Хазарский словарь (мужская версия) - Павич Милорад. Страница 24

ЧЕЛАРЕВО (VII-XI век) – место археологических раскопок, недалеко от Дуная, в Югославии, где обнаружено средневековое кладбище. Остатки города, которому могли бы принадлежать эти захоронения, не обнаружены. Трудно сказать что-либо определенное о том, кого хоронили на этом кладбище, однако несомненно, что на предметах, найденных в могилах, можно отметить особенности, характерные для авар, а также следы персидского влияния. Кроме того, там найдены меноры (изображения еврейского ритуального семиконечного светильника) и другие еврейские символы, а также несколько записей на еврейском языке. При раскопках в Керчи (Крым) найдены плиты, на которых изображены меноры

Менора из Челарево

такого же типа, как и в Челареве. Все это привело специалистов к следующему выводу: в окрестностях города Нови-Сад (где как раз и находится Челарево) обнаружены археологические находки, которые отличаются от обычных аварских и указывают на возможность существования какого-то другого субстрата, переселившегося на Паннонскую низменность еще до прихода туда венгров. Это подтверждается и письменными свидетельствами. Анонимный нотариус короля Белы, так же как и Абдул Хамид из Андалузии и Кинам, считает, что на этой территории рядом с Дунаем проживало население тюркского происхождения (измаилиты), которое считало себя Потомками переселенцев из Хорезма. Все это как будто указывает на то, что некрополь в Челареве принадлежит частично иудаизированным хазарам. Д-р Исайло Сук *, археолог-арабист, занимавшийся этим регионом и уже очень давно проводивший раскопки в Челареве, оставил записи, обнаруженные после его смерти. В них говорится не о самом Челареве, а о мнениях, существующих относительно этого места: «Что касается захоронений в Челареве, то венграм хотелось бы, чтобы это были венгры или авары, евреям – евреи, мусульманам – монголы, и никто не заинтересован, чтобы они были хазарами. А скорее всего это именно они… Захоронение насыщено осколками гончарных сосудов с изображенными на них менорами. Ввиду того что у евреев расколотый гончарный сосуд означает пропащего, конченого человека, это кладбище представляет собой могилы пропащих, конченых людей, каковыми и были хазары на том месте, а возможно, и в то время».

* ЗЕЛЕНАЯ КНИГА *

АКШАНИ ЯБИР ИБН (XVII век) – по мнению лютнистов из Анатолии, некоторое время это имя носил шайтан и под ним он явился одному из самых известных музыкантов XVII века – Юсуфу Масуди Z. Ибн Акшани и сам был исключительно искусным музыкантом. Сохранилась его запись одной мелодии, по которой ясно, что при игре он использовал более десяти пальцев. Он был крупного сложения, не отбрасывал тени и носил на лице мелкие, как две полувысохшие лужицы, глаза. О своем понимании смерти он не хотел говорить людям, но давал об этом понять косвенно, рассказывая истории, советуя, как толковать сны или как добраться до понимания смерти с помощью ловцов снов. Ему приписывают два изречения: 1) смерть – это однофамилец сна, только фамилия эта нам неизвестна; 2) сон – это каждодневное умирание, маленькое упражнение в смерти, которая ему сестра, но не каждый брат в равной степени близок своей сестре. Однажды он решил на деле показать людям, как действует смерть, и проделал это, взяв для примера одного христианского военачальника, чье имя дошло до нашего времени: его звали Аврам Бранкович *, и воевал он в Валахии, где, как утверждал шайтан, каждый человек рождается поэтом, живет вором и умирает вампиром. Некоторое время Ябир Ибн Акшани был смотрителем мавзолея султана Мурата, и как раз тогда один неизвестный посетитель записал кое-что из его слов.

"Сторож закрывал мавзолей, – записал неизвестный, – и тяжелый звук замка падал в его мрак, как будто это падало имя ключа. Такой же недовольный, как и я, он сел рядом, на камень, и закрыл глаза. В тот момент, когда мне казалось, что он уже заснул в своей части тени, сторож поднял руку и показал на моль, залетевшую в галерею мавзолея то ли из нашей одежды, то ли из разложенных внутри персидских ковров.

