Шалость - Паркер Лаура. Страница 20

Врачи и в Калькутте, и в Тегеране прыгали вокруг него, кудахтая как курицы, качали головами, сокрушаясь его болезни, но ни один так и не смог его вылечить. Все, что они могли предложить на текущий момент, это опиум и молитвы. Опиуму он не доверял, а в молитвы не верил.

Губернатор Калькутты полагал, что возвращение в Англию поможет исцелению. Но, согласившись войти в эскорт, сопровождавший мирзу в Лондон, Синклер поставил себя в двойственное положение. Вынужденное общество бывших сотоварищей, которые считали его другом, но к которым после двух покрытых мраком лет он не испытывал ни малейшей привязанности, делали путешествие невыносимым. Чаще, чем раньше, он испытывал приступы дикой ярости и столь же дикой головной боли.

Синклер понимал, что находится на краю бездны, в которую может рухнуть в любой момент.

В груди мерзким холодным клубком, словно змея, притаилось презрение к себе. Какой толк от человека, который и собой-то править не в силах? На что годится мужчина, не способный ни кусок мяса легко отрезать, ни ширинку быстро расстегнуть? Когда-то он считался отличным наездником и знатным фехтовальщиком. Сегодня пятилетний ребенок во многих вещах даст ему фору. Но не это было самым страшным, самым страшным было другое: он не понимал до конца, кто он такой и как относится к себе.

— Лучше бы я умер, — пробормотал Девлин сквозь зубы.

Боль жгла его раскаленным клинком чуть пониже того места, где пролегал шрам, по диагонали рассекший лоб от правого виска к переносице, поперек брови. Он совершил ошибку, согласившись принять новый пост. Больше он не был тем, кем был раньше. А кем он стал, Девлин и сам не мог ни постичь, ни принять.

Смерти он не боялся. Смерть — неизменная спутница солдата, он часто видел ее, уводящую за собой то одного, то другого из его друзей и товарищей, да и врагов тоже. Нет, не смерти он боялся, он боялся позора и жалкой участи калеки.

Постепенно Синклер начал осознавать, где находится. Он услышал нежный плеск воды, влагу на губах, которая не была слезой. Подтянулся, опираясь на перила. Вдруг ему пришло в голову сделать то, о чем он никогда всерьез не думал раньше.

Темная холодная вода. Тихо уходишь в глубину, на дно. Никто не увидит.

Просто случайность. Несчастный случай. Так это воспримут другие. Такое бывает. Ночь, мост, обледенелая дорога, неверный шаг… и все.

Как просто уйти в небытие. Лучший выход для…

— Для меня…

Он зажмурился, и слезы потекли по лицу. Он не был трусом. Он даже не знал, наверное, отчего вдруг так зацепился за эту мысль. Возможно, потому, что она одна оставалась бодрствовать, когда боль усыпляла все остальные, делала его глухим и слепым к тому, что окружало его. Если бы он был трусом, он мог бы разом покончить со всем этим.

Он не знал, как долго стоял на месте. Когда вновь пришел в себя, плечи его укрывала светлая мантия снега и лицо закоченело от слез, замерзавших на ветру. Он стоял на коленях посреди дороги. Когда Синклер встал, то обнаружил, что бриджи его стояли колом — промокли и заледенели. Его тошнило, но и гнев, и боль ушли.

Он развернулся и, покачиваясь, словно пьяный, пошел к гостинице, спрашивая себя, захочет ли Винслоу делить с ним постель после того, что произошло сегодня. Офицеры в гостинице обычно спали в кровати по двое. Синклер помнил, что незаслуженно обидел друга, публично оскорбив его. У каждого человека есть гордость. И когда дело заходит слишком далеко, даже друзья могут схватиться за шпаги и пистолеты. Так что лучше не рисковать. Синклер не настолько доверял себе, чтобы исключить вероятность еще одного нервного срыва.

Он оказался на конюшне еще до того, как смог полностью дать себе отчет в своих намерениях. Кто-то мог бы сказать, что он маскируется своими обязанностями. Но с другой стороны, еще утром предыдущего дня он написал рапорт с просьбой освободить его от обязанности сопровождать мирзу. Он ссылался на то, что в Лондоне его ждут важные личные дела, требующие незамедлительного вмешательства. Он решил, что как только с .делами будет покончено, он покинет и Англию, и армию навсегда.

Он заказал лошадь и оставил указания, куда отправить его личные вещи, которые оставались в номере.

Неловко забравшись в седло, Синклер тронулся с места. Править приходилось левой рукой, что для него было все еще непривычно. Пробормотав ругательство, он дернул поводья: лошадь не желала слушаться. Синклер выругался. Если кобыла выбросит его из седла и придавит копытами, то, с одной стороны, это и к лучшему; смерть избавит его от хлопот, — но, с другой стороны, такая смерть посрамила бы бывшего отважного гусара. Синклер, поколебавшись с минуту, спешился и заказал экипаж.

Ожидая, пока подготовят карету, Синклер переминался с ноги на ногу, чувствуя себя нерадивым школьником в ожидании встречи с учителем. Он не хотел быть виконтом. То, чего он хотел, он не мог больше иметь: он не мог жить как солдат, как герой. Но он не мог представить себе, что иная жизнь способна принести ему радость, Лучше пропасть в пустыне, чем жить безумцем и отшельником в Лондоне.

— Куда ехать, сир? — крикнул ему возница. Экипаж уже был подан.

— В резиденцию Шрусбери в Мейфэр! — крикнул в ответ Синклер.

Глава 7

На звук разбиваемого стекла Джапоника никак не отреагировала. Лицо ее сохраняло безмятежное выражение, рука, разливавшая суп, не дрогнула. Уже третий раз с утра билась посуда. Девушка постепенно осознавала, что попала в сумасшедший дом. Ее падчерицы орали, дрались и безумствовали целыми днями напролет, одним словом, вели себя как настоящие сумасшедшие.

Несмотря на все старания Джапоники и предложенное щедрое жалованье, мисс Уиллоу не захотела остаться в этом доме. Она собралась и покинула жилище с такой поспешностью и таким счастливым видом, что даже младенцу было бы ясно: никаких теплых чувств по отношению к своим подопечным гувернантка не испытывала.

— Я тоже не стану задерживаться, — сообщила Джапоника пустой столовой. Чтобы сохранить душевный покой, надо по возможности избегать встреч с падчерицами, и посему Джапоника взяла за правило не спускаться в столовую, пока сестры не покончат с едой.

Две недели, проведенные под одной крышей с сестрами Шрусбери, окончательно убедили Джапонику в том, что в ее присутствии здесь, в Англии, нет никакого смысла. Девушки не имели ни малейшего желания меняться к лучшему. Две старшие унижали Джапонику и насмехались над ней при каждой ее попытке выразить им дружеское расположение. Младшие, зажатые в тиски страха: с одной стороны, страх расправы старших сестер, посмей они их ослушаться, с другой — перед мачехой, — чаще всего в присутствии Джапоники затравленно помалкивали.

Джапоника написала лондонскому нотариусу Шрусбери, предупредив его о своих намерениях посетить его вместе с приемными дочерьми. Визит должен был состояться сегодня. Если бы не болезнь, приковавшая Джапонику к постели на две недели, она бы давно покончила с этим делом и уехала из ненавистной страны.

Джапоника все еще была очень слаба. Она избегала смотреть в зеркало, готовя себя к путешествию в Лондон. Решившись все же взглянуть на себя, она обнаружила именно то, что ожидала увидеть. И чего боялась. Цвет ее лица стал болезненно желтым, щеки ввалились, глаза казались слишком большими. Даже волосы потеряли свой блеск, выглядели тусклыми и свалявшимися, так что она выбрала самый глухой чепец, чтобы закрыть их.

— Это не выход в свет, — напомнила она себе…

— Карета подана, миледи. — Бершем стоял в дверях столовой. — И ваши вещи погружены.

— Спасибо. — Оставалось лишь сообщить девушкам, что она не вернется в Крез-Холл. После того как дела с нотариусом будут улажены, Джапоника намеревалась заказать билет на корабль до Португалии, а в ожидании отъезда пожить в Лондоне.

Джапоника в тревоге прислушалась. Где-то сильно хлопнула дверь.

— Вы можете проинформировать девушек, что экипаж отъезжает через пятнадцать минут. Если они опоздают, я поеду в Лондон без них.