Кожа для барабана, или Севильское причастие - Перес-Реверте Артуро. Страница 36

— Вы всегда так сдержанны или это нечто вроде позы?.. Зовите меня просто Грис. Обращение, которое вы употребили, просто смешно: посмотрите на меня как следует. Так вот, я приехала сюда, чтобы разобраться и в своем сердце, и в голове, и нашла ответ в этой церкви.

— Какой ответ?

— Тот, который мы все ищем. Дело, полагаю. То, во что можно верить и за что бороться. — И, помолчав, добавила: — Веру.

— Веру отца Ферро.

Она снова помолчала, вглядываясь в него. Ее седая косичка наполовину растрепалась; женщина подхватила ее пальцами и стала заплетать, не отводя глаз от Куарта.

— У каждого своя собственная вера, — проговорила она наконец. — Это насущно необходимо в нашем веке, который агонизирует так жестоко и безобразно. Вам не кажется?.. Все революции уже совершились и провалились. Баррикады опустели, герои, некогда связанные солидарностью, превратились в одиночек, хватающихся за все, что попадется под руку, лишь бы уцелеть. — Светлые глаза так и буравили его. — Вы никогда не чувствовали себя пешкой, забытой на шахматной доске, в каком-нибудь углу? Она слышит за спиной затихающий шум сражения, старается высоко держать голову, а сама задает себе вопрос: остался ли еще король, которому она могла бы продолжать служить?

Вдвоем они обошли церковь. Грис Марсала показала Куарту единственную фреску, которую стоило показывать: Пречистую Деву (кисти Мурильо, хотя до уверенности в этом было далеко) над входом в ризницу, рядом с исповедальней. Потом они подошли к входу в склеп, перекрытому железной решеткой, за которой терялись в темноте мраморные ступени. Женщина объяснила, что в таких маленьких храмах обычно не устраивали склепов, однако этот пользовался особой привилегией. В нем покоились четырнадцать герцогов дель Нуэво Экстремо, включая тех, что скончались еще до того, как была построена церковь. Начиная с 1865 года склепом прекратили пользоваться, а захоронения стали осуществляться в семейной усыпальнице в Сан-Фернандо. Единственным исключением была Карлота Брунер.

— Как вы сказали?

Куарт оперся рукой на арку входа, на которой были высечены череп и скрещенные кости, и ощутил, как холод камня проникает в кровь.

Грис Марсала обернулась, удивленная недоверчивым тоном священника.

— Карлота Брунер, — несколько недоуменно повторила она. — Двоюродная бабка Макарены. Она умерла в начале века и была похоронена в этом склепе.

— Мы можем пройти к ее могиле?

В голосе Куарта прозвучало плохо скрытое волнение. Женщина, все еще недоумевая, взглянула на него:

— Конечно.

Она скрылась в ризнице, вернулась со связкой ключей и, отперев решетку, повернула старый фарфоровый выключатель. Слабенькая, запыленная лампочка осветила ступени. Куарт наклонил голову и, быстро спустившись, оказался в небольшом квадратном помещении, стены которого были покрыты тремя ярусами надгробных плит. На кирпичных стенах виднелись черные и белые разводы от сырости, в застоявшемся воздухе пахло плесенью. На одной из стен Куарт увидел высеченный из мрамора герб рода дель Нуэво Экстремо с девизом: Oderint dum probent. «Пусть ненавидят, лишь бы уважали», — перевел он про себя. Над гербом располагался черный крест.

— Четырнадцать герцогов, — повторила стоявшая рядом Грис Марсала, невольно понижая голос.

Куарт всмотрелся в надписи на плитах. Самая старая из них была датирована 1472–1551 годами: за ней покоился Родриго Брунер де Лебриха, конкистадор, христианский воитель, первый герцог дель Нуэво Экстреме, Самая последняя находилась у входа, между двумя пустыми нишами, и на ней было начертано женское имя — единственное в этой гробнице, предназначенной для первооткрывателей, политиков и воинов:

Куарт провел пальцами по вырезанным на мраморе буквам имени. Он был абсолютно уверен: в его кармане лежала открытка, написанная столетие назад этой женщиной — лет за десять-двенадцать до ее смерти. Как при введении карточки с кодом в надлежащее устройство, отдельные фигуры и события начали выстраиваться в определенном порядке, связываться между собой.

