Маленькая торговка прозой - Пеннак Даниэль. Страница 27

Сцена отсвечивала изумрудно-зеленым во мраке заполненного до отказа Дворца спорта. Над сценой, как огромный призрак, развернулось во всю ширь полотно экрана, по сравнению с которым экран кинотеатра «Рекс» тянул от силы на почтовую марку. «Сюда», «сюда» – живой щит из молодцов Калиньяка окружил меня плотным кольцом у самого входа. Калиньяк заранее подготовил своих приятелей-регбистов: Шеза, нападающего, Ламезона, полузащитника, Риста, защитника, Бонно, правого крайнего, и еще десяток любителей овального мяча: двухметровая стена проглотила Ж. Л. В. и наглухо закрылась, сдерживая напор толпы... Обходные пути, коридоры и, наконец, убежище в гримерке. Долгожданное спокойствие! То, которое торопишься найти, нырнув вниз головой в пушечное жерло.

– Разве я вам не обещала всю мировую любовь, мой мальчик?

Насмешливый голос Королевы Забо в тишине помещения.

– Все в порядке?

Мои ребра можно склевать по кусочкам, мои кишки вывернули наизнанку, ноги как складной метр, от барабанных перепонок – одни лохмотья, сознание собственной бессознательности меня оглушает, но я полагаю, что все в порядке. Все в порядке... как всегда.

– Это невероятно, – бредит Готье, – невероятно...

– Успех и в самом деле несколько превзошел наши ожидания, но это не повод доводить себя до беспамятства, Готье.

Королева Забо, конечно... как всегда, владеет собой, да и моей вселенной тоже. Почему-то она встает, подходит ко мне и делает то, чего раньше никто никогда за ней не замечал: она дотрагивается до меня. Она кладет свою огромную ладонь мне на затылок, спокойно гладит меня по голове. Наконец она говорит:

– Последние сто метров, Бенжамен, и я оставлю вас в покое, слово королевы!

– Не убирайте руку, Ваше Величество!

Вопрос. Вы можете уточнить, что конкретно подразумевается под «литературой либерального реализма»?

(Если бы три костолома не поджидали меня где-нибудь здесь, в темном углу, за поворотом, я бы тебе рассказал, как следует понимать подобного рода глупости.)

Ответ. Литература, прославляющая предпринимателей.

(Это не литература, это игра на бирже, реалистическая, как сны голодного, и либеральная, как дубинка с электрическим зарядом.)

В. Самого себя вы считаете предпринимателем?

(Я считаю себя несчастным дурачком, загнанным в тупик без аварийного выхода, я – воплощенный позор всех тружеников пера.)

О. Мое предприятие – это Литература.

Вопросы, задаваемые на всех языках мира, переводятся одним из ста двадцати семи переводчиков, гигантским веером расположившихся у меня за спиной. Мои ответы, сто двадцать семь раз повторенные, вызывают шквал аплодисментов, волна которых докатывается до самых удаленных уголков Дворца спорта. Все сбои опросного механизма моментально затушевываются, и если возникает какой-нибудь непредвиденный вопрос, он мгновенно перебивается другими, которые числятся в моем списке и на которые я обязан отвечать.

Где-то в море обожающей толпы скрываются трое мерзавцев, которые следят за тем, чтобы я соблюдал договор: долговязый со своей волшебной дубинкой, профессиональный боксер и геркулес с русским акцентом, следы нежных ручек которого еще держатся на моей шее.

В. После пресс-конференции будет показан фильм, снятый по вашему первому роману «Последний поцелуй на Уолл-стрит». Не могли бы вы рассказать о том времени, когда писали этот роман?

Конечно могу, еще бы, и пока я развешиваю лапшу от Ж. Л. В., я постоянно слышу сладкий голосок Шаботта, который поздравляет меня с «замечательным интервью в „Плейбое”». «Вы прирожденный артист, господин Малоссен, в ваших ответах, которые были подготовлены заранее, тем не менее слышится нотка откровенности, это поразительно! Держитесь так же во Дворце спорта, и мы провернем самую большую утку за всю историю литературы. Рядом с нами даже извращения сюрреалистов покажутся невинным ребячеством». Нисколько не сомневаюсь, я попал в лапы мэтра Госсарта [21] от литературы, и если я не подстроюсь под его кисть и его глаз, он порежет моих детей соломкой. Естественно, ни малейшего намека на взбучку, которой меня попотчевали его гориллы. «Вы прекрасно выглядите сегодня». Шаботт даже несколько перегнул в этом направлении со своей чашечкой кофе и радушной улыбкой.

Королева Забо и вся тальонская компания, конечно, ни о чем не догадывались, судя по тому нетерпению, с которым они окунулись в предпраздничную суматоху, а я не смел сказать им об этом. Как всегда в сложных ситуациях, я отправился за помощью в Бельвиль.

– Верзила с дубинкой, чемпион в легком весе и гора мускулов с восточным акцентом? Если это те, о ком я подумал, то ты здорово влип, приятель Бенжамен!

Обратная сторона уголовных дел – это уличные разборки, как же иначе. Все друг друга знают, оттого что не всегда удается разойтись в узких переулках.

– Что они тебе сделали?

Хадуш усаживается между Симоном-Арабом и Длинным Мосси. Он принес мне чаю с мятой.

– Ну все, Бен, успокойся, мы с тобой.

Я стал пить. Симон заговорил:

– Ну вот, теперь ты больше не дрожишь.

Вопрос. Тема воли постоянно возникает в ваших произведениях. Вы можете дать собственное определение, что такое воля?

У меня в голове ответ по списку: «Иметь волю, значит по-настоящему хотеть того, чего хочешь», и я, как попугай, готовлюсь произнести очередную порцию этой галиматьи, как вдруг прямо передо мной вспыхивает огненная шевелюра Симона. Рыжий факел в ночи, поглотившей меня. Звезда Араба на небосклоне Дворца спорта! Дети, мы спасены! Симон здесь, прямо передо мной, за спиной у громилы-душителя, одна рука которого заломлена за спину, а выражение лица дает понять, что должен чувствовать саксонский фарфор между молотом и наковальней. Симон мне показывает оттуда, дескать, о'кей, все под контролем. Это означает, что Хадуш и Мосси взяли на себя двух других моих ангелов-хранителей и что моя речь отныне свободна, как перо поэта, творящего ради искусства, и, чтоб мне провалиться, раз уж спрашивают мое мнение насчет воли, я охотно отвечу. О мои тальонские друзья, мое предательство на этот раз будет непоправимым, окончательным, публичным. Но когда вы все узнаете, вы меня простите, потому что вы не какие-нибудь там Шаботты, вы не пускаете в ход кулаки вместо головы, вы – Забо, королева книг, Лусса с Казаманса, шутка природы, Калиньяк, мирный поставщик утопий, и Готье, исполнительный мальчик на побегушках у таких же пажей, – вы пробавляетесь тем, что пошлют вам звезды!

Только я открыл рот, чтобы свернуть весь этот цирк, спихнуть Шаботта и на одном дыхании провозгласить Справедливость и Литературу с большой буквы... но тут же закрыл.

Через два ряда за Симоном-Арабом – Жюли! Да, моя Жюли! Прекрасно просматривается в кругу моих почитателей. Она смотрит прямо на меня. Она мне улыбается. Одной рукой она обнимает за плечи Клару.

Так что все отменяется – и месть, и справедливость, и литература, я опять снимаю винтовку с плеча: следующий вопрос о любви. Ж. Л. В., превратившийся в Бенжамена Малоссена, сейчас выдаст вам одно из публичных признаний в любви, которое запалит шнур, ведущий к вашим душам, заправленным порохом чувства! Потому что любовь моей Жюли (без дураков!) – из тех, что способны обнять весь мир влюбленных, до самых забытых его уголков! Когда я поведаю вам о поцелуях Жюли, о ее груди, о ее бедрах, о ее жарких объятьях, о ее пальцах и ее дыхании, каждый из вас – и каждая – будет смотреть на своего ближнего теми же глазами, какими я смотрю на Жюли, и я вам предсказываю праздник праздников, раз в жизни, и Дворец спорта в Берси наконец оправдает бьющую ключом энергию, уходящую в пустоту!

Вопрос. Мне повторить вопрос, месье?