Война по понедельникам (сборник) - Первушин Антон Иванович. Страница 26

— Стойте! — закричал, не выдержав, Игорь. — Зачем же вы так?! Что я вам сделал?!

И Милорд сбился. Так и застыл с открытым ртом в позе трибуна. И судя по всему, снова ушел в себя. Взгляд его опустел.

Надежда Игоря на то, что товарищ по несчастью поддержит план побега, подскажет какую-нибудь идею, которая пойдет на пользу дела, рассыпалась как карточный домик. Веру в то, что перед ним Альтруист, постигла еще более тяжелая участь. Бабаев с ужасом думал о том, что вот теперь он остался один на один против врагов Клуба (антиподы?), и не от кого ждать поддержки или хотя бы доброго слова, и как теперь себя вести, что предпринять? Гашарти подсказал бы, но Гашарти мертв, а этот его… «знакомый», он, это ясно, ответит насмешкой, очередной издевкой, или вообще не захочет отвечать…

Так и оказалось. Когда через минуту визави Бабаева осмотрелся вокруг более осмысленным взглядом, желание продолжать свое издевательски высокомерное выступление у него пропало, и он грубо сказал Игорю, все еще сидящему на его кровати:

— Расселся, а? Слазь-ка, Альтруист.

Игорь, понурившись, встал.

Милорд немедленно бухнулся на кровать, закинул руки за голову, а ноги, вытянув, водрузил на спинку. Больше в тот день он не сказал ни слова.

Предпочитал он помалкивать и потом. Лишь иногда приступом нападало на него веселье, и он начинал насвистывать какой-то незнакомый мотивчик, или напевал себе под нос, или, если уж совсем испытывал подъем духа, — отпускал иронические реплики в адрес Бабаева, называя его то «альтруистом недоделанным», то «заморышем замороченным».

Игорь не отвечал на его реплики, он злился и отчаянно размышлял, что же все-таки предпринять. В конце концов он решил, что вполне может реализовать свой план в одиночку, но нужно обзавестись каким-нибудь оружием для нейтрализации охранника. Так, весь шестой день заключения, воскресенье, он посвятил тому, что разбирал собственную кровать. Без инструментов это было не так-то просто сделать: восемь до упора затянутых болтов, четыре — зачем это? — сварочных шва. Милорд со своего места не без интереса наблюдал за его приготовлениями и, ухмыляясь во весь рот, подзуживал:

— Давай, давай, веселее. Ну еще один болтик остался… Да тресни ты ее об стену — она и отвалится!..

Игорь старался не обращать внимания, не слушать и не слышать. Но голос Милорда был единственным живым звуком в этом подвале, и просто так отрешиться от него Бабаев оказался не в силах. Милорд посмеивался.

— Какой бегунок растет! — заключил он.

Тем не менее к вечеру Игорю удалось справиться с кроватью и он в качестве оружия заполучил ее тяжелую стальную ножку. Взвесил на руке — вполне подходяще.

— Молодец, — оценил Милорд все с той же издевательской интонацией. — Только вот Гашарти не одобрил бы твой поступок, а?

Игорь медленно повернулся к Милорду.

— Не трогай Сержа, — сказал он твердо: как ни странно, стальная ножка в руке прибавляла уверенности духу и весомости произносимым словам.

— Ты можешь говорить что угодно, — пояснил Игорь сурово; он давно заготовил эту фразу и мысленно отрепетировал. — Но не трогай Гашарти!

— А почему собственно, а? — возмутился Милорд, невзирая на страшное орудие в руках Бабаева. — Я ведь как-никак знаю его лет восемь. Ты-то ведь не можешь похвастаться столь продолжительным с ним знакомством, а?

Игорь ожидал какой угодно реакции от Милорда на свое требование: смеха, очередных подначек, или ухода в себя. Однако Милорд и теперь обманул все его ожидания, вполне резонно напомнив о давнем знакомстве с Гашарти (ну почему Серж беседовал с этим подонком, как со своим?) и отстаивая таким образом свое право говорить о нем. Игорь, конечно, понимал, что за этим его «правом» нет ничего настоящего; что Милорд — предатель и провокатор; что он враг; и что, скорее всего, он слова доброго не скажет о Гашарти, станет поливать его грязью. Так оно в конце концов и получилось, но Бабаев уже ничего не мог поделать, допустив и приняв весомость аргумента: «как-никак знаю его лет восемь».

