Великолепная Гилли Хопкинс - Патерсон Кэтрин. Страница 2

В ответ Гилли подарила мисс Эллис самую мерзкую свою улыбку. Троттер с трудом поднялась с дивана.

— Не беспокойтесь, мисс Эллис, — сказала она, — Уильям Эрнест, Гилли и я уже почти друзья. Мой покойный муж Мэлвилл, земля ему пухом, бывало, говорил: «Для Троттеров нет чужих людей». Если бы он сказал «чужих детей», он бы не ошибся. Нет такого ребенка, с которым я не нашла бы общего языка.

Гилли еще не умела вызывать у себя рвоту. А если бы могла, то с каким удовольствием облевала бы ее — в ответ на такие речи.

Вместо этого Гилли задрала ноги вверх и, повернувшись на табурете к пианино, принялась барабанить по клавишам — «Сердце и душа» — левой рукой и «Собачий вальс» — правой.

Уильям Эрнест скатился с дивана и бросился из комнаты следом за женщинами.

Гилли осталась в одиночестве вместе с пылью, расстроенным пианино и чувством удовлетворения — на этот раз ей удалось войти в этот дом с левой ноги. Один — ноль в ее пользу.

«Пока командовать парадом буду я, — подумала она, — можно вытерпеть все — жирную опекуншу, запуганного недоумка, пропыленный дом. Неплохое начало».

ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ПРИХОДИТ К УЖИНУ

Комната, куда миссис Троттер привела Гилли, была почти такой же величины, как новый рафик семьи Нэвинсов. Большую ее часть занимала узкая кровать, и даже такой худышке, как Гилли, пришлось влезть на нее и встать на колени, чтобы выдвинуть несколько ящиков из стоящего рядом комода. Троттер даже и не пыталась войти в комнату.

Она остановилась на пороге, слегка покачиваясь и улыбаясь. Пришлось подниматься по лестнице, и она с трудом переводила дух.

— Сначала распакуй вещи и разложи их в комоде, а потом, если захочешь, спускайся вниз — посмотришь вместе с Уильямом Эрнестом телевизор или поговорим, пока я буду готовить ужин.

«Ну и улыбочка, хуже не придумаешь, — решила Гилли. — Да и зубов маловато». — Она положила чемодан на кровать и уселась рядом, заталкивая ногами ящики внутрь комода.

— Если тебе что-нибудь понадобится, малышка, крикни маму Троттер. Договорились?

Гилли нетерпеливо кивнула. Единственно, чего она хотела — остаться одной. Из недр дома доносились звуки песенки из детской телепередачи «Улица Сезам». Прежде всего придется заняться вкусами Уильяма Эрнеста — надо же, смотреть такое по телевизору.

— Мы с тобой наверняка подружимся, дорогая. Я понимаю, как трудно то и дело переезжать с места на место.

— Лучше переезжать, — Гилли резко потянула на себя верхний ящик комода, он чуть не свалился ей на голову, — чем киснуть на одном месте. Тоска!

— Ну, как сказать… — грузная женщина направилась было к лестнице, потом снова вернулась к двери. — Так вот…

Гилли соскочила с кровати, ухватилась за ручку двери, а другой рукой уперлась в собственный бок. Миссис Троттер бросила взгляд на дверную ручку.

— Устраивайся, как следует, будь как дома. Слышишь?

Гилли резко захлопнула дверь. Боже! Слушать это чучело — все равно, что слизывать с обертки растаявшее мороженое.

Она провела пальцем по слою пыли на крышке комода и, стоя на кровати, написала большими круглыми буквами: «ГАЛАДРИЭЛЬ ХОПКИНС». Внимательно посмотрела на них и стерла надпись ладонью.

В белом квадратном доме Нэвинсов царили ослепительная чистота и порядок, как, впрочем, и во всех других квадратных белых домах квартала, в котором они жили; вокруг — ни деревца. Единственным нарушителем спокойствия во всей округе была Гилли. Ну что ж, теперь они, наконец, избавились от нее — «Голливудские Сады» снова станут ослепительно безупречным местом. Нет, скорее, это она избавилась от них — этих поганых, ничтожных людишек.

