз стоял растерянный. И Саша остановился. Сунул руку в карман, вынул сухарь и протянул невидимому другу. Из кустов напротив тотчас же высунулась мордочка Хобика. Оглядевшись, он несмело вышел на поляну. Лобик не показывался.

— Хобик, Хобик… — Саша вытянул руку с сухарём.

Запах, наверное, уже достиг носа оленя или он просто вспомнил недавнюю встречу и смело, даже дерзко оглянувшись на Архыза, пошёл к леснику, но в двух шагах от него остановился и попятился. Почуял другого человека? Или его остановил запах ружья? Саша, продолжая говорить какие-то ласковые слова, шагнул к отступающему оленю и сел на траву. Поза безобидности и покоя. Только тогда Хобик потянулся за сухарём, взял его мягкими, нежными губами, подбросил голову, отбежал немного и с усилием начал грызть.

Архыз проявил чудесную невозмутимость: стоял как вкопанный.

А Лобик все не показывался.

Олень осмелел и позволил Саше дотронуться до себя, а овчар снова улёгся; когда со сцены исчезла всякая насторожённость, кусты пошевелились, и показался Лобик. Он вышел на поляну, задрав нос, нюхал, нюхал, но приближался к Саше осторожно, кругами, с остановками. Ближе десяти шагов так и не подошёл. Если бы нашлась приманка! Увы, у Саши больше ничего не было. Тогда он громко сказал в кусты:

— Иван, уходи и жди меня на дороге.

Подождав немного, Саша встал, погладил Хобика, почесал ему рожки, ещё покрытые бархатной кожицей, подозвал Архыза, и они втроём пошли через лес дальше от дороги.

Лобик двинулся за ними, сохраняя дистанцию.

Саше хотелось сломить недоверчивость медвежонка. Вряд ли за это короткое время Лобик успел встретить человека и почувствовать зло, которое люди могут сделать зверю. Действиями его руководил только инстинкт. Но ведь память зверя должна хранить картины из детства, а если так, то вспомнит же он! Саша останавливался, садился. Лобик тоже садился, но поодаль и не сводил жёлтых глаз с Сашиного лица. Оленёнок опять начал было игру, но Архыз лениво отказался, а медвежонок, сделав несколько прыжков в сторону, ляскнул зубами, предупреждая о несвоевременности этой затеи.

Прошёл час. Саша ушёл далеко, но Лобик все не давался. И тут наступила разрядка.

Продравшись сквозь густую лещину, Хобик вышел на новую поляну и весело, грациозно помчался через неё: у противоположной стены леса паслись ланки, а среди них приёмная мать Хобика. Как они обрадовались друг другу, хотя, наверное, не виделись всего два или три часа! Старая оленуха прядала ушами, помахивала треугольником хвостика, тыкалась носом в шею Хобика, а он, игриво повернувшись, повёл её к своим друзьям.

Оленуха, убаюканная спокойствием своего питомца, шла, не ведая опасности. Саша взял Архыза за ошейник и выступил на поляну. Боже, что сделалось с ней! Оленуха дико метнулась в сторону и назад; её вытаращенные, полные ужаса глаза надолго остались в памяти у Саши. Мгновение — и она исчезла, а ещё раньше исчезло остальное стадо. Архыз дёрнулся, но понял, что нельзя, а Хобик, оглядываясь и останавливаясь, потрусил через поляну и скрылся, так и не поняв, откуда такая паника.

А Лобик? Он остался безучастным к этой сцене. Высунувшись из кустов, обнюхал воздух с запахом оленей, которых он ещё не признавал за пищу, и начал ковырять лапой старую колоду. Проголодался.

— Прощай, дикарь! — Саша собрался уходить. — В другой раз я принесу тебе вкусное, и ты не устоишь.

— Чудеса, — сказал Иван. — Рассказать в станице, так никто не поверит.

— Научный эксперимент, — засмеялся Саша. — Это мои малыши. Помнят ещё. Только медвежонок диковат. Я все думаю: неужели Лобику пришлось столкнуться с человеком и люди причинили ему зло?

Опасения Саши не были напрасными.

…Как мы знаем, Лобик покинул своё зимнее жилище раньше времени, нора его пришлась по душе более сильным хищникам. Зимние месяцы оказались для подростка трудными. К весне Лобик так отощал, что смотреть на него было жалко. Бока запали, шкура свалялась, глаза слезились, а взгляд сделался печальным и робким.

Находка в столовой лесорубов немного поддержала его. Он тогда досыта наелся сухарей, даже приболел, но не настолько, чтобы отвернуться от лакомства. А потом пошли голодные дни. Лобик ещё долго кружился возле дороги, однако там, где отыскал он один клад, другого, конечно, не нашлось. Хитрый зверь все же не удалялся от дороги, по которой изредка проезжали машины: надеялся — не повезёт ли ему.

Лобику в самом деле «повезло».

Два дорожника с лопатами и ломами пошли расчищать завал на одном из поворотов и, как говорится, нос к носу столкнулись с Лобиком, печально шествующим в поисках пищи. Обе стороны от неожиданности показали друг другу тыл, но через минуту одумались и остановились. Дорожникам, здоровым мужикам, сделалось стыдновато: от малого зверя дёру дали. Лобику вспомнились добрые руки Молчановых. Почему, собственно, он должен бежать от людей? У них бывает вкусная еда.

— Возьмём? — спросили друг друга храбрые дорожники и, зажав в кулачищах тяжёлые ломы, неуверенно пошли вперёд, как будто перед ними стоял на медвежонок, а по меньшей мере лютый тигр.

Лобик стоял и ждал.

— Больной, что ли? — сказал один, замедляя шаг.

— Притворяется. Они такие… — отозвался другой, настраивая себя на битву.

Сближение затормозилось. Что-то в этих людях не понравилось зверю. Но вместо враждебных выпадов прямо ему под ноги полетел кусок хлеба. Лобик быстро сжевал его и проникся доверием. Подошёл ближе.

В мужиках заговорила первобытная, охотничья кровь.

— Мани ближе, кинь ему ещё, — сказал тот, что похрабрей, — а я зайду сбоку и огрею.

Он положил ломик на плечо.

Снова, теперь уже в трех метрах от людей, Лобик подобрал хлеб и, слопав его, решил, что перепадёт ещё, если подойти совсем близко. Увы, он не мог догадаться, как с ним поступят. Не любопытство, тем более не сострадание при виде тощего, жалкого медвежонка вспыхнуло в чёрствых сердцах людей. Они с самого начала смотрели на него как на кусок мяса, даровую добычу. Когда Лобик доверчиво потянулся к руке дающего, второй размахнулся и опустил тяжёлый лом на спину медвежонка. Убийца рассчитывал на неожиданность удара, но реакция у Лобика оказалась более быстрой. И когда железный лом описывал смертельную дугу над зверем, он успел увернуться. Тяжкое железо, скользнув по обвислому заду, ударило пребольно. У Лобика хватило силы на прыжок в сторону, после чего он развил предельную скорость и скрылся в лесу.

И все-таки задние ноги болели целую неделю. Болезнь такая, что и зализать невозможно. Ведь не рана, а ушиб. Эта боль теперь постоянно напоминала ему, что существа, стоящие на двух лапах, коварны. От них можно ждать всякого. А раз так, лучше быть настороже. Мысль эта плотно уложилась в мозгу медведя на всю жизнь.

И даже Саша, человек знакомый по запаху, лицу и добрым делам, не мог вывести Лобика из состояния насторожённости.