Сага о Рорке - Астахов Андрей Львович. Страница 36

Горазд вновь подумал о Рорке. Он был одним из тех, кто наблюдал за поединком Куявы с проклятым. Интересно, не стал ли Куява после того поединка бояться варяжского отродья?

– Душно здесь, – сказал княжич воеводе Купше, сидевшему подле него за угощением. – Выйду на холод. Пируйте без меня.

Ночь была морозная, в небе было тесно от звезд. Горазд с наслаждением вдохнул обжигающий воздух, поплотнее запахнул полы беличьей шубы. Куява стоял перед шатром в круге света от костров, слегка пошатывался.

– Княже?

– Увидел тебя из шатра, – сказал Горазд. – Вытолкали тебя, не дали проспаться спокойно.

– Не пьян я, княже. А эти… пусть Лада подарит им добрые ласки!

– Поговорить с тобой хочу, Куява. Давно собираюсь, да случая не выберу.

– Поговорить? – Дружинник был пьян сильнее, чем вначале показалось княжичу. Что ж, оно и к лучшему.

– Изменился ты. Наблюдаю за тобой и вижу, что будто ноета [94] какая тебя томит. Раньше ты был сам огонь, а теперь будто подменили тебя.

– Пустое, княже. Война начнется, так и удаль вернется.

– Война уже началась. Завтра в поход идем, – Горазд пристально глянул на молодого гридня. – Добыча большая может быть, домой вернемся не только со славой.

Куява только махнул рукой. Горазд понял, о чем думает юноша.

– Такому воину, как ты, в самый раз будет жениться, – продолжал он.

– Моя люба меня не замечает, – простонал Куява.

– Ой ли! Такого, и не заметить?

– Ты, княже, не томи меня. Знаешь ведь, о ком я девнесь думаю, из-за какой девушки спать по ночам не могу. За другого она просватана мне на погибель.

– Так Рогволод решил. Так Боживой решил. А я могу и по-другому рассудить, – загадочно сказал Горазд.

– Ты? – Куява упал в снег на колени перед княжичем. – Неужто надежду мне подарить хочешь?

– Встань, паробче, нечего передо мной на коленях стоять… Я Эймунду ничем не обязан, а своих гридней ценю пуще варягов заезжих.

– Княже пресветлый! Вели, что душе твоей угодно, на все пойду ради тебя!

И второй раз Горазд пристально посмотрел в лицо дружиннику. Просит парень, чист, как роса утром, нет в нем никакого подвоха. Приручишь такого, станет душой твоей заклятой, предан будет до смерти. И еще увидел Горазд в глазах Куявы такую боль и такую надежду, что решился.

– Клянись, что не предашь меня, – приказал он.

– На мече клянусь! Перуном, погибелью своей!

– Тогда я отныне беру тебя под свою руку. Самым близким гриднем мне будешь, наперсником моим. Теперь у нас общие враги.

– У меня один враг. Его крови жажду.

– Рорк?

Куява заскрипел зубами так, будто рот его наполнился песком.

– Так убей его, – спокойно сказал Горазд.

– Вызвать его на суим?

– Не годится. А если он убьет тебя? Мне твоя смерть не нужна. Не хочу, чтобы моя названая сестра стала женой варяжина.

– Понимаю… – Куява вздохнул. – Когда?

– Когда придем на место.

– Как бы проклятый не почуял чего.

– Влаешься, Куява? – усмехнулся Горазд. – Можешь передумать, судить я тебя не буду.

– Согласен я! – поспешно воскликнул дружинник. – Только чаю, трудно будет застичь его врасплох.

– Это не моя печаль. Думай сам. Но помни: принесешь его голову, получишь сестру в жены.

Горазд перевел взгляд на пылающие костры норманнского стана. Там били в бубны, там горлопанили пьяные варяги и заходились смехом продажные женщины. Первуд и Ведмежич сейчас там, пируют в шатре у Браги, а он, Горазд, не пошел, сослался на лихорадку. А там ли этот проклятый, Рорк? Тоже веселится вместе со всеми, пьет мед и тискает девок?

– Так мы договорились, Куява? – спросил Горазд.

– Да, княже.

– Помни, ты поклялся.

– Помню, княже.

– Прикончи выродка, и моя сестра будет твоей. Если он умрет, никто не опечалится. Ни враги, ни анты. Он чужой и для нас, и для них. За волчью кровь дикой виры не потребуют. И запомни, Куява, братьям моим ни слова. Никому ни слова. Никому…

II

Последний подъем давался особенно тяжело. Снег был слежавшийся, глубокий, фута полтора-два в глубину, и пробираться по нему было непростой задачей даже для здорового человека. А у Герберта сил совсем не осталось. Один он не смог бы даже добраться к Винвальдским холмам. Сюда его привел Руп.

Руп оказался на редкость сообразительным псом. Всю дорогу от Фюслина до Винвальда Руп вел себя как самый заботливый и преданный друг. И если Герберт вымок и обессилел, то совсем не по вине пса. Слишком глубок был снег на пути, слишком долгим оказался переход и слишком мало сил осталось у Герберта. Он и сам понимал, что не протянет долго и мечтал только об одном – умереть в Луэндалле, исповедовавшись отцу Адмонту.

В этой войне Бог определил ему странную роль, уже второй раз за последние два месяца путь его лежит в Последнее Прибежище. Там сияет золотой крест над церковью, в которой похоронен святой мученик и его сотрудники, туда нет доступа злу. Но разве Лофардский монастырь был менее святым местом? Разве не хранился в реликварии монастырской церкви нетленный палец святого Макария? Наемники разграбили и сожгли монастырь. Они срывали со старинных книг дорогие оклады, а сами книги швыряли в грязь. Обухами секир разбивали и плющили монастырскую утварь, превращая ее в слитки драгоценного металла. Священные ризы рвали на портянки и конские потники. Собратьев Герберта, девятнадцать монахов обители и самого аббата Октавия, повесили на шпалерах виноградника и развлекались, стреляя в повешенных из арбалета. Герберт тогда спасся, и Бог повел его в Луэндалль, чтобы исполнить предназначенное. И как он это исполнил? Королева попала в лапы Зверя, сам Герберт потерял зрение и теперь ослеп, будто земляной червь. Но что хуже всего, он – предатель. Чудо спасло его от голодной смерти в Фюслине, и теперь он вновь идет в Луэндалль – зачем?

Может быть, в этом снова рука Божья. Предатель идет к святому за последним прощением. Тяжкую ношу влачил Герберт с того страшного дня, как повстречал рыцарей Ансгрима. Лишь Адмонт способен ее снять. Лишь Адмонт спасет уже действительно в последний раз…

Первую ночь они с Рупом провели в пустой охотничьей хижине в двадцати милях от Фюслина. Здесь оказались запас хвороста и даже горсть муки в крынке. Герберт отогрелся у огня, поел мучной похлебки с оленьим салом и накормил собаку. Среди разного хлама, разложенного по стенам лачуги, Герберт ощупью отыскал длинную крепкую палку, незаменимую вещь для такого несчастного слепца, как он. Теперь оставалось только выспаться, и Герберт долго и усердно молился, благодаря Всевышнего за помощь на его тяжелом пути.

Весь следующий день они шли к Луэндаллю. И хотя Герберта мучили жар и страшные головные боли, пройти удалось много. Встреченный на исходе дня прохожий сказал Герберту, что он всего в пяти милях от Винвальда.

Ночь Герберт провел на постоялом дворе в какой-то деревне, здесь же купил у хозяина таверны на последнюю оставшуюся у него серебряную крону еды для себя и для собаки. Трактирщик оказался человеком словоохотливым, но Герберт лишь слушал его, не говоря ни слова. Единственное, о чем он отважился спросить хозяина таверны, так это о дороге на Луэндалль.

– Теперь не заблудишься, – сказал трактирщик. – Главное – все время идти на восток. К концу дня выйдешь к большому тракту. Он и ведет к Луэндаллю.

Весь день они шли на восток, как и сказал им трактирщик. Это Герберт легко определил по лишайникам на камнях – он не мог их видеть, но мог нащупать. Еще пять минут пути они с Рупом выгадали благодаря какому-то сердобольному крестьянину, взявшему их в свою повозку. Пока удача была на стороне Герберта, крестьянин вез дрова в деревню как раз у подножия Винвальдских холмов.

Винвальдские холмы тянулись цепочкой с севера на юг от правого берега Кольда в среднем его течении до границы Готеланда на юге. Торных дорог здесь было мало, и самая главная рассекала Винвальд как раз посередине. Именно она вела к Луэндаллю. Два месяца назад Герберт уже шел по ней, но он вышел на эту дорогу со стороны Лофарда, с северо-запада, а теперь держал путь к Луэндаллю с юго-запада. Кривой Модрих в Фюслине сказал Герберту, что от Фюслина до Луэндалля миль семьдесят, два дня пути для пешего и один для вершника на хорошем коне. Впрочем, сам Модрих отказался довести Герберта до Луэндалля и лишь предложил слепому взять одну из собак в качестве поводыря. Герберт согласился, понадеявшись на Бога и на Удачу, которая уже один раз вывела его к последнему Прибежищу. Руп оказался прекрасным поводырем, но вот одного он для своего хозяина никак не мог сделать. Руп не мог сообщить хозяину, где же они находятся. Дорога уже час шла на подъем, и Герберт четыре раза останавливался передохнуть. Мороз вновь начал крепчать, ветер стих, и вокруг Герберта установилось молчание, лишь изредка нарушаемое треском деревьев. Холод загнал птиц в убежище, а для зверей время еще не наступило.

вернуться

94

Ноета – печаль.