Иероглиф «Любовь» - Первухина Надежда Валентиновна. Страница 47

– Отменно! – одобрительно пророкотал дракон, не замедляя полета. – Вижу, ты и впрямь не теряла времени в обители Крылатой Цэнфэн, принцесса. Может быть, я даже не пожалею о том, что взялся сопутствовать тебе, вместо того чтобы спать и видеть сладкие сны о минувшей жизни!..

Все когда-нибудь завершается, завершился и этот чудесный полет. Каменистые пустоши внизу сменились бесконечными рисовыми полями, а потом – старой бамбуковой рощей, и дракон стал снижаться.

– Я оставлю тебя у бамбуковой рощи, – заявил он принцессе. – Пройдешь сквозь нее и попадешь в селение Юэцзюань. Раньше люди здесь процветали, земля была изобильной, но теперь и им несладко приходится. Однако, насколько я помню здешних жителей, они гостеприимны и не относятся с подозрением к пришельцам. В селении ты передохнешь, подкрепишь силы, узнаешь, как живут люди, какими новостями довольствуются... А обо мне не беспокойся. Я приду тебе на помощь в любое время и в любом месте, явлюсь по первому зову, если ты начертишь в воздухе иероглиф моего имени. Запомнила?

«Запомнила. Но, господин дракон, у меня нет ни одной монетки, чтобы заплатить за еду и кров. Или люди уже не пользуются деньгами? »

– А, не беспокойся, – ответил дракон беспечно. – Вспомни, в каком ты виде. Ты же выглядишь как Монах – бритая голова, бледное лицо, оранжевые одежды! У монахов никогда не должно быть денег, это всякий знает. Потому монахов привечают, кормят и поят бесплатно, даже еще и подаяния жертвуют... Хм-м, во всяком случае, раньше так было.

Дракон опустился за бамбуковой рощей и почти стряхнул с себя Мэй.

– Все, мне пора, – заторопился он. – Удачи тебе принцесса.

«Благодарю тебя, любезный дракон! »

– Еще бы не поблагодарить! Мало кто из нас, из драконов, способен на подобную любезность. Прощай!

Дракон живо захлопал крыльями и взвился вверх, как новогодняя хлопушка. Мэй посмотрела ему вслед! а потом зашагала через бамбуковую рощу. Близился вечер, и ей хотелось попасть в селение до сумерек, найти ночлег и еду – ведь те три дня, что она летела на драконе, у нее ни крошки во рту не было. Мэй не жаловалась – ведь в обители их обучали особым приемам, позволяющим долго терпеть голод, жажду, бессонницу и не терять сил, – но теперь ей казалось, что ее тело собирается взбунтоваться, требуя к себе пристального внимания.

В роще журчал крохотный родничок; вода из него текла тонкой струйкой в искусно выложенную обтесанными камнями чашу. Мэй напилась вволю – вода была удивительно вкусной – и умыла обветренное лицо. Затем привела в порядок свои монашеские одежды и пошла дальше.

Наконец роща осталась позади, и взгляду Мэй открылась деревня, обнесенная со всех сторон невысокой, кое-где осыпавшейся и выщербленной каменной стеной. Большие деревенские ворота были распахнуты, возле них одиноко бродила тошая овца и щипала куцые травинки. Когда Мэй подошла к воротам, овца оторвалась от своего занятия и неодобрительно посмотрела на девушку. Мэй ответила ей усталым взглядом.

Принцесса шла по деревне и осматривалась. Все селение состояло из пары дюжин домиков, выстроенных из бамбука и обмазанных глиной, а сверху крытых тростником и рисовой соломой, почерневшей от дождя и сырости. На бамбуковых распорках сущилось бедняцкое тряпье, среди высоких метелок травы под названием кроличий пух бродили худощавые, голенастые куры и смотрели с подозрением на пришелицу в оранжевых одеждах... Из одного домика вышла женщина, за ней следом высыпало с пяток голопузых ребятишек один меньше другого – и они тоже смотрели на Мэй странно... Принцесса на всякий случай отвесила им монашеский поклон, но ответного поклона не получила. Пройдя половину деревни, Мэй увидела двухэтажный деревянный дом с загнутой резной крышей. Стены дома когда-то были выкрашены красной краской, но теперь она облупилась, открывая взору неприглядное почерневшее дерево. Над входом висела вывеска, тоже изрядно облупившаяся. Вывеска гласила: «Чайный дом господина Жуна «Веселье и Процветание». Сдаются комнаты».

Мэй толкнула дверь и вошла в чайную. Внутри пахло имбирем, сельдереем, кипяченым маслом и еще чем-то неуловимым, чем всегда пахнут кухни. Чайная выглядела скромно, но чисто; за деревянными, выскобленными до блеска столиками сидели несколько мужчин и наливали себе вино из маленьких фарфоровых чайников [22]. На вошедшего молодого монаха они посмотрели с плохо скрываемым удивлением.

Мэй села за свободный столик. Тут же из задней комнаты вышел, как видно, сам хозяин чайной – в отличие от прочих здешних мужчин, он был одет в шелковую кофту, подбитую ватой, и шелковые синие шаровары с пришитыми по бокам алыми лентами. Его волосы лоснились от жира, а в ушах посверкивали жемчужные серьги.

Хозяин подобострастно поклонился: Приветствую святого отшельника! Такая честь для моей скромной чайной! У меня как раз поспели паровые лепешки, разварной рис и имбирные пироги с соей! Угодно ли отведать? Мэй кивнула.

– Отлично! – обрадовался хозяин. – Есть у меня и свободные комнаты, удобные, со свежими циновками, моя дочка сама плетет эти циновки – залюбуешься! Переночуйте, отдохните!

Мэй снова кивнула.

– Ах, какое благословение для моего дома, святой монах-отшельник переночует у меня! Отче, вы, вероятно, спустились с Туманных скал? Вы пребываете в тамошней обители или в одиночестве спасаете свои три бессмертных души?

Мэй на всякий случай покачала головой – о Туманных скалах она знала лишь то, что пролетала над ними на драконе. Потом она указала на свои губы и снова покачала головой, чтобы хозяин чайной не принял ее молчание за невежливость. Тот понял:

– О, вы соблюдаете обет молчания! Понятно, понятно! Не смею больше вас смущать своей болтовней, немедленно принесу вам кушанья и самого лучшего чаю! А дочке велю приготовить вам комнату!

Мэй сложила руки в благословляющем жесте, хозяин довольно ухмыльнулся и заторопился на кухню. Уже через несколько минут он самолично поставил перед Мэй глиняную плошку с рисом, блюдо с пирожками, чашечку соуса, пучок сельдерея и положил чистые палочки для еды, обернутые полоской белой бумаги. Затем принес свежезаваренный зеленый чай. Мэй благодарно поклонилась и принялась за трапезу. Ее немного смущало то, что с собой у нее нет ни монетки, но, когда она покончила с рисом и пирожками и принялась за чай, ей в голову пришла ценная мысль. Она распрямила бумагу, в которую были завернуты палочки для еды, достала свою кисть, обмакнула ее в чай и вывела надпись:

«Благое дело превращает бумагу в серебро».

И тут же полоска бумаги стала слитком серебра – правда, небольшим, но его с лихвой могло бы хватить в качестве платы за еду и ночлег.

Вернулся хозяин, поглядел на слиток серебра, а затем мрачно глянул на Мэй.

– Эх, святой отшельник! – сказал он в сердцах. – Показывал бы ты свои чудеса в другом месте! Меня не проведешь, я всегда отличу подлинное серебро от серебра, которое вы, монахи, наколдовываете своими молитвами! Будто неведомо мне, что вы никогда не носите с собой денег, бритоголовые жулики!

Мэй ужасно удивилась такой перемене в настроении хозяина. Поначалу он готов был свои глаза вынуть и подать ей на блюде, а теперь чуть ли не прогонял прочь из чайной. Тут мужчина заметил в руках Мэй кисть.

– Вот что, святой отче, – сказал хозяин. – Если тебе нечем расплатиться со мной, то расплатись трудом. Вижу, ты искусный каллиграф, раз в руках у тебя такая прекрасная кисть. Обнови надпись на вывеске над моей чайной – и считай, что мы в расчете. Хорошего каллиграфа сейчас днем с огнем не сыщешь, да и за каждый начертанный иероглиф они, говорят, берут воз золота и драгоценностей. Согласен, отче?