– Видишь, – обратился он ко мне равнодушно, – насекомое сейчас высоко наверху, под белым потолком галереи, и его видно только потому, что оно движется. Глядя отсюда, можно было бы подумать, что это птица высоко в небе, если считать потолок небом. Моль этот потолок, вероятно, так и воспринимает, и только мы знаем, что она ошибается. А она не знает и того, что мы это знаем. Не знает она и о нашем существовании. Вот и попробуй теперь установить с ней общение, попытайся. Можешь ли ты ей сказать что-нибудь, все равно что, но так, чтобы она тебя поняла и чтобы ты был уверен, что она тебя поняла до конца?

– Не знаю, – ответил я, – а ты можешь?

– Могу, – сказал старик спокойно, хлопнув руками, убил моль и показал на ладони ее расплющенные останки. – Ты думаешь, она не поняла, что я сказал?

– Так можно и свече доказать, что ты существуешь, загасив ее двумя пальцами, – заметил я.

– Разумеется, если свеча в состоянии умереть… Представь теперь, – продолжал он, – что есть кто-то, кто знает о нас все то, что мы знаем о моли. Кто-то, кому известно каким образом, чем и почему ограничено наше пространство, то, что мы считаем небом и воспринимаем как нечто неограниченное. Кто-то, кто не может приблизиться к нам и только одним-единственным способом – убивая нас – дает нам понять, что мы существуем. Кто-то, чьей одеждой мы питаемся, кто-то, кто нашу смерть носит в своей руке как язык, как средство общения с нами. Убивая нас, этот неизвестный сообщает нам о себе. И мы через наши смерти, которые, может быть, не более чем просто урок какому-нибудь скитальцу, сидящему рядом с убийцей, мы, повторяю, через наши смерти, как через приоткрытую дверь, рассматриваем в последний момент какие-то новые пространства и какие-то другие границы. Эта шестая, высшая степень смертного страха (о котором нет воспоминаний) держит всех нас вместе, в одной игре, связывает всех ее участников, не знакомых друг с другом. В сущности, иерархия смерти – это то единственное, что делает возможной систему контактов между различными уровнями действительности в необъятном пространстве, где смерти, как отзвуки отзвуков, повторяются бесконечно…

Пока сторож говорил, я думал: если все, что он здесь рассказывает, – плод мудрости, опыта или начитанности, то это не заслуживает внимания. Но что, если вдруг он просто в этот момент оказался в таком положении, из которого ему открывается лучший вид и другие горизонты, чем всем остальным или ему же самому день назад?.."

Ябир Ибн Акшани некоторое время жил скитальцем. Вместе со своим музыкальным инструментом, сделанным из панциря белой черепахи, он бродил по селам Малой Азии, играл и гадал, пуская в небо стрелы, воровал и выпрашивал по два сита муки каждую неделю. Погиб он в 1699 году от Исы странной смертью. В то время он болтался по четверговищам (местам, где по четвергам бывают ярмарки) и везде, где ему удавалось, пакостил людям. Плевал им в трубки, связывал друг с другом колеса на повозках, узлом завязывал чалмы, так что без чужой помощи их было не распутать, и тому подобное. А когда он настолько досаждал прохожим, что те накидывались на него с побоями, то, воспользовавшись неразберихой, потрошил их карманы. Он как будто выжидал, когда придет его время. Однажды, решив, что это время пришло, потребовал от одного крестьянина, у которого была рыжая корова, привести ее за плату на определенное место в определенный час. На этом месте уже целый год не было слышно ни единого звука. Крестьянин согласился, привел корову, и она проткнула Ибн Акшани рогами, так что он упал замертво там, где стоял. Умер он легко и быстро, будто заснул, и под ним в этот момент появилась тень, – может быть, только для того, чтобы встретить его тело. После него осталась лютня из панциря белой черепахи, в тот же день превратившаяся в черепаху, ожившую и уплывшую в Черное море. Лютнисты верят, что когда Ябир Ибн Акшани вернется в мир, его черепаха опять станет музыкальным инструментом, который заменит ему тень.