— Так вот, — с ленцой в голосе, расслабленно продолжил Милорд, — наш любимый и уважаемый Серж не одобрил бы твои действия ни под каким видом. Он ведь до того, как в песняры податься, знаешь кем был, а? Не знаешь. А был он, между прочим, ломок и специалист по «съешке». Большой, между прочим, специалист. Виртуоз. А у ломка какая забота, знаешь ты, а? Забота у него — и монету срубить, и целым остаться. Вот и приходилось крутиться: тем подмахнет, и этим тоже подмахнет; и фарам — друг, и клонам — приятель. И ловок был, пройдоха, куда уж мне, или тебе до него. Так что, попади он в такую заваруху — не стал бы кровати уродовать, а подмахнул бы тому-другому и на свободу. Опять фишки переставлять — большой виртуоз все-таки… Он тебя-то в «съешку» учил играть, а?

Игорь не ответил. Было очевидно, Милорд лжет: бессовестно, ни слова правды. Не мог быть таким человеком Гашарти, каким описывал его Милорд: Серж погиб, как герой; он не мог договариваться о чем-либо с людьми в черном; не раздумывая, он шагнул под пулю, во имя Клуба пожертвовал самым ценным — жизнью.

И неужели заслужил он, чтобы называли его такими погаными кличками: «песняр», «ломок»? Необходимо было дать Милорду отповедь, но тот снова очень метко подцепил Игоря, спросив к месту, учил ли Серж играть его в «съешку»? А ведь действительно — учил! И Милорд, словно почуяв, что здесь оно — слабое звено, надавил еще чуть сильнее:

— И, небось, дал выиграть для начала, а? Потом захотел отыграться? Распалил, завел, а? И пошел выигрывать? Привычка — вторая натура, а?

— Неправда! — закричал Игорь с искренним облегчением и даже палку свою опустив. — Он первым выиграл!

— О-о! — удивился Милорд. — А Серж наш рос, оказывается. Более индивидуальные подходы стал искать, а?

Игорь собрался. Это далось ему не без труда, но он догадывался, что только мобилизовав все силы, можно достойно противостоять этому лицемерному подлецу с его лживостью, с его ухмылками, с его нескрываемой ненавистью к альтруистам.

Игорь собрался.

— Предатель, мерзавец! — выкрикнул он в лицо Милорду первые пришедшие на ум слова. — Честь свою продал! Теперь и Сержа хочешь туда же записать?! Ты… ты… — Бабаев захлебнулся.

— Кому продал-то, а? — устало махнул рукой Милорд; судя по всему, охота к дальнейшему разговору на эту тему у него пропала, и он завозился, отворачиваясь к стене, и, уже устроившись, пробурчал спиной к Игорьку:

— Твоему Клубу любимому и продал. Только не я первым был. Гашарти — раньше…

Бабаев легко мог сейчас подойти и ударить Милорда по рыжему затылку ножкой от кровати, но то, как спокойно, не подумав даже о подобной возможности, повернулся к стене Милорд (пусть негодяй! пусть предатель! пусть враг!), охладило пыл Игоря, и он, тяжело дыша, уселся на жалкие останки собственной постели, а не подошел и не ударил…

Не получился у него и другой удар, вроде бы до мелочей продуманный и положенный, как фундамент, в основу примитивного плана побега. Тут Бабаев не колебался: слишком многое зависело от того, не дрогнет ли рука в нужную секунду. Однако он промахнулся, и не потому даже, что неопытен был в подобных делах, а потому, что слишком опытен оказался охранник, и хотя этот последний выглядел неуклюжим, он мгновенно ушел от замаха, одним точным ударом выбил из рук Бабаева стальную ножку, а другим — отшвырнул Игоря на пол. При том он даже не рассадил себе кожу на костяшках толстых сильных пальцев.

Милорд издевательски захохотал и уж конечно не пошевелился, чтобы хоть как-то Игорю помочь. Бабаев ворочался на полу подвала, кровь из рассеченной брови заливала ему лицо, а в подвал спускались какие-то новые люди. Он пока еще их не видел, и только голос (женский!) он узнал, и от узнавания этого все перевернулось у него в груди, и продрала смертельная дрожь. Тот голос , тот самый голос, распорядившийся ночью над умирающим на ковре Гашарти: «Вырубите третьего!». И этот голос во влажном сумраке подвала чуть насмешливо и с заметным акцентом произнес: