Маленькая торговка прозой - Пеннак Даниэль. Страница 33

– Что, что еще случилось? – встревожилась мамаша.

Старший посмотрел на нее, будто не замечая, или словно видел ее в первый раз, или, наконец, как если бы собирался спросить у нее совета, или, это уж совсем последнее, точно только что проснулся. Потом сказал:

– Не двигаться, ничего не трогать. Я должен предупредить Большой дом.

Так он называл главное управление на набережной Орфевр. Он был очень опытный полицейский, старый служака, ждал отставки, как лошадь – конюшни. Он бы с великим удовольствием обошелся без этого «тропа». Тяжелым шагом он направился к полицейскому фургону.

– Я надеюсь, вы не собираетесь продержать меня здесь целый день! Идем, моя хорошая...

Но хорошая не трогалась с места. Хорошая не могла оторвать глаз от мертвеца. От маленькой синеватой дырочки в затылке – волосы, порыжевшие в этом месте от выстрела, вились вокруг, как маленькая корона.

Молодой вдруг спросил себя, кто оказывается более травмирован (мамашино словечко): ребенок, который видит труп взрослого, или взрослый, который находит мертвого ребенка? И так как ответ все время ускользал от него, он опять посмотрел на синеватую дырочку в венце обуглившихся волос и сказал вслух, но себе самому:

– Приговорили.

Потом добавил:

– Чисто сработано.

– Прошу вас... – взмолилась женщина.

Она говорила курсивом, старательно выводя каждое слово, как будто сама себя переводила.

Когда в кабинете дивизионного комиссара Аннелиза зазвонил телефон, он как раз переворачивал триста двадцатую страницу «Властелина денег». Это была история эмигранта в третьем поколении Филиппа Агуэльтена. Ему на роду было написано выгребать всю жизнь мусор из бачков, но однажды его посетила счастливая мысль собирать и реализовывать отходы парижского бомонда, а потом и всех столиц мира. Если в начале он был прикован к своей тележке мусорщика, то через две сотни страниц он уже занимал главенствующее положение на рынке валют и своей безграничной властью регулировал курс обмена – отсюда и название романа. Он, не раздумывая, женится на шведке небесной красоты, воспитанной в лучших традициях старой Европы (красавица была уже замужем, и он безжалостно разрушил ее брак, разорив ее мужа), и дарит ей сына, который рождается в дебрях Амазонки, в ненастную ночь, когда местным индейцам должен был явиться посланец небес...

Дивизионный комиссар Аннелиз был подавлен.

Накануне, перед тем как уйти, Элизабет приготовила ему три термоса кофе. «Спасибо, дорогая Элизабет, мне это очень пригодится», – и комиссар Аннелиз, отложив с сожалением то, что занимало его в тот момент (а именно – спор Боссюэ с Фенелоном по поводу квиетизма госпожи Гийон [23]), погрузился в чтение «Властелина денег» с энтузиазмом миниатюриста, которого послали, по меньшей мере, штукатурить стены какого-нибудь спортивно-концертного комплекса.

Но комиссар был человек самоотверженный, с деловым подходом, помноженным в данных обстоятельствах на его профессиональную злость.

Дивизионный комиссар Аннелиз винил лично себя за ту пулю, что продырявила череп Малоссена. Двадцать второй калибр убойной силы, выпущенная с явным намерением уложить на месте. Не он ли отправил Малоссена навстречу этой пуле, пытаясь развязать себе руки в этом следствии по делу Сент-Ивера? Следствии, которое не продвинулось ни на йоту, о чем он и сообщил вчера министру Шаботту. Наоборот, оно еще больше запуталось: новой дирекции не удавалось усмирить заключенных, в результате – еще один труп, на этот раз из числа самих осужденных, виновному удалось бежать. Полное фиаско. Малоссен, вмешайся он, и то не смог бы больше все испортить. Лик мученика Малоссена преследовал его на страницах бредового романа Ж. Л. В. Аннелизу нравился этот парень. Он слово в слово припомнил их первый разговор. Три года уже минуло. Три года с того вечера, когда инспектор Карегга в своей бессменной куртке авиатора уложил на маленьком диванчике в кабинете комиссара этого несчастного Малоссена, основательно потрепанного его коллегами по работе. Когда тот очнулся, первое, на что он обратил внимание, был тот самый диван.

– Почему эти диваны «рекамье» такие жесткие?

– Потому что победители теряют власть, если спят на мягких кушетках, господин Малоссен, – ответил дивизионный комиссар Аннелиз.

– Они ее теряют в любом случае, – огрызнулся Малоссен.

И добавил, скрипя всем телом:

– Кушетка времени.

Аннелизу понравился этот парень. Он подумал тогда о своем зяте, дотошном выпускнике политехнического института, который во время семейных обедов только и делал, что пояснял и дополнял каждую свою реплику, чем окончательно сбивал всех с толку... Нет, Аннелиз вовсе не желал такого зятя, как Малоссен... к тому же... да, в любом случае – только не это; но иногда его зять вел себя совсем как Малоссен...

Увы! Уж какой есть... правда, путаник страшный.

Вот Малоссен никогда не напускал туману. Тем легче достала его пуля между глаз.

Итак, дивизионный комиссар Аннелиз как раз читал «Властелина денег», когда зазвонил телефон: дежурный комиссариата в Пасси сообщил ему о смерти Шаботта.

– Пулевое ранение, господин комиссар.

«Начинается», – подумал Аннелиз.

– В Булонском лесу, на тропинке, что огибает нижний пруд, господин комиссар.

«Совсем недалеко от его дома», – заметил Аннелиз.

– Его обнаружила маленькая девочка, когда они вместе с матерью, как всегда по утрам, делали пробежку.

«Вытаскивать ребенка на утренние пробежки!» – подумал дивизионный комиссар с явной неприязнью к этой мамаше.

– Мы ничего не трогали, только оградили место происшествия, – отчитывался дежурный.

«Предупредить начальство, – подумал комиссар, положив трубку. – Беда с этим начальством... Боссюэ свернул шею Фенелону, а Ментенон отправила Гийон в Бастилию...»

– С квиетизмом придется подождать, – пробубнил себе под нос дивизионный комиссар Аннелиз.

Он набирал номер своего непосредственного начальника.

Инспекторов было четверо, из числа наиболее подкованных и выдержанных из всего главного управления. Их примерные жены давным-давно, как только стемнело, отправились спать. Задержанных было всего двое: высокий негр по кличке Длинный Мосси и араб, поперек себя шире, с рыжими вихрами, огненные отсветы которых в свете прожекторов вполне оправдывали тот факт, что все четверо инспекторов были в солнцезащитных очках. Его звали Симон. Пятый полицейский держался в стороне и помалкивал. Это был неприметный вьетнамец, вылитый Хо Ши Мин, на груди у которого в кожаном конверте висел младенец с испепеляющим взглядом. И те, и другие избегали смотреть в сторону вьетнамца с ребенком.

– Ладно, парни, начнем все сначала, – сказал один из инспекторов.

– Нам спешить некуда, – заметил другой, в рубашке из материала, чем-то напоминавшего туалетную бумагу.

– Да нам вообще все равно, – вяло произнес третий.

– Начнем, – сказал четвертый, бросив пустой стаканчик рядом с переполненной корзиной.

Мосси и Симон в восьмой раз просклоняли свои имена и имена всех предков, вплоть до девятого колена, в общем, кого помнили. Араб отвечал улыбаясь. А может, это только так казалось из-за щели между передними зубами. Длинный Мосси был мрачен.

– Так почему же ситроеновский фургон?

– Ну так сардельки ведь, – отозвался Мосси.

– Вы собирались торговать сардельками? На улице Помп? Это в шестнадцатом-то округе?

– Ну и что, продают же в Бельвиле всякие деликатесы, – встрял Араб.

– Без лицензии ничего нигде не продают, – отрезал один из полицейских.

– Но почему же тогда у вас было закрыто окно?

– Еще рано было открываться, – пояснил Араб.

– Богатые поздно встают, – добавил Мосси.