Зеркало Лиды Саль - Астуриас Мигель Анхель. Страница 7
Она шла и молилась, молилась всем святым, и больше всего. – за Души заблудших. Иногда она сама слышала, как причитает, будто сомнамбула:
– Спаси и помилуй Души заблудшие… Души заблудшие… Души заблудшие…
И вдруг. – безъязыкий огонь. Да, все огненные языки слились воедино над кучей сухих маисовых листьев и веток. Огонь внезапно предстал перед ними за поворотом широкой дороги. Кто-то его зажег. Да, кто-то его зажег. Но кто, если вокруг не было ни живой души. И запылал он, будто по волшебству, как раз тогда, когда они сюда подошли. Если бы костер не вспыхнул вовремя, он или бы уже прогорел, или затух от ветра. Хуандо остановился, поднял руку, словно защищая глаза от слепящего золотистого пламени, расколовшего мрак. Сзади Карденала, онемев от неожиданности, только хватала ртом воздух и крестилась.
«Не подходи, Хуандо!». – готова была она закричать, но ее мужу полагалось точно выполнить наказ.
Так он и сделал и, крепко сжимая рукоятку мачете и обрушивая удары направо и налево, словно крошил воздух и набирался храбрости, которой ему не хватало, ринулся вперед.
С другой стороны костра, возле самого пламени, рядом с головешками, точь-в-точь как ему послышалось в пьяном угаре, Хуандо увидел холщовую сумку.
– Золото! Деньги! Драгоценные камни!. – бормотал он и, не боясь опалить края сомбреро или рукав грубошерстной куртки, метнулся к огню, схватил сумку, с радостью заметив, какая она тяжелая, и бросился назад, к Карденале, не обратив внимания на обожженные брови и ресницы.
– Не будем терять время,. – сказала она, быстро придя в себя, хотя он сгорал от любопытства, от желания скорее увидеть содержимое сумки, и они бросились бежать прочь от пылающего костра.
Ощупью, ничего не видя, они старались распознать, что было спрятано в сумке. Вроде бы человеческие кости. Кто знает… Но вот, вот… Ошибки быть не могло, так звякают только деньги…
Они развязали веревку. Нет, в темноте все равно ничего не увидеть. Однако, сунув внутрь руки, они нащупали кроме человеческих костей еще мачете, мешочек с кучей монет и полную бутылку.
– Сокровище! Сокровище… мертвеца! Ничего не понять. Из металлической трубочки они вытащили бумагу, вроде бы даже с печатью, которая, конечно, должна была быть документом, подтверждающим право собственности на…
Они запнулись, умолкли…
Собственники и богачи…
Но что значат эти кости, и этот мачете, и эта бутылка, полная спиртного?..
О том, что случилось в ту ночь, леденисто-туманную, жесткую, никто ничего не узнал. Случившееся утонуло в немоте двух смертей, как они говорили. Хуандо (свое полное имя. – Хуандо Диос Родригес. – на сей раз он услышал в суде) прикидывался дурачком всякий раз, когда полицейские и судьи у него выпытывали, его допрашивали: из-за чего он поссорился с Пруденсио Сальватьеррой, которого раньше и в глаза не видал.
– Да ни из-за чего.... – отвечал Хуандо. его язык еле ворочался в такт едва шевелящейся мысли.
– Двое мужчин не пойдут насмерть рубиться мачете из-за ничего. Причина должна быть. Сальватьерра был твоим врагом?
– Да нет, не был…. – Ты его давно знал?. – Да нет, я его не знал, он меня тоже…
– Потому вы и дрались?
– Да нет. Повстречались и подрались. Мне его кровь пролить захотелось. Есть такие люди, которым горло перерезать хочется. Ну я его и позвал драться, дело мужское, обычное…
– Так вот, за мужское обычное дело тебе придется дорого заплатить…
– Быть по-вашему, за мужское дело всегда платить надо…
И опять делал дурашливое лицо. Надо уметь сделать такие остекленевшие глаза без всякого выражения из своих живых глаз: надо уметь казаться таким безучастным и так вяло шевелить губами, чтобы волосок не дрогнул в его редких усах. Надо только суметь стать таким тихим… впрочем, это было него натуре, быть тихим, нешумливым.
Судья дважды его допрашивал. Драться насмерть и не знать друг друга.
– Если верно то, что ты его никогда в жизни не видел,. – и чиновник приближал свое лицо, украшенное очками, к равнодушному лицу обвиняемого. – какого черта тебе втемяшилось драться с ним. требопать. чтобы он взялся за мачете, грозить, что ты его убьешь, потому что тебе так велено у тебя есть наказ его прикончить…
Хуандо в ответ. – ни слова, а его молчание из себя выводило судью, который все спрашивал да расспрашивал, то один вопрос задавал, то другой, чтобы он сознался, кто толкнул его на преступление, за которое теперь один расплачивается.
– Тебя кто-нибудь подкупил? Кто-нибудь давал деньги за убийство Сальватьерры?. – А потом начинал заходить с другого конца:. – Хуандо, ты знаешь, что такое гипнотизм?
– Да как не знать…
– Так знаешь или нет?..
– Знаю…
– Тогда не кажется ли тебе, что ты убил его в драке под воздействием какой-то чудодейственной силы, вроде бы как загипнотизированный?
– Не знаю… Может, так, а может, и нет…
– Что же с тобой все-таки приключилось?
– Зашел я, значит, пропустить стаканчик, пью я. еще не допил, как слышу, кто-то называет имя этого…
– Пруденсио Сальватьерры…
– Да, и все-то во мне перевернулось, равно как гора каменная на меня обрушилась. Так и замолотило, застучало по мне. а его имя так в голову ударило, что я тут же вытащил мачете и позвал его драться, хотя предупредил, что ему меня не убить, потому как сделан я из камней.
Хуандо ни на какие вопросы больше не отвечал и только поигрывал соломенным сомбреро, которое держал в руках.
Ему дали десять лет за убийство. Исписали уйму бумаги и дали десять годков тюрьмы, словно на десять лет закопали в землю. Он это так и воспринял: десять лет своей жизни быть ему мертвым, а как выйдет из заключения, все равно что вернется с кладбища.
Но лучше тюрьма, чем могила, утешала себя Карденала Сифуэнтес, с каждым месяцем все более опечаливаясь, с каждым днем все более сокрушаясь, ибо ей казалось, что и на нее взвалили такой же груз наказания. Она нанялась в прислуги неподалеку от большой тюрьмы в городе, куда после вынесения приговора перевели Хуандо из их деревни. И воскресенье за воскресеньем, умывшись в пять утра, она обряжалась в праздничное платье, смазывала волосы ароматическим маслом, вплетала в обе косы красивые ленты, которые каждое воскресенье были разными. – то зелеными, то красными, то желтыми, и отправлялась к острогу, счастливая тем, что может доставить арестанту радость своим присутствием, булочками и сигарами.
В то воскресенье Хуандо. обняв ее обеими руками, которые просовывались, как головы двух питонов, сквозь разделявшую их решетку, немало ее удивил.
– Ведь это,. – сказал он ей на ухо,. – все-таки кончится…
Она не поняла, но и объяснить не попросила. Точнее сказать, она не поняла того, что уже знала.
Она знала, что заключение окончится и стало оканчиваться очень давно. Едва только он вошел в тюрьму, срок начал кончаться. Но не кончается. Никак не кончается…
Хотя, по правде сказать, Хуандо не тяготился своим заточением, потому что покойный Сальватьерра с каждым днем все меньше терзал его душу, а случись все иначе, до смерти пришлось бы терзаться угрызениями совести. Здесь сполна расплачусь, и будем жить в мире, говорил себе Хуандо и успокаивался.
– А когда выйдешь, что ты будешь делать?. – Голос Карденалы дрогнул, ибо, страшась спросить, как себе представляет будущее ее муж, она сказала не «мы будем делать», а «ты будешь делать»…
Хуандо робко взглянул на нее, тоже страшась спросить, как понять это «ты будешь делать»… Может, она хочет остаться в городе работать прислугой? Или другой мужчина?..
– Поговорим начистоту, Карденала Сифуэнтес.. – Хуандо легонько ее оттолкнул и выпрямился за решеткой, сразу став на голову выше. – Ты хочешь остаться здесь? Со мной не вернешься туда?..
– Нет…
Это ее «нет» полоснуло арестанта, как хлыст тюремною надзирателя. Он проглотил слюну, сделал равнодушное лицо и. пожав плечами, пробормотал:
– Ладно, дело твое, я пойду один… Ты ведь знаешь, мне надо вернуться туда…