«Мустанг» против «Коломбины», или Провинциальная мафийка - Печенкин Владимир. Страница 27

– И в наш город привозили?

– Не-ет. Они знали, что в Шиханске меня разок попутали, что я тут на замете. Они тоже не дураки, осторожные, гады. Адресов мне не давали, только телефонные номера велели запоминать, позвоню, мне встречу назначат. Прямо кино про шпионов. Не знаю, как про них милиция пронюхала.

– Разоблачили их, ваших опекунов?

– Ага. В апреле накрылась лавочка. Тоже всех пересажали, наверно.

– Как же вы-то?

– Мне везет как утопленнику. Во всем всегда неудачи, а тут как заколдованная.

– Вот видите! Так что не надо считать себя невезучей.

– Толку-то что? Все равно конец свободе. Хотя… Здесь лечат как путевую, не так жутко стало на мир божий глядеть. Можно сказать, пофартило. И конечно, сама вам сдаюсь, а не вы меня хватаете, тоже как бы легче, самой-то.

– Но как получилось, что вы избежали ареста? И в Усть-Лагвинске, и в Душанбе оказались осторожнее всех осторожных?

– У меня и везение-то дурное. Безо всякого моего старания. Так получилось. Послал меня Курбан… Это мой хозяин. Послал в Туркмен-Кала, есть такой в Азии город. Велено было на базаре найти киоск, сразу от входа справа, сказать, что от Курбана, взять сумку и сразу же автобусом в Душанбе. Киоск нашла, а он закрытый, заколоченный даже. Целый день вертелась на базаре, уж обращать внимание стали, какой-то тип подъезжать начал, в гости приглашать. Отвязалась и в тот же вечер смылась из Туркмен-Калы этой. Приехала в Душанбе, иду к дому. Думаю, ох сейчас Курбан материть будет, по-своему и по-русски, что пустая воротилась. В смысле без товара. И вот, верите, иду, а ноги так идти не хотят, вот здесь, на сердце, нехорошо, предчувствие, верите? Чем ближе, тем тише иду. Думаю, убьет Курбан, что ли? Прямо хоть назад вертайся, да вертаться-то некуда. Отлупит Курбан, думаю, так не привыкать, хуже, если дозу не даст. К дому подходя, вовсе остановилась, ну не идут ноги. И выскакивает из соседнего двора девчонка. Малость меня моложе, на личико смазливенькая, не то что я, потасканная. Она давно на меня косилась, сама на Курбана, видно, глаз положила, он парень видный вообще-то, только сволочь. Ну, и эта девчонка вдруг ко мне сама подходит, глядит пантерой. И говорит: убирайся, Курбана милиция забрала, за его домом следят, и если тебя тоже заберут, всем больше срок выйдет. Она думала, что я с товаром вернулась. Вот, значит, почему сердце ныло. Я скорей ходу. А куда мне? Деньги, сколько Курбан дал, в Туркмен-Калу проездила, при мне шприц треснутый да на пару раз уколоться. Побежала, хоть и не велено было, к дружку Курбана, он в чайхане работал кем-то. Сказали, в тюрьму его увезли. Что делать? На последние рубли, голодная, хворая, в хумаре, купила билет в общий вагон, приехала сюда, в Шиханск, к прежнему гаду-хозяину.

– Почему не домой к маме?

– Такая-то полудохлая?! Да маму сразу от моего вида удар хватил бы. Я ей писала иногда, что живу хорошо, работаю экспедитором. Потому экспедитором, что письма опускала на разных станциях. И вдруг бы вот она – дочка – заявилась, как блудная кошка облезлая! Нет, не совсем уж я такая конченая дрянь.

Должно быть, в школьные времена, относительно благополучные, Лиза Валькова увлекалась чтением: рассказ ее, несмотря на волнение, получался связным, почти без жаргонных словечек, какими, за скудостью лексикона, любят щеголять такие вот неприкаянные. Но он ей давался нелегко: говорила все возбужденнее, часто сглатывала слюну, плечи дергались, кривился рот… – Лиза, вы устали, отложим до другого раза?

