Маленькая торговка прозой - Пеннак Даниэль. Страница 37

***

Нападение оказалось неожиданным для всех, кто там находился. Не женщина – само небо обрушилось на них. В тот момент, когда Готье грузили в его последнее такси, Калиньяк почувствовал, как в его плечо вонзилась пуля. Все остальные услышали выстрел. Он все время был окружен живой стеной. В него не могли стрелять с высоты человеческого роста, его сняли сверху, из какого-нибудь слухового окна. Снизу его полностью загораживали эти четырнадцать молодцов.

– Да пустите вы меня, я хочу видеть, откуда стреляли.

– Только шелохнись, получишь у нас.

Прежде чем они успели заслонить его своими телами, вторая пуля ранила его в ногу, пройдя навылет. Полузащитник Ламезон стремительным броском кинулся к нему, закрывая окровавленное бедро.

– Меткая, дрянь!

Калиньяка уложили. Все остальные сами повалились прямо на ступени церкви, друг на друга, Лусса – на Изабель.

– Пятьдесят лет только об этом и мечтал... признайся.

– Не шевелись.

Все лежат. Кроме покойника. Предоставленный самому себе, Готье выскользнул из фургона. Он отважно возвышался в своем ящике над живыми, но лежачими.

Небо на мгновение стихло.

Это мгновение стало для него роковым.

Двуглавое существо выросло над распростертыми телами. У него было спокойное лицо Хо Ши Мина, вторая голова принадлежала сердитому ребенку. Ноги на ширине плеч, он врос в землю, как скала, и, держа в вытянутых руках свой мощный «манхурен», равномерно разрядил всю обойму в окно комнаты прислуги: здание напротив, шестой этаж, третье справа. Взгляд ребенка, висящего у него за спиной, как будто наводил его прицел. На младенце были фетровые наушники, как у настоящих стрелков в тире, чтобы защитить барабанные перепонки от оглушительных выстрелов. Посыпались осколки, рама разлетелась в щепки. Тянь стрелял, как батальон мексиканцев, метящих в одну мишень.

– Прости, Жюли.

Тянь стрелял, обращаясь к Жюли:

– Тебе станет легче.

Тянь знал, что такое остаться вдовцом. Когда-то он потерял свою жену, Жанину-Великаншу, и Жервеза, дочь Жанины, которую Тянь носил, как и Верден, в кожаном конверте, тоже оставила его ради Христа: предательница. В то время Тянь хотел бы, чтобы батальон мексиканцев положил конец его страданиям.

– Когда умирает любовь, жизнь превращается в бесконечную агонию.

Тянь стрелял в Жюли из милосердия. Один за другим, остальные полицейские присоединились к нему. Эти были настроены несколько иначе. Тянь бы с удовольствием и их всех перестрелял. Но его обойма была пуста.

Здоровенный детина спокойно перебежал улицу. На нем была куртка «пилот» с меховым воротником. Он вошел в здание. Поднялся по черной лестнице. Снаружи (как юный Бонапарт 13 вандемьера 1795 года на ступенях той же церкви [25]) дивизионный комиссар Аннелиз приказал прекратить огонь.

V

ЦЕНА СПАСЕНИЯ

Когда жизнь держится на одном волоске, цена этого волоска вырастает до сумасшедших размеров!

27

– Он это сказал! Я же слышал!

Жереми приставил к горлу доктора Бертольда скальпель.

– Перестань, Жереми.

Но на этот раз уговоры Клары не подействовали.

– А вот фиг, не перестану. Он сказал, что собирается отключить Бенжамена!

Прижатый к стене доктор Бертольд, похоже, жалел, что произнес это вслух.

– Он не сделает этого.

– Конечно, если я перережу ему глотку, он этого не сделает!

– Жереми, прекрати.

– Он сказал: «Отключим его, как только этот умник Марти уедет в свою командировку в Японию».

Это была чистая правда. Доктор Бертольд ждал, когда уедет доктор Марти, чтобы отключить дыхательный аппарат Малоссена, старшего брата Жереми. Основания для этого у Бертольда были самые простые: он не любил доктора Марти.

– Жереми, ну я прошу тебя...

– Он сказал вот этой и еще тому, толстому.

Легким кивком головы Жереми указал на медсестру – она была белее своего халата – и на «того толстого», который был еще белее.

– Если вы двинетесь с места, если только вы попробуете предупредить кого-нибудь, я пущу ему кровь!

Они были ассистентами Бертольда. Они не двигались с места. Они лишь лихорадочно искали в уме род занятий, где никому не надо было бы ассистировать.

– Жереми...

Клара сделала полшага вперед.

– И ты! Не подходи!

Она застыла на месте.

– Закрой дверь.

Они остались одни.

***

Знатная была перебранка у Бертольда с Марти по поводу этого несчастного Малоссена.

– Да он же труп, клиническая смерть! – орал Бертольд.

Марти стоял на своем:

– Я отключу его, когда он станет таким же трупом, как вы, не раньше.

Марти тоже не жаловал Бертольда, но он не делал из этого трагедии.

– Черт побери, Марти: необратимые нарушения центральной нервной системы, искусственное дыхание, отсутствие малейших ответных реакций и никакого намека на электроэнцефалографический сигнал – чего вам еще?

«Ничего», – думал Марти, и в самом деле добавлять уже нечего: Малоссен был мертв.

– Молчания, Бертольд, мне не хватает тишины.

– Не надейтесь, что я буду молчать, Марти: занимать больничные койки под грядки для безжизненных тел, которые поддерживаются только искусственным питанием, вам это так не пройдет, уж я постараюсь!

У Бертольда это было в крови.

– Что ж, хоть раз в жизни сообщите кому-нибудь что-то новое.

Бертольд был выдающимся хирургом. Но в качестве преподавателя он никуда не годился, и студенты бежали от него как от холеры.

– Я вас ненавижу, Марти.

Они стояли лицом к лицу. Высокий, трясущийся от бешенства, и маленький, нарочито спокойный.

– А я вас люблю, Бертольд.

У Марти, напротив, всегда было чем пронять даже самые тупые головы. Полные аудитории, выездные лекции, призывы о помощи, несущиеся со всех концов света. Внимая ему, студенты становились настоящими целителями. У больных появлялась надежда.

– Церебральная смерть, Марти!

Дрожащим пальцем Бертольд указывал на дыхательный аппарат, присоединенный к Малоссену.

– Глубокая кома!

Бертольд тыкал в энцефалограмму. Безукоризненная горизонтальная прямая.

– Троцкий и Кеннеди и то находились в лучшем положении, чем он!

В глубине души Марти был с ним согласен. И тем не менее он не сдавался:

– Просто длительная кома, Бертольд, бессознательное состояние, но организм жизнеспособен.

– Ах так! И как же вы собираетесь это доказать?

В этом-то и заключалась вся проблема. Все симптомы говорили за то, что нарушения необратимы. Малоссену конец. Доказывать обратное – равносильно попытке воскресить Лазаря во второй раз.

– Вы понимаете, что вы сейчас делаете, Марти?

– Как раз сейчас я стараюсь не заразиться от вас, высморкайтесь и, пожалуйста, встаньте подальше, шага на три от меня.

– Терапевт до мозга костей! Вы с вашей манией величия будете вялить здесь этот кусок мяса, в то время как эту койку мог бы занять другой больной, который сейчас подыхает где-нибудь из-за вас.

– Бертольд, вы первый окажетесь на этом месте, если не прекратите меня доставать.

– Что? Угрожаете? Физической расправой? Вы? Мне?

– Лучше сказать, ставлю диагноз. Не смейте трогать моего больного. Ясно?

***

Они так и остались каждый при своем. Временно. Стадия наблюдения. Это долго не продлится. Бертольд и в самом деле без особого труда мог отключить Малоссена. И Марти, по большому счету, нечего было ему возразить. Надо было быть начеку. Опять отвлекаться от медицины, в который раз. Профессор Марти протискивался на своем мотоцикле между машинами, наводнившими Париж. Может, Бертольд и не посмеет. Их схватка затянулась. Марти вцепился ему в вихры, а Бертольд вонзился зубами в его левое ухо. Как всегда, Бертольд комплексовал, а Марти, опять же как обычно, переживал за больного. Не просто безнадежный больной, а на все сто два процента; только он и правда был не какой-нибудь там больной. Это был Малоссен. Красный свет, зеленый. Нет, конечно, каждый больной – не просто какой-то там больной, но Малоссен – это Малоссен. На мотоцикле – нет ли, а Марти все равно застрял в пробке, и не только: он по уши увяз в этой тавтологии. Два года назад он спас Жереми Малоссена, который чуть не изжарился во время пожара в лицее. Год спустя он спас Жюли Коррансон, начиненную свинцом, как фаршированный карп. И вот, пожалуйста, теперь и сам Малоссен с дыркой в башке. Как ни старайся отгородиться, к некоторым пациентам все равно привязываешься. Марти не помнил, чтобы эта семья беспокоила его по пустякам – прыщи или несварение желудка. Если им мешал аппендицит, они вырезали его сами. Итак, они привезли ему Малоссена. Жереми возглавлял процессию.

вернуться

25

5 сентября 1795 года перед церковью Св. Роха в Париже произошла перестрелка между роялистами и силами Конвента под предводительством Бонапарта.