10 лет и 3/4 - Паронуцци Фред. Страница 7

– Думаешь, трусики она тоже не носит? – спраши­вал мсье Рауль после ее ухода. – Руку даю на отсече­ние, что под халатиком она совершенно без ничего, вертихвостка… Ты не мог бы подглядеть, тебе это проще…

Я уже знал, как обстоят дела на самом деле, но от­малчивался, всем своим видом показывая, что я нахо­жусь здесь в медицинских целях и трусы лечащего персонала меня не интересуют.

Вечером заехала мама, привезла комиксы Гастона Лагаффа и сообщила, что с анализами почти поконче­но и операция уже не за горами.

Настроение у меня было классное, потому как я на законном основании прогуливал школу, да еще и на­слаждался видом Жозефининых титек.

В четверг меня на каталке отвезли в опера­ционную. В мерцающем зеленом свете блестели хирургические инструменты. Мама дер­жала меня за руку. Рауль в своем кресле на коле­сиках мчался следом за мной, презрев запреты ме­диков.

– Удачи тебе, пацан, – изо всей мочи вопил он за дверью. – Если ты не успеешь на «Шляпу-котелок и кожаные сапожки» [15], я тебе потом перескажу. Не пе­реживай!

В операционной я сразу узнал своего доктора, да и мудрено было не узнать: росту метр с кепкой, маска болотного цвета и чепчик для бигудей.

– Расслабься, цыпленочек, – сказал он и залез на табурет, чтобы достичь моего полового уровня.

Какая-то тетка в мокром халате поверх волосатых подмышек надела на меня респиратор, как у пилота в сверхзвуковом самолете.

– Ты умеешь считать наоборот? – спросила она.

Да за кого она меня принимает? Я что, похож на умственно отсталого? Или ей уже доложили, что я од­нажды схватил банан по математике? Мама перепу­галась, пошла в школу, но наша училка, мамзель Пе­таз, стала ее успокаивать: и на старуху, мол, бывает проруха. Дети есть дети, вот разве что Азиз Будуду у меня ровно идет, так ведь он же араб, они эту самую математику изобрели, это вроде как наследствен­ное…

– Естественно, умею, – ответил я тетке. – Но вооб­ще-то математике я предпочитаю литературу, осо­бенно Фризон-Роша…

– Хорошо-хорошо, – перебила она меня. Мои отк­ровения ее не слишком взволновали. – Сосчитай мне, пожалуйста, от двадцати до нуля.

Она мне не особо нравилась, коза волосатая, но я все-таки начал считать наоборот и вскоре уплыл в четвертое измерение.

Вот черт!..

Первая живая вещь, которую я увидел, когда очнулся, была мама. Я чувствовал себя так, будто во второй раз родился и все начинается снача­ла, потому что в первый раз вышла промашка, а те­перь представился шанс все исправить, если, конеч­но, постараться. Потом я заметил, что с соседней кой­ки, сверкая дырявыми зубами, мне улыбается Рауль.

– «Шляпа-котелок» была скучная, – заверил он меня, – мадам Пил почти не показывали. Так что ты не много потерял…

Я лежал на спине, как лабораторная лягушка в ка­бинете биологии, мои тестикулы были перевязаны, будто рыбный рулет в школьной столовой.

– Доктор сказал, что операция прошла прекрасно, цыпленочек, – успокоила меня мама. – К концу не­дели тебя выпишут. Ты держался молодцом. Я гор­жусь тобой.

– Да, пацан, ты крут, круче только яйца, – восклик­нул Рауль.

От собственной остроты он пришел в такой вос­торг, что закашлялся от смеха и посинел, нам даже показалось, что он перестал дышать и вообще не по­нимает, где находится. Мама постучала ему по спине, но без особого успеха, пришлось срочно вызвать сес­тер, которые трясли его изо всех сил, пока не приве­ли в чувство. Рауль побелел обратно, только нос ос­тался синим.

– Наш дальнобойщик дал сбой! – пошутила Жозе­фина.

Вечером в палату зашел папа с огромным свертком: я заслужил приз за скоростной спуск яичек.

– Ну, как тут мой мужичок? – спросил он.

Он изо всех сил сжал меня своими бицепсами, и я так обрадовался, что сразу же разорвал упаковку и обнаружил огромный грузовик с пультом управле­ния, у него была лесенка, которая раздвигалась сама собой и делала «бжик», а позади сидели пожарники.

Это был лучший подарок на свете, и папа мне тоже достался лучший на свете.

– Шикарный драндулет! – одобрил Рауль.

Потом пришел доктор Раманоцоваминоа и поинте­ресовался:

– Как дела, цыпленочек?

Он привел с собой троих интернов по интимной части и детально им все объяснил.

– Тут мы имеем банальное тестикулярное смеще­ние, – начал он.

Интерны важно закивали. Видим. Знаем. Читали. Банальное, говорите, смещение? Согласны. Спра­вимся с таким не хуже вашего.

Я стоял на полусогнутых ногах, как всадник с голым задом, а доктор Раманоцоваминоа прощупывал мне нижнюю часть живота.

– Расслабься, цыпленочек, – попросил он. – Рас­слабься… Все в порядке, опустились. Ходишь нор­мально? Можешь ходить? Газы отходят? Это хорошо. Должны быть газы… Стул уже был, цыпленочек?

– Да нет, все больше табуретки.

– Вот ведь остряк, – воскликнул доктор. – Так дер­жать, парень!

Интерны понимающе захихикали: мол, да, приколь­ный пацан этот Фалькоцци со своими шуточками и прочими штучками! Вот повеселил-то!

– Ну ладно, молодые люди, – подытожил доктор, – все это, конечно, весело, но нас там пациенты ждут.

Напоследок он еще раз с гордостью взглянул на плоды своих трудов, чтобы потом, на пенсии, стоя у музыкального киоска в окружении парковых голу­бей, вспоминать мои яички.

– Они у тебя стали как новенькие, цыпленочек, ты теперь все можешь, будешь любить женщин, заве­дешь детей. Все волнения позади…

– И на Монблан смогу подняться? – спросил я.

– И даже выше, например, на Килиманджаро – туда ты тоже сможешь забраться, если захочешь.

– А в цирке работать смогу?

– Да сколько угодно. Почему именно в цирке? Смешной ты парень! И на катамаране кататься, и по канату ходить, все что захочешь!

Мне было приятно это слушать, а то я боялся, что из-за своих яичек не смогу крутить любовь с цирко­вой барышней и взбираться на отвесные склоны.

На следующее утро мы с Раулем устроили гон­ки от окна до двери, и моя пожарная машина всякий раз опережала его кресло на колесиках.

Рауль весь взмок от натуги и кричал, что спринтерс­кая дистанция – для педиков, а вот в марафонской гонке он бы мне показал!

Я повязал для приличия полотенце на манер набед­ренной повязки, а Рауль напялил обе наши мочалки-перчатки, чтобы руки не соскальзывали, и мы отпра­вились в коридор. Медсестры разносили лекарства в другом конце коридора, и мы беспрепятственно рас­положились на старте.

– Начинаем на счет «три», – скомандовал Рауль. – Отсюда и до той урны. Только, чур, не жухать, не позорь семью, парень! Я тридцать пять лет колесил по дорогам и не позволю желторотому юнцу себя обой­ти!

Когда мы тронулись, кресло Рауля сперва забуксо­вало, и на линолеуме остались каучуковые отметины. Поначалу моя машина вырвалась вперед, но потом Рауль запыхтел, как морской лев, и заработал всеми своими мышцами. Его усеянные татуировками руки, будто два мощных поршня, понесли его вперед, и гон­ка вступила в решающую фазу.

Рауль и пожарная машина стремительно неслись к финишу. И тут какой-то пожилой дядечка, на животе у которого висел мешочек, чтобы справлять нужду, вышел в коридор поразмять ноги и в последнюю се­кунду оказался прямо на пути у гонщиков.

«Чертов бордель!» – заорал Рауль, но старикан, ве­роятно, был глуховат, и столкновения избежать не удалось: он очутился в объятиях Рауля, и финишную черту оба пересекли уже в парном разряде, с пожар­ной лестницей наперевес. Потом они на полном ходу врезались в автомат с газированными напитками, а дальше поднялся такой гвалт, что ничего было не ра­зобрать.

Нам, конечно, здорово влетело, потому что стари­чок прямо с финиша угодил в интенсивную терапию, где доставил массу хлопот медперсоналу, а Рауль в процессе гонки лишился коронок, и гипс у него съе­хал, но он не скрывал своего торжества: