Клад - Паустовский Константин Георгиевич. Страница 3

Вверху над соснами дул свежий полуденный ветер, и весь лес качался и шумел широким океанским гулом. Но до земли ветер не доходил. Внизу было безветрие.

Гидростанция работала почти бесшумно. Только невнятно бурлила около плотины вода да было слышно, как внутри станции кто-то напевал арию из «Садко»: «Не счесть алмазов в каменных пещерах…»

Я впервые видел такую маленькую гидростанцию, срубленную из сосновых кряжей. Внутри было очень чисто, прохладно, пахло смолой. Ветки лещины заглядывали в открытые окна. На табурете сидел загорелый юноша в майке.

– Наш электрик, – познакомил меня с ним Тиша.

Юноша смутился и сказал:

– Я тут, Тихон Иванович, за дежурство, извините, все оперы, какие знаю, пропел.

– Большой театр на дому, – усмехнулся Тиша и обернулся ко мне: – Эту станцию мы сами соорудили. Своими колхозными руками. Не станция – игрушка! Вот скоро начнем строить большую межколхозную станцию на торфу около Лицевого озера. Тогда будет у нас и электропахота, и электродойка, и электрические пилы начнут работать в лесах.

Я бывал в прежнее время на Лицевом озере, и потому мне трудно было представить, что там скоро возникнет здание электростанции. Двадцать лет назад Линевое озеро было такой глухоманью, что, по словам лесников, не всякая птица отваживалась туда залетать.

Весь этот день меня не покидало чувство свежести. Все сверкало, рилось, переливалось этой свежестью: стволы берез и сосен, листья, травы, самый воздух, вода лесных озер.

– Удивляетесь? – спросил Тиша. – А помните, какая здесь была тьма, ка не трущобы? Теперь лес дышит свободно.

С гидростанции мы проехали на реку Белую. Там стояла заповедная тишина. Зеленоватый отблеск хвои падал на струившуюся воду. Пришел зверовод – человек строгий и молчаливый – и выпустил бобров из клеток. Бобры, прежде чем войти в воду, долго чистились, расчесывали шерсть когтистыми лапами, не обращая на нас внимания.

– До чего вежливый зверь! – восхищался шофер. – Воду в речке не хочет грязнить.

К вечеру мы, наконец, попали на обратном пути в Поляны, на «Казенную канаву». Там теперь в нескольких деревянных домах разместилось лесничество. Но изба-четырехстенка уцелела. Ее приспособили под сушилку для сосновых шишек.

Мы посидели с Тишей на берегу канавы. Ночная синева медленно подымалась с востока. В воде плескалась тяжелая рыба.

– Лещи, кажется, – сказал Тиша. – А при дяде Василии только гольцы здесь и водились. Bo-время вы подгадали приехать. Все цветет. Самое красивое время. Были уже в лугах?

– Нет, еще не был.

Тиша помолчал.

– В каждом районе, будь он хоть самый невзрачный на вид, есть большие возможности, – сказал он и повторил: – Большие возможности. Небось Лиза рассказывала вам про клад? Это правильно, конечно, что хорошее сердце – клад. А я думаю, что и в каждом районе зарыт свой клад. Милее наших мест нет на свете. Вот говорили всегда: нищий край, подзол, картоха, болота, комарье, гниль да труха, а смотрите, как он развернулся. А люди? Помните прежние разговоры: «ужо» да «ужо», «куда нам соваться», «разве сразу возьмешь да осилишь». А сейчас как повеселел народ! В будущее верит, в своей силе не колеблется. Я всех тороплю, но и меня все торопят – давай и давай! Нетерпение у народа к новой жизни. Все теперь нужно – гидростанция, разработка торфа, шоссе до областного города, сбор лекарственных трав, новая порода скота, посадки леса, сады, пасеки, новые школы. Тут работы пропасть, а на взгляд будто и невидный район. Но главное, конечно, это – луговое наше хозяйство. На днях наш секретарь обкома едет в Кремль докладывать правительству о преобразовании Окской поймы в молочную базу для Москвы. Было у него совещание по этому поводу. На нем мы решили наглядно показать правительству наши богатства и наши возможности. Показать наши луга как бы в натуре. Потому что одно дело – словесный доклад, а совсем другое дело – показ того, чем мы располагаем. А для этого надумали мы отвезти в Москву все цветы и травы, какие здесь произрастают. Все сорта. В живом виде, конечно.

– Как же вы их довезете, эти цветы и травы?

– На машине. В кадках с водой. Ведь это целые снопы цветов, – вы понимаете!

Сбор трав и цветов начался через несколько дней.

Этим делом распоряжалась Лиза. Она созвала школьников старших классов. Когда я зашел к ней, человек тридцать мальчиков и девочек сидели на бревнах около школы и запальчиво спорили, на каких лугах самые большие и разнообразные цветы. Одни говорили, что по краю Старицы, другие – по берегам озера Студенец, третьи стояли за таинственную местность Хвощи, а самая маленькая девочка с взлетающим клоком волос на голове кричала со слезами в голосе:

– Не так говорите! Вот и неправда ваша! К Тихому броду надо идти. Там – ух, что делается с цветами!

Известно, что цветы лучше всего собирать или утром до жары, или перед вечером, когда зной спадает. Иначе они быстро вянут.

Решили собрать цветы перед вечером, принести их в Поляны, тут же перебрать и отправить ночью в Москву.

Я пошел с Лизой и школьниками в луга. С нами пошло много народу, в том числе и мой шофер.

Каждый старался найти самый большой цветок. Каждый говорил, что его цветок просто волшебный.

Возвращались из лугов мы уже вечером. Солнце село. Над озерами задымились туманы. Кричали по низинам коростели.

Цвел шиповник – спутник светлых июньских ночей.

В чистом меркнущем небе реактивный самолет тянул свой белый быстрый след. След этот летел к слабо блестевшей над нами звезде. И этот след и звезда отражались в воде Старицы, и вода от этого казалась бездонной, как вечернее небо.

В шиповнике по берегам Старицы уже притаилась ночь. Только цветы на кустах светились отраженным блеском еще не погасшей зари. Потом в кустах, стараясь не нарушить вечернюю тишину, щелкнул, пустил стеклянный перезвон и затих соловей.

Пепельный Юпитер взошел над темным лесом на горизонте и начал медленно подыматься над лугами, вековыми ивами и туманами – над знакомой и милой нашей землей.