10 лет и 3/4 - Паронуцци Фред. Страница 17
Мы заходили к нему в будку, когда его не было, листали порнографические журналы и делали вид, что прекрасно в этом предмете разбираемся, а потом писали на всю эту макулатуру и смеялись до колик.
Но сегодня нам было не до смеха.
– Не пойду я туда, – твердил Жожо, – не хочу в дурдом.
– Никто тебя не посылает в дурдом, – объяснил ему Азиз, – это вроде санатория, ты там отдохнешь, поправишься и вернешься к нам.
– Помнишь, когда у меня была операция на мозге, – добавил я, – я там прекрасно провел время с хорошенькими медсестрами…
– Не было у тебя никакой операции на мозге, тебе там яйца вправляли, – ответил Жожо, и я вдруг почувствовал, что его судьба стала меня меньше беспокоить. – И что я стану делать без своих предков? Я никого не просил вмешиваться. Других предков у меня все равно нет, и что мне делать, если теперь их засадят? Это из-за меня они пойдут под суд. Потому что я не так отвечал тому доктору. Не сумел соврать. Я все всегда делаю не так… Не пойду к психам! Хочу, чтобы все стало как раньше, будто ничего не произошло. Все было нормально, все путем. И, если они не вернут меня обратно, я знаю, что сделаю: выпрыгну из окошка, как Крампон, и тогда все оставят меня в покое…
Потом мы по упавшему дереву (с закрытыми глазами!) перешли речку, которая вовсю бурлила из-за схода снегов, и договорились построить летом шалаш, прямо у железной дороги.
Мы возвращались в Южин, толкая перед собой велосипеды. Вершины гор четко вырисовывались на ясном голубом небе. Была весна, но на Мон Шарвен еще оставались ледники. Воздух был такой чистый, что можно было все разглядеть на самом верху. Я своими глазами видел, как горная лань скачет по склонам Голе-де-ля-Труи…
Настали летние каникулы, и я остался совсем один.
Ноэль и Азиз отправились к себе на родину, а Мириам помогала родителям на ферме, косила траву.
Братец Жерар путешествовал автостопом по Греции со своим другом Деде, а сестренка Нана витала в облаках. Облака эти были сплошь розовые, маленькие и компактные, и плыли они по салону лимонного «багги». Мсье Бюффлие и Нана не сводили друг с друга влюбленных глаз, и вид у них был дебильный. Чтобы хоть как-то развеяться, я читал книги про альпинистов и мечтал о тех днях, когда сам смогу лазать по склонам, ни у кого не спрашивая разрешения.
Родители Жожо вернулись в Южин, но без Жожо, и мадам Баччи по-прежнему ездила отовариваться в Альбервиль, совершенно анонимно. Игроки в шары не желали больше знаться с мсье Баччи, и он целыми днями просиживал у телевизора. В любом случае на костылях по такой жаре особо не погуляешь…
По ущельям Арли прокатилась «Тур де Франс». Мне перепали две кепки «Рикар» и наклейки от жвачки «Голливуд». Еще я ходил в бассейн и подцепил там бородавки.
Жожо пока жил в секретном месте. Его должны были поместить в приемную семью (странное слово, так говорят про скучные книги: поместили книгу в библиотеку, на самую верхнюю полку, и никто ее не читает) . Почему-то считалось, что ребенок может полюбить свою новую семью, совсем как старую, но я не понимал, как такое возможно…
Сквозь летнюю жару проклевывался сентябрь. Каникулы выдались скучные. Я начал бегать трусцой и даже собрал гербарий.
В коллеже [33] я снова оказался в одиночестве, потому что все мои друзья выбрали немецкий, язык для самых умных, а я ведь тоже один из самых умных, но выбрал, понятно, итальянский.
В новой школе мы были самые мелкие, и верзилы-девятиклассники с удовольствием нас пихали, пока мы метались по коридорам в поисках нужного кабинета, а к списку предметов, которые мне не даются, добавились физика и химия. Мы с опаской входили в ворота школы. Старшие курили, сплевывали на землю, сидя на своих мопедах, и хватали девочек за шею, делая вид, что им самим это противно. Под их насмешливыми взглядами мы невольно втягивали головы в плечи: бремя смущения давило тяжелее рюкзаков…
Мириам все хорошела, и все парни пытались ее соблазнить. Ноэль меня даже предупредил, что один незнакомый второгодник повадился садиться с ней рядом на уроках швейного дела. И мне было немного досадно, что она проявляет меньше интереса ко мне и к Монблану и к звериным какашкам.
Среда по-прежнему была выходным днем, и это радовало. Мы строили шалаш среди каштанов, неподалеку от городской свалки. Про Жожо не говорили, но думали о нем постоянно: нам его не хватало.
Первый триместр пролетел незаметно, а потом дома начались проблемы: бабушка сдавала с каждым днем, а виной тому был Альцгеймер.
Альцгеймер – это такая пакость, которая норовит поселиться внутри у какого-нибудь престарелого человека и постепенно свести его на нет. Под конец остаются только глаза, наполненные слезами, и самое страшное в том, что человек не помнит, по какому поводу он плачет…
Альцгеймер и недержание зажали бабушку в свои кровожадные тиски. Родители покупали ей подгузники максимального размера, кости ее хрустели. Она вся пошла пятнами, кожа стала совсем прозрачной, волосы падали в суп. Это была уже не бабушка, а паззл из 1350 деталей, который никому не удастся собрать.
Однажды вечером я сидел на диване между бабушкой и Псом, который машинально продолжал вилять хвостом, хотя я закончил гладить его еще пять минут назад, и смотрел документальный фильм про зебр и львиц. И вдруг бабушка как закричит:
– Я уж и на улицу-то боюсь выходить! Того и гляди сожрут!
За окошком у нас были не джунгли, а обычная савойская осень, и я подумал, что они там, на небесах, могли бы предусмотреть запасные мозги для тех, кто ненароком пришел в негодность. Мне захотелось побыть среди людей, и я отправился к Азизу делать физику: в его доме людей всегда предостаточно.
В квартире Будуду мальчишки возились посреди гостиной, и Науль кричала: «Все, кончайте, я сейчас вам всем задам!» Из кухни доносился аромат баранины, из проигрывателя – зажигательная арабская музыка. Квартира была до краев наполнена жизнью, и я чувствовал, что Альцгеймер сюда близко не подступится…
Иногда, словно по ошибке, к бабушке ненадолго возвращался рассудок, и она опять становилась той прежней бабушкой, которая водила меня в кафе-мороженое у Источников. В то счастливое время мы сидели с ней на террасе, как влюбленная парочка. Бабушка всегда выбирала ванильное, с торчащим из вазочки треугольным печеньем, и, пока она с озорной улыбкой смаковала десерт, я представлял, сколько парней сходило по ней с ума, когда она была молоденькой (у нее на комоде стояли фотографии той поры: она была ужасно красивой). В такие минуты я любил свою бабушку больше всех на свете…
Временами Альцгеймер, будто издеваясь, ненадолго оставлял ее в покое, и она, очнувшись, сознавала всю неприглядность и конфузность своего положения и дрожащим голосом спрашивала: «Неужели такое возможно, внучек мой маленький?» – и комкала в руках платок. Она сидела и причитала: «Неужели такое возможно?», а потом быстро переключалась на что-то другое, как сломанный телевизор, который самопроизвольно перескакивает с канала на канал…
В конце ноября у нее случился рецидив чахотки. Мы не сразу спохватились, решили, что она просто простудилась, дали ложку «Вогезского сиропа» [34] и густо намазали грудь вьетнамским бальзамом, но дышать бабушке было уже тяжело, пришлось похлопать ее по спине.
Это не помогло: бабушка рухнула на диван, температура подскочила до рекордной отметки. Мы вызвали «скорую», и первыми на выручку примчались пожарники из добровольческой бригады. Они включили мигалку и домчали нашу бабушку в больницу, даже на красный свет пролетали…
Дальше события развивались стремительно. Мучительная смерть настигла бабушку ранним утром, в четыре часа три минуты, в одиннадцатой палате.
33
Французская школьная система трехступенчатая: начальная школа – с первого класса по пятый, коллеж – с шестою по девятый и лицей – с десятого по двенадцатый. В коллеж дети идут в 10– 11 лет.
34
Целебный сахарный сироп.