Черная книга - Памук Орхан. Страница 21

В обоих случаях любопытно, что мысли человека, про которого говорят, что он исчерпал себя и никому не нужен, повторяют премьер-министр и известный журналист. Он хотел было доказать, что эти два уважаемых человека использовали некоторые предложения и даже фразы из статьи в малотиражном журнале одной из фракций, собирался заявить в прессе о наглом плагиате, но потом решил, что для этого еще не пришло время. Он твердо знал, что надо набраться терпения и ждать, потому что настанет день, когда и эти люди постучат в его дверь. Разве не факт, что в этот отдаленный район ночью, в снег, под неубедительным предлогом разузнать что-то о человеке под вымышленным именем приехал Галип-бей. Галип-бей должен знать, что он хорошо читает подобные знаки. Галип спустился по ступенькам на покрытую снегом мостовую и уже не слышал последних вопросов, которые задавал ему хозяин дома:

Может ли Галип прочитать нашу историю под этим новым углом зрения? Если он заблудится и не сможет выбраться на центральный проспект, не вернется ли он к ним в дом? Может ли он передать большой привет Рюйе?

Все мы ждем его

Поэма моя называется «Великий инквизитор», вещь нелепая, но мне хочется ее тебе сообщить.

Достоевский

Мы все ждем Его. Все мы веками ждем Его. Но все по-разному: кто, устав от толпы на мосту Галата, смотрит в свинцово-голубые воды Золотого Рога; кто подбрасывает дрова в печку, которая никак не согревает комнату в два окошка у подножья крепостной стены; кто нескончаемыми лестницами поднимается к дому греческой постройки в глубине квартала Джихангир; кто в далеком анатолийском поселке, ожидая часа встречи с друзьями в мейхане (Мей – вино (поэт. )', мейхане – заведение, где подают спиртные напитки), коротает время за разгадыванием кроссвордов в стамбульской газете; а кто-то мечтает сесть в самолет, описание и фотографию которого видел в газетах, или войти в светлый зал и обнять красивое тело; так или иначе, мы все ждем Его. Мы ждем Его, когда грустно бредем по грязным мостовым, держа в руках кулек, свернутый из старой, читаной-перечитаной газеты или пакет из дешевого пластика, после которого яблоки пахнут синтетикой, или сетку, оставляющую на ладони и пальцах синие следы. Мы ждем Его всегда: когда субботним вечером возвращаемся из кинотеатра, где смотрели фильм о невероятных приключениях красивейших женщин с мужчинами, бьющими бутылки и окна, или из квартала публичных домов, где время, проведенное с проститутками, лишь усилило чувство одиночества, или из мейхане, где приятели безжалостно высмеивали какую-нибудь нашу навязчивую идею, или от соседей, где не удалось спокойно послушать театральную постановку по радио, потому что шумные дети никак не могли уснуть. Говорят, Он появится сначала в темных закоулках окраинных кварталов, где мальчишки перебили из рогаток уличные фонари, или перед лавками жуликов, торгующих лотерейными билетами национальной и спортивной лотереи, журналами с обнаженными женщинами, игрушками, табаком и прочей мелочью. Но все считают, что где бы Он ни появился – в котлетной лавке, в которой маленькие дети по двенадцать часов месят фарш, или в кинотеатре, где тысячи глаз превращаются в один, горящий единым желанием, или на зеленых холмах, где безгрешные, как ангелы, пастухи любуются чудом кипарисов на кладбищах, – где бы Он ни появился, счастливец, который увидит Его первым, сразу же узнает Его, и вмиг станет ясно, что ожидание, длившееся долго, как бесконечность, и коротко, как одно мгновенье, закончилось: пришло время спасения.

Удивительно, что никто из ожидающих прихода великого Спасителя, мечтающих об этом приходе, не мог представить себе Его лица: ни мой уважаемый читатель-фантазер Мехмет Йылмаз, живущий в далеком анатолийском городке, ни Ибн Араби, изложивший свои мечты семь сотен лет назад в книге «Симург Запада», ни философ Эль-Кинди ((801-873) – арабский философ), который тысячу сто одиннадцать лет назад видел во сне, как Он помог отвоевать Стамбул у христиан, ни девушка-продавщица, мечтающая о Нем среди катушек с нитками, пуговиц и нейлоновых чулок в галантерейной лавке в Бейоглу через много лет после описания этого сна.