– Нет, доскажу. Не бойтесь, истерики не закачу. Так приехала я, значит, опять в ваш город. Поезд опоздал, к моему… знакомому заявилась в полночь. Как нечистая сила, хм. Так он меня и встретил… и проводил… как нечистую, как заразную…

– Лиза, довольно!

– Знать не знаю, говорит, впервые вижу, напилась и шляется тут, вот я милицию вызову. Вызывай, кричу, пускай мои показания записывают, как ты марафетом барыжил. А это, говорит, с твоей стороны оговор невинного, потому что, говорит, доказательств у тебя нету. И верно, чем докажу? Слышу, из-за его спины, из комнаты, голос: «Боря, кто там?» Понимаете, он поджениться успел, а я тут… Ладно, говорю, ты занят, пес с тобой, я уйду, только дай, ради бога, дозу. Нету, говорит, у меня никаких доз и не бывало, ты пьяная, с кем-то меня путаешь. И дверью перед моим носом хлоп! Как собачонку, выгнал… Нет, погодите, я доскажу. Да в норме я, в норме! Только вспоминать противно. Пересидела я ночь на вокзале… Денег полтинник с медью. Идти некуда. Ломает всю, прямо с ума схожу… Утром с вокзала едва жива выползла. Иду, вижу – баня. Купила билет в душевую на последнюю мелочь. Все, думаю, хватит с меня. Нету жалости в людях, так сама себя пожалею… Мойку, ну, лезвие от безопаски, всегда при себе носила…

Калитин налил в стакан воды из графина, подал ей. Выпила, расплескивая на халат.

– Спасибо. Ничего, я в норме… почти. Голова болит немного. Ничего, бывало хуже. Чего еще рассказать вам, не знаю.

Калитин не утерпел:

– Вы сказали, нет жалости в людях, а в вас она есть, жалость?

– А что я плохого кому сделала? Себе – да. Еще маме, вот уж грех на мне вечный.

– Себе да маме – это еще полвины. Вынесенный вами с фабрики опий – сколько горя он причинил другим мамам, дочкам, сыновьям! Помогали Курбану торговать наркотиками – сколько людских судеб искалечили! Умейте же смотреть правде в глаза, не прикрывайтесь собственным горем.

– Правда ваша, честное слово… За все это и в тюрьму сяду.

– И тюрьмой не прикроетесь, ведь причиненное людям зло этим не поправится, сделанное вами необратимо. Для порядочного человека не в тюрьме наказание, а в собственной совести.

– Так то для порядочных. Я… подстилка для подонков, что с меня взять…

– Тогда не понимаю, зачем вы мне все рассказывали.

– Да сколько можно все это в себе носить! Раз умереть не сумела, надо же как-то попробовать жить! Пускай тюрьма…

– Не рвитесь в тюрьму, она не спасение от грязи. Вы устраняетесь, а кто-то будет продолжать торговлю отравой, и вы даже не пытаетесь помешать им, искупить…

– Но что же мне делать, что?! Научите, если можете!

– Давайте оформим наш разговор как явку с повинной.

– Тогда не посадят? Правда не посадят?

– Если чистосердечное признание…

– Я чистосердечно, вот честное слово!

– Почему же скрываете, кто бывший ваш соучастник здесь, в Шиханске? Скрываете и этим множите зло, калечите чьи-то жизни.

– А чем я могу доказать? Кто мне поверит? Он скажет, оговор из ревности, из мести.

– Я поверю, Лиза.

– Вы? Спасибо. Ну и что? Наркоту он у себя не держит, точно знаю. Я одна оставалась в квартире, такой шмон учиняла, все щели обшарю, обнюхаю, бывало, – нету. Где хранит, у кого…

– Мы выясним.

– Да? Ладно, скажу. Явка с повинной, значит? Вы напишите, что с повинной. Знал бы кто, как страшно мне в тюрьму! Есть такой Борька Переплетченко, на базаре рубщик мяса. Живет на Новостроевской, в девятиэтажке, где гастроном. Квартира тридцать восемь. Вот.