Распаковывать коричневый чемодан с нехитрыми пожитками всегда казалось ей бессмысленной тратой времени. Гилли никогда не знала, как долго удастся ей продержаться на одном месте. Впрочем, надо как-то убить время. В верхней части комода — два небольших ящика, внизу — четыре побольше. Гилли сложила белье в небольшой ящик, а рубашки и джинсы запихнула в один из больших, потом достала со дна чемодана фотографию. Из дешевой рамки, сквозь пластиковую прокладку на нее, как всегда, смотрели улыбающиеся карие глаза. Блестящие темные волосы спадали вниз. Женщина была похожа на героиню телевизионного шоу. Но это не актриса. На фотографии была надпись, сделанная ее собственной рукой: «Моей очаровательной Галадриэль. С неизменной любовью».

— Эта надпись сделана для меня, — сказала Гилли. (Она говорила так всякий раз, когда смотрела на эту фотографию.) — Для меня, и только для меня.

Она перевернула фотографию. На небольшом кусочке пленки знакомое имя: «Кортни Рутерфорд Хопкинс». Гилли пригладила свои светлые волосы и снова перевернула фотографию. Даже зубы — и те один к одному. Разве дочь не должна походить на мать? Слово «мать» остро кольнуло. Она знала — к добру это не приведет. Молниеносно Гилли сунула фотографию в ящик под майку и задвинула его. Сейчас не время распускать нюни. Она быстро спустилась по лестнице вниз.

— А вот и ты, детка. — Миссис Троттер стояла у кухонной раковины. — Будешь готовить вместе со мной салат?

— Нет.

— Ну, как хочешь.

Один — ноль в пользу Гилли.

— Тогда, — сказала миссис Троттер, продолжая чистить морковь, — Уильям Эрнест в гостиной смотрит телепередачу «Улица Сезам».

— Вы что, думаете у меня «не все дома»?

— «Не все дома»? — миссис Троттер подошла к кухонному столу и стала резать морковь на небольшой деревянной дощечке.

— Вы считаете меня круглой идиоткой?

— Откуда ты это взяла?

— Тогда как же вы могли подумать, что я стану смотреть эту идиотскую программу?

— Послушай, Гилли Хопкинс, давай договоримся с самого начала, раз и навсегда. Я не позволю тебе издеваться над этим мальчиком.

— Да я не издеваюсь над этим мальчиком.

«О чем она говорит? О нем и речи не было».

— Ты не имеешь права презирать человека только за то, что он не такой умник, как ты.

— Кого же я презираю?

— Ты только что сказала, — толстуха повысила голос, ее нож обрушился на морковь, словно карающий меч, — ты только что назвала Уильяма Эрнеста, — она перешла на шепот, — неполноценным.

— Ничего подобного. Я этого дурачка впервые вижу.

Глаза Троттер все еще сверкали от гнева, но постепенно она взяла себя в руки.

— Он хлебнул лиха, но сейчас он живет у Троттер. И пока. Бог даст, он будет со мной, я его в обиду не дам. Нипочем. Здесь никто его и пальцем не тронет.

— Господи, но я же только хотела сказать…

— И еще: в нашем доме не поминают по пустякам имя Господне.

Гилли шутливо подняла руки вверх, словно говоря — «сдаюсь».

— Ну ладно, ладно, не буду больше, — с этими словами она пошла к двери.

— Ужин почти готов, — сказала Троттер. — Может, сходишь в соседний дом за мистером Рэндолфом? Он всегда ужинает у нас.

Слово «нет» чуть не сорвалось у Гилли с языка, но она посмотрела на Троттер и решила дать ей бой по более важному поводу.

— В какой дом?

— Серый справа, — Троттер махнула в неопределенном направлении. — Постучишь в дверь. Только стучи погромче, а то не услышит. Надень куртку. На улице холодно.

Последние слова Гилли пропустила мимо ушей. Она выскочила за дверь, прошмыгнула через калитку и помчалась бегом к крыльцу соседнего дома, чтобы не замерзнуть. Стук, стук, стук… Ну и холодище в октябре.

Домик мистера Рэндолфа оказался еще более убогим и жалким, чем у миссис Троттер. Гилли постучала еще раз, потом еще.

Дверь неожиданно открылась внутрь. На пороге стоял маленький высохший человечек — кожа да кости. С морщинистого коричневого лица смотрели странные белесые глаза.

Взглянув на него, Гилли со всех ног бросилась обратно в кухню к миссис Троттер.

— Что случилось? Где же мистер Рэндолф?