«Рубин» прерывает молчание - Петецкий Богдан. Страница 1

Богдан Петецкий

«Рубин» прерывает молчание

1.

— Пеленг!

Фрос дернулся в кресле, словно хотел сорвать привязанные ремни. Пальцы его руки повисли над пультом связи. В кабине потемнело.

Я заметил краем глаза движение Моты в сторону экрана и в тот же самый миг мой взгляд приковал пульсирующий зеленый огонек.

Пеленг! След нашего собственного мира в лабиринте галактических коридоров. Присутствие людей, которые ждут тебя, которые приняли корабль и поведут его туда, где будет ветер и тучи, солнце, горизонт и земля под ногами.

Только вот эта твердь внизу давно перестала быть нашим миром. Его жители перерезали нить, связывающую их с Землей, одной из тысяч планет, прицепившейся к ближайшим звездам. Станция на мертвом спутнике, последний пост материнской цивилизации хозяев системы, замолчала четыре года назад. Батареи ее лидеров, остронаправленных передатчиков и техноновых антенн ждали, слепые и глухие, вплоть до момента, когда в зените, не выше, чем в четырех тысяч метров, блеснет над ними огонь кормовых дюз «Рубина».

Нонсенс! Невероятность такая же очевидная, как факт, что пеленгационный передатчик станции начал передачу.

Я сосредоточил внимание на небольшом прямоугольном экране, нижнюю часть которого заслонял широкий шлем Моты. Сомнений быть не могло!

— Нонсанс, — повторил я вслух. — Должны были придумать что-то получше.

— Кто? — буркнул Мота.

— Именно, кто?

— Курс? — дошел до меня возбужденный голос Фроса. — Идем также и дальше?

Никто не ответил. Голова Моты заслонила почти весь экран калькулятора. Огоньки индикаторов беспокойно затрепыхались. Из глубины корабля, из-за грузовых и энергетических отсеков донеслось нарастающее и глухое гудение.

Медленно, как бы нехотя, символ ракеты сходил с линии, протянувшейся по середине главного экрана. Это был ответ. Мы не воспользуемся приглашением, от кого бы оно не исходило.

— Тучи, — зазвучал в наушниках спокойный голос Моты.

Я поднял голову. Объективы автоматически перешли на инфракрасный. Контуры кратеров и горных вершин стали резче, чернота вакуума осталась над нами. Еще двадцать, тридцать секунд и автоматы скорректировали трассу полета.

Я почувствовал, что мои мышцы расслабляются. Смена коррибора, когда корабль уже стоит на огне, не принадлежит к приятным маневрам. И к безопасным — тоже. Движение значительно большем расстоянии от поверхности. А сейчас под нами уже виднелось, как на ладони, мелкое и обширное углубление со сглаженными краями, в которые целились огненные пальцы выхлопов.

— Тучи, — повторил Мота.

Я снова оглядел экраны. Да, тучи! Плотная, бело-золотая масса, напоминающая бесконечно огромный комок жира.

Мы уже были под ними. В зените чернело словно уменьшающее выходное отверстие вертикального колодца. Дорога «Рубина»! Кроме него — ни следа какого-нибудь одиночного облака, хотя бы одного, гонