Маленькая торговка прозой - Пеннак Даниэль. Страница 58

В одном из переходов метро какой-то сорванец залепил жевательной резинкой рот Ж. Л. В. Кремер, в полной рассеянности проходя мимо, вдруг остановился как вкопанный. Он вспомнил блеск зуба, который померещился ему тогда, в детстве, когда хирурги уносили вынутый из него комок плоти. Кремеру стало плохо, он прислонился к стене. Когда сердце его перестало учащенно биться, он осторожно отскоблил резинку.

Он вглядывался в это лицо. Он часами высиживал на скамье напротив плаката. Круглые щеки, разящий взгляд из-под энергичного изгиба бровей, чувственный, слегка насмешливый рот, волевой подбородок, волосы, гладко зачесанные на прямой пробор, который придавал ему некое сходство с Фаустом – творцом, продавшимся за мгновение. Потом, в другое время дня, при другом освещении, Кремер как будто замечал безобидную веселость в глубине этих глаз, которые никак не хотели его отпускать. Он больше не шарахался от плакатов. Он предвидел их внезапное появление. Это превратилось в своеобразную игру между ним и его двойником. «Так я и знал», – удовлетворенно шептал он, обнаружив очередной плакат за массивом высотного здания на улице Пепиньер. «Здорово придумано!» – признавал он, глядя вслед удаляющемуся автобусу с улыбающимся во весь рот двойником. Они вдвоем играли эту комедию.

Вечером, в номере гостиницы – он назвался неким Крусмайером, торговцем из Германии, с трудом объяснявшимся по-французски, – он торопливо записывал дневные впечатления, которые когда-нибудь займут свое место в его исповеди. Прежде чем лечь спать, он перечитывал несколько страниц одного из своих романов. Книжка из магазина. Глянцевая обложка, название огромными буквами, вверху инициалы автора: Ж. Л. В. – напечатанные прописным шрифтом, загадочным и убедительным; те же инициалы внизу: ж. л. в., скромным мелким курсивом, вместо имени издателя: так скульптор оставляет на цоколе своего гениального творения только начальные буквы имени. Так он открыл в себе писателя. Он нашел скрытую мощь в читаемых строках. Простая сила, незамысловатая, земная, выдающая книгу за книгой, возводила непробиваемую стену действительности, с которой не поспоришь. На этих страницах двести двадцать пять миллионов читателей нашли себя, высказанный смысл своей собственной жизни. И тут нечему удивляться: его фамилия, Кремер, по-немецки значила «лавочник», в то же время он носил имя великого завоевателя Александра! Александр Кремер! Что еще мог он написать, кроме эпопеи о триумфе коммерции? В этом и была соль существования человека нынешнего столетия. Он вдруг спросил себя: как он мог все эти годы тюрьмы ни во что не ставить свое творчество? Ответ напрашивался сам собой. Это Сент-Ивер не давал ему поверить в себя. Он и все его товарищи по Шампрону. Его товарищи... он все еще говорил об этом как школьник, заурядный ученик. Он вернулся к своей исповеди, к тому эпизоду, где речь шла об убийстве Сент-Ивера. И написал другой вариант. Превращение произошло в коридоре: Кремер взрослел за несколько метров и уже как Фауст разил Сент-Ивера. Фауст сводил счеты с дьяволом.

Он убьет и этого Ж. Л. В., который, украв его творение, опять разбередил страшную рану в груди; это уж слишком.

Он больше не смотрел на плакаты.

Он готовился к казни.

Он хотел, чтобы она была публичной.

Он собирался убить этого Ж. Л. В. в день его появления во Дворце спорта в Берси. К тому же Ж. Л. В. сам назначал ему встречу посредством этой рекламной акции: повсюду сообщался день, час и место будущего жертвоприношения. Интервью, опубликованное в «Плейбое», утвердило его в принятом решении. Чего стоила одна глупая спесь заявлений самозванца, хорошо бы ее сбить, чтобы другим неповадно было.

Револьвер он раздобыл у тестя в оружейной лавке, на улице Реомюр. Он не мог зайти как обычный покупатель. Но квартира хозяина сообщалась с его магазином. Он провернул свое дело в одно из солнечных воскресений, когда весь Париж разъехался подышать свежим воздухом. Он выбрал «свинлей» двадцать второго калибра с оптическим прицелом и прихватил еще два револьвера на случай, если придется отбиваться. Наличные, что он нашел в квартире (мать Каролины, не доверяя банковским аферам, прятала свои сбережения в постельном белье, и Каролина подростком ежедневно таскала оттуда на карманные расходы), пришлись как нельзя более кстати: из того, что он прихватил в Шампроне, почти ничего не осталось.

Потом началась подготовка.

Во Дворце спорта он отыскал укромное местечко, откуда было удобно стрелять, – металлическую лесенку между двумя прожекторами, которые по его расчетам должны были ослепить тех, кто попытался бы смотреть в его сторону.

В назначенный вечер он примостился там, лежа между прожекторами и положив перед собой карабин. Один «смит-вессон» он заткнул за пояс; второй револьвер, завернутый в полиэтиленовый пакет, зарыл в Люксембургском саду, справедливо полагая, что публичное место гораздо надежнее гостиничного номера.

Внизу под ним Дворец спорта постепенно оживал, заполняясь прибывающими зрителями.

Тогда он и увидел в первый раз эту красивую женщину.

45

Его как током ударило, когда в поле его зрения, в центре оптического прицела оказалась эта красивая женщина. Он видел, что она была красива и что ее окружали мужчины. Вместе с тем ни один из них не осмеливался нарушить границы невидимого круга, возведенные их собственным восхищением. Он вспомнил знакомый ему парадокс красоты: безраздельная власть над империей, огороженной решеткой влечения, которое невозможно ни удовлетворить, ни преодолеть. Он сам еще в детстве испытал подобное. Он был слишком красив, чтобы кто-то осмелился подружиться с ним. Очень красивые люди – это особая раса. К этой расе как раз и принадлежала наша красавица. Он столько раз описывал ее в своих романах! И вот она здесь, сейчас, стоит, окруженная мужчинами, в центре его оптического прицела!

Когда он снял Ж. Л. В. и эту красивую женщину стало рвать прямо на толпу, он воспринял эту реакцию как самое искреннее заявление о своей любви. Она думала, что он мертв. Великолепное зрелище, когда она своими вулканическими извержениями отдавала ему последние почести. Она не знала, что на сцене был совсем не тот, по ком она скорбела, а его ничтожная карикатура. Она думала, что потеряла своего любимого автора, в то время как ее автор на самом деле только что открыл ее для себя!

Эти фразы он записал, слово в слово, тем же вечером в свою тетрадь.

Он подождал, пока Дворец спорта опустеет, и вышел вслед за своей красавицей. Он сел в тот же вагон метро. Он шел за ней до самого дома, узнал, где она живет, этаж, дверь квартиры. Он съехал из гостиницы и снял комнату рядом с ее окнами. Всю ту ночь он писал, как, впрочем, делал всегда. Он описывал пианиста, его смерть. Он, его персонаж, прекрасно знал, на что идет. Он собирался возвестить всем о своем существовании, найти издателя, заставить его сознаться во всем и наконец вернуть себе свои права. Только тогда он предстанет перед ней. То же собирался сделать и сам Кремер.

Но прежде чем отправиться на охоту, он хотел еще раз взглянуть на нее. Он узнал ее, несмотря на парик. Он узнал ее манеру держаться: необыкновенная решительность. Он был не в силах ее оставить. К тому же он хотел узнать, зачем ей понадобился этот парик и куда приведет ее эта решимость. Он наблюдал, как она берет напрокат машины, проводил ее до дверей каждой из снятых ею комнат, познакомился с ее коллекцией париков. Сам он сидел за рулем своего маленького «рено», взятого на имя Крусмайера. Он присутствовал при расстановке машин вокруг частного особняка на улице Помп. Треугольник, в центре которого – мишень. Она переходила от одной машины к другой, меняя внешность и получив, таким образом, возможность постоянно сторожить вход в особняк. Она оставила ключи в машине, естественно, чтобы удобнее было скрыться в случае необходимости. Он не знал, к чему все это. Он понял, когда увидел министра Шаботта. Когда увидел, как она воткнула дуло в живот министру и вскочила вслед за ним в «мерседес», в который только что сама же впилилась. Все произошло так быстро, что он не успел опомниться, стоя столбом на тротуаре. Он бросился к «BMW», которую она оставила на соседнем перекрестке, и с большим трудом нагнал «мерседес». Тот, к счастью, ехал с сенаторской неспешностью. Когда она остановилась у Булонского леса, он припарковался недалеко от нее, нырнул в подлесок и незаметно приблизился к ним. Это и в самом деле был Шаботт, неунывающий глава кабинета, которому так понравилась работа Кремера семнадцать лет назад. С годами он не смягчился, не обрюзг и был все так же сухопар и подтянут. Так что узнать его было легко. Но откуда она его знала? Этот вопрос он задаст министру, если она его не убьет. Нет, не убила. Она выпроводила его из машины и оставила там одного в сгустившихся сумерках; «мерседес» отъехал. Кремер толкнул Шаботта на землю, в кусты, носом в грязь, и приставил ему револьвер к затылку.