А вот Даджала мы представляем себе довольно хорошо: Бухари в «Пророке» сообщает, что Даджал – одноглазый и рыжеволосый, а в «Хадже» добавляет, что по лицу Даджала можно прочитать, кто он есть; от других авторов мы узнаем, что он костлявый и у него могучая шея и красные глаза. В первые годы моей работы журналистом в газете «Карагез», весьма читаемой в Анатолии, в комиксах о похождениях турецкого воина Даджал изображался с перекошенным ртом. Наш воин крутил любовь с красавицами еще не завоеванного Константинополя и, пуская в ход всевозможные хитрости (некоторые художнику подсказывал я), сражался с Даджалом, большелобым, большеносым и безусым. В отличие от столь красочных описаний Даджала, Его, которого мы ждем, живой яркий образ создал лишь один писатель, доктор Ферит Кемаль (вымышленный автором персонаж), но, поскольку свой труд «Le Grand Pacha» («Великий Паша» (франц. ).) он написал по-французски и издать его в Париже сумел лишь в 1870 году, мы не включаем эту книгу в нашу литературу.

Но исключать из турецкой литературы книгу «Le Grand Pacha», единственное произведение, где Он представлен столь реалистично, только потому, что она написана по-французски, неверно и нелепо; такое же чувство нелепости охватывает, когда читаешь в восхваляющих восток журналах типа «Шадырван» («Фонтан для омовений».) или «Бююк Догу» («Великий Восток»), что глава «Великий инквизитор» в романе «Братья Карамазовы» русского писателя Достоевского списана с маленькой брошюры. Когда я сталкиваюсь с легендами о похищении произведений и перемещении их с Востока на Запад или с Запада на Восток, у меня неизменно возникает одна мысль: если вселенная снов, называемая нами миром, это дом, куда мы входим неосознанно, как лунатики, то литературы можно уподобить стенным часам, развешанным в комнатах этого дома, к которому мы хотим привыкнуть. И в таком случае:

1. Глупо говорить, что какие-то из этих часов, тикающих в комнатах дома снов, показывают время правильно, а какие-то – неправильно.

2. Глупо говорить, что какие-то из часов спешат на пять часов, потому что, по той же логике, они могут опаздывать на семь.

3. Если какие-то часы показывают без двадцати пяти десять, а через некоторое время без двадцати пяти десять покажут другие часы, глупо делать вывод: вторые часы подражают первым.

Написавший более двухсот суфийских книг Ибн Араби за год до участия в похоронах Ибн Рушда в Кордове находился в Марокко и писал там книгу, вдохновленный рассказом (сном) в суре Корана «Аль-Исра» о том, как Мухаммед ночью был перенесен в Иерусалим и там по лестнице взобрался на небо, где наблюдал Рай и Ад; я уже писал об этом выше (наборщик, если мы сейчас в верхней части колонки, то набирай не «выше», а «ниже»). Ибн Араби написал свой труд, когда ему было 33 года (1198); и сегодня, читая в его книге, приравниваемой к путеводителю по семи небесам, как он там путешествовал, что видел, о чем разговаривал с пророками, которых встретил, было бы очень глупо сделать вывод, что являвшаяся в снах девушка по имени Низам «правильная», а Беатриче – «неправильная», или что Ибн Араби «правильный», а Данте «неправильный», равно как и «Книга о ночном путешествии» с «Книгой о месте перенесения» – «правильные», a «Divina Commedia» – нет. Это было бы такой же глупостью, как та, что я обозначил под номером один.

Андалусский философ Ибн Туфейль признал как «божественную истину» небо, море, смерть, лань, вскормившую попавшего на необитаемый остров ребенка, природу, окружающие дитя предметы и еще в одиннадцатом веке написал о том, как этот ребенок долгие годы жил в одиночестве. Сказать, что Ибн Якзан опередил на шесть столетий Робинзона Крузо, или на том основании, что Дэниэл Дефо более подробно описал вещи и орудия Крузо, заключить, что Ибн Туфейль на шесть столетий отстал от Дефо, было бы такой же глупостью, как та, что я обозначил под номером два.