— А кто такой капитан Ксалок?

Грис Марсала пристально смотрела на его пальцы, застывшие на имени «Карлота». Казалось, она была в замешательстве.

— Мануэль Ксалок был севильским моряком, уехавшим в Америку в девяностые годы прошлого века. Какое-то время он пиратствовал на Антилах, а потом пропал в море. Это случилось во время испано-американской войны 1898 года.

Здесь я каждый день молюсь за тебя, мысленно повторил Куарт. И ожидаю твоего возвращения.

— В каких отношениях он находился с Карлотой Брунер?

— Из-за него она лишилась рассудка. Или из-за разлуки с ним.

— Не может быть.

— Может, — возразила она, явно заинтригованная интересом Куарта. — Или вы считаете, что такое происходило только в романах?.. Да, там и правда все было как в романе — за тем только исключением, что конец оказался вовсе не счастливым. Юная аристократка, восставшая против воли родителей, и молодой моряк, отправившийся на поиски удачи и богатства. Андалусская аристократия организует настоящую семейную блокаду: заговор молчания, недошедшие письма. А женщина томится у окна, и сердце ее летит навстречу парусу каждого корабля, плывущего по Гвадалквивиру… — Теперь и Грис Марсала прикоснулась к доске, но тут же отдернула руку. — Она не смогла вынести этого и помешалась.

В этом священном месте твоей клятвы и моего счастья, закончил про себя Куарт. Внезапно ему захотелось оказаться вне этих стен, чтобы яркий солнечный свет стер слова, клятвы, призраки, которые он растревожил своим приходом.

— Им еще удалось встретиться?

— Да. В 1898 году, незадолго до начала войны. Но она не узнала его. Она была уже неспособна узнавать кого бы то ни было.

— А что сделал он?

Светлые глаза женщины, казалось, созерцали спокойное море, серое, как ее имя. [49]

— Он вернулся в Гавану — как раз вовремя, чтобы принять участие в войне. Но прежде чем уплыть, он оставил здесь свадебный подарок, который привез для нее. Двадцать жемчужин, украшающих статую Пресвятой Богородицы, слезами орошенной, — это те самые, что Мануэль Ксалок собрал для ожерелья, которое должна была надеть Карлота в день их венчания. — Она в последний раз взглянула на доску. — Ей всегда хотелось венчаться именно в этой церкви.

Они вышли из склепа. Грис Марсала заперла решетку, затем зажгла свет над большим алтарем, чтобы можно было получше рассмотреть статую. На груди Богородицы виднелось сердце, пронзенное семью кинжалами, а двадцать жемчужин капитана Ксалока блестели на ее лице, венце из звезд и синем покрывале.

— Я кое-чего не понимаю, — заметил Куарт, припоминая, что на открытке не было штемпеля. — Вы говорили о недошедших письмах. Но все-таки в эти годы разлуки Мануэль Ксалок и Карлота Брунер должны были как-то поддерживать связь… Что же произошло?

Грис Марсала улыбнулась печально, словно издалека. Похоже, воспоминание об этой давней истории расстроило ее.

— Макарена сказала, что вы сегодня ужинаете вместе. Можете спросить у нее самой. Никому лучше нее не известна трагедия Карлоты Брунер.

Она выключила свет, и алтарь снова погрузился в темноту.

Когда Грис Марсала вновь поднялась на леса, Куарт направился в ризницу, но, вместо того чтобы выйти через нее на улицу, задержался там, дабы осмотреть ее. На одной из стен висела очень старая, сильно поврежденная картина — «Благовещение» кисти неизвестного автора. Кроме того, он увидел вырезанную из дерева фигуру Святого Иосифа с Младенцем, также поврежденную, распятие, два пузатых латунных подсвечника, огромный комод красного дерева и шкаф. Куарт постоял посреди комнаты, оглядываясь по сторонам, потом наугад выдвинул несколько ящиков комода. Там лежали требники, предметы и украшения церковного обихода. В шкафу он обнаружил два потира, дарохранительницу, еще одну, старинную, из позолоченной латуни, с полдюжины риз и очень старый дождевой плащ, расшитый золотыми нитями. Куарт, ни к чему не прикасаясь, закрыл шкаф. Судя по всему, этот приход явно был далек от процветания.