Сага о Рорке - Астахов Андрей Львович. Страница 25

Время будто остановилось. Ее сняли с седла, тащили куда-то, и она узнавала переходы Шоркианского замка. Когда-то она была здесь хозяйкой. Или она уже умерла, и это демоны волокут ее душу в ад? Разум не воспринимал действительность. С нее сняли веревки, окровавленную одежду, повели купаться. Кто-то держал ей голову, чтобы она не захлебнулась. Затем ей насильно влили в рот какое-то питье, от которого нестерпимо захотелось спать. Больше Ингеборг не помнила ничего.

Она проснулась в своей спальне, где каждая вещь была ей до боли знакома и где прошло почти двадцать лет ее жизни. Это было удивительное чувство, и Ингеборг забыла на некоторое время обо всем, что с ней случилось. Она поняла, что жива.

Ее чувства обострились, нахлынули воспоминания. Знакомые ощущения, знакомая обстановка воскресили прошлое. Все было в минувшие годы – ненависть и любовь, страх и ревность, боль и радость, счастье и отчаяние. Здесь, на этом самом ложе, она родила Аманду. Здесь, на этом самом ложе, умер ее первый муж Гензерик. Так смешались в ее жизни счастье и смерть, что никак их не разделить. Теперь же в жизнь Ингеборг вошло еще одно страшное, нестерпимое слово – плен.

Милые, добрые, старые воспоминания ушли, осталось отчаяние. Впервые она подумала о самоубийстве. Но ее остановила тень на стене – крест. Из ее комнаты убрали статуэтки святых и вышитый ею ковер с деяниями святого Теодульфа, но вытащить раму из окна не догадалась. Теперь окруженный многоцветными тенями витражей крест темнел на стене, призывая верить в могущество Бога. Ингеборг вцепилась зубами в руку, чтобы не заплакать. Бог не хотел ее смерти, но почему он хотел ее плена?!

Вошли четыре служанки – все новые и очень миловидные, одетые по-сарацински: побрякушек на них было больше, чем одежды, а лица до середины закрыты полупрозрачной тканью. Говорили они, впрочем, на чистейшем готском языке.

– Одежда вашего величества! – объявила вошедшая следом старшая служанка, тоже незнакомая.

Ингеборг хотела отослать их, потом решила, что это бессмысленно. Начался утренний туалет. Королева смутно догадывалась, для чего набежала к ней в спальню эта ватага прислужниц. Загнанный вглубь темный страх начал шевелиться, как будто мерзкая ядовитая змея начала медленно расправлять в недрах мозга скользкие кольца. Потом вдруг вспыхнула ярко и отчетливо совершенно женская мысль – если Аргальф хочет убить ее, зачем ее наряжать?

– Блие [88] вашего величества! – командовала служанка.

– Жип [89] вашего величества!

– Соблаговолите посмотреть в зеркало!

– Гребни и притирания!

– Соблаговолите посмотреть в зеркало!

– Духи, румяна, краска для глаз. Желаете черную или зеленую?

– Соблаговолите посмотреть в зеркало!

Ингеборг равнодушно посмотрела на себя. Теперь она почувствовала удивление. Ингеборг вдруг узнала, что все еще очень красива. Это лицо, эти глаза, эти волосы… Жесткие морщинки в углах рта куда-то пропали. А руки? Изысканные складки рукавов подчеркивали изящную тонкость пальцев и красоту розовых ноготков, похожих на продолговатые жемчужины. Черный, расшитый серебром жип обозначил тонкую талию – почему-то Ингеборг считала, что давно начала полнеть.

Старшая служанка хлопнула в ладоши, и прислужницы выпорхнули вон.

– Ваше величество, следуйте за мной!

– Куда? – впервые подала голос Ингеборг.

– Не беспокойтесь, вам ничего не угрожает…

Они шли по галереям, мимо стражи, салютующей бардизанами своей королеве, и Ингеборг опять ощутила нереальность всего, что с ней происходит. Что это, реальность, чудесное преображение или преддверие кошмара?

У двери большой трапезной служанка, толкнув створку двери, остановилась, замерла в поклоне. Ингеборг решительно вошла вовнутрь.

За огромным дубовым столом, за которым в прежние времена собирались десятки родичей готских королей, сидел лишь один человек. Увидев Ингеборг, он встал, улыбнулся.

– Добро пожаловать, королева Ингеборг!

Молодой, стройный, с гордой посадкой головы и тонким бледным лицом. Никогда еще Ингеборг не видела такого красивого и породистого лица. В каждой линии совершенство, для мужчины даже противоестественно быть таким красивым – и в то же время никакой слащавости, смазливости. Если Аргальф – сын дьявола, то отец, право, наделил его страшным орудием соблазна христианских душ. Ингеборг ожидала увидеть чудовище, а увидела ангела.

Единственное, что могло вызвать страх в Аргальфе, были его глаза. Абсолютно черные, лишенные белков, полные странного хищного блеска. Ночь жила в этих глазах. И Ингеборг почувствовала, что у нее слабеют ноги.

– Ваше величество! – Аргальф поклонился. – Вы выспались?

– Я выспалась, – с трудом произнесла королева. – Вы позволите мне… сесть?

– О, я веду себя, как неотесанный мужлан! Прошу вас…

Ингеборг даже не заметила, как король Банпора оказался рядом, предложил ей руку, подвел к высокому резному креслу и помог сесть. Замельтешили проворные слуги, заставляя стол изысканным жарким, ароматными пирогами, фруктами, сладостями, узкогорлыми кувшинами с вином. Аргальф отослал прислугу и, – неслыханное дело! – принялся сам потчевать королеву.

– Попробуйте вот эти устрицы, ваше величество, – говорил он с неизменной улыбкой. – Они из Испании и доставлены сюда моими гонцами, скакавшими день и ночь… А вот эти плоды мавры называют финиками: нет ничего слаще этих плодов! К ним очень хорошо подавать сухое вино, лучше аликанте… Вы меня не слушаете?

– Я думаю, к чему это все.

– Понимаю, вы решили, что я съем вас заживо, – Аргальф засмеялся. – Как глупы мои враги!

– Я тоже ваш враг.

– Нет, нисколько. Я слишком люблю и ценю вас, королева Ингеборг, чтобы считать врагом. Не верьте пустым россказням.

– Я ехала по стране и видела…

– Не важно, что вы видели. Это война. Война есть война. Разве христианские государи воюют по-другому?

– Но народ страдает слишком страшно!

– Народ надо прореживать, ваше величество. Сегодня вы основательно пропололи его, говоря языком крестьян, а завтра – гляди-ка, народ опять буйно разрастается! Не волнуйтесь, скоро война закончится, и тогда Готеланд опять станет цветущим и счастливым.

– Кто сможет насладиться этим счастьем?

– Покорные. Те, кто примут вас и меня.

– И вы положите всем начертание на руку и чело?

– Как же скучны христиане! Когда-то один из ваших апостолов сочинил что-то о пришествии Зверя. Занятная книга, мне ее читали. Только скажите, почему меня объявили Зверем?

– Говорят… я слышала… мне сказали…

– Что моя мать была волчицей? – лицо Аргальфа потемнело. – Я не знал моей матери. Ее сожгли на костре те, кто называют себя служителями Бога. Весь ее грех был в том, что она почитала богов своих предков. Потом один из этих служителей воспитывал меня. Знаете, чему он меня учил? Думаю, ваш Бог не одобрил бы такого воспитания. Однажды мой учитель собрал в округе всех нищих, объявив, что накормит их. Нищие поверили и пришли, а он завел их в амбар и велел сжечь заживо. Это по-христиански, моя королева?

– Я лишь хотела сказать, что вы творите ужасные вещи.

– Я уже сказал: это война. Я начал ее потому, что на земле может быть только один правитель. Помнится, вам тоже пришлось драться за свой престол. Когда христиане жгут чужие города, режут и вешают женщин и детей, грабят собственные церкви, никто не называет их исчадиями ада – всего лишь доблестными воинами, воюющими за своего короля! Справедливо ли это, ваше величество, ответьте?

– Вы красноречивы, король Аргальф, – Ингеборг даже попыталась улыбнуться.

– Я знаю все страшные россказни, которые про меня сочинили дураки и бездельники, – презрительно сказал Аргальф. – Мне приписывают мерзкие личины, мерзкие пороки, мерзкое прошлое. Посмотрите вокруг себя, на этот зал, на этот стол – разве это жилище упыря? Разве я потчую вас мясом младенцев? Или вас привели сюда в цепях, подвергли пыткам, истязаниям, унизили, оскорбили? Да, мои рыцари перебили вашу охрану и взяли вас в плен, но это закон войны. Сейчас же я хочу, чтобы вы поняли меня, поняли мои планы, стали моей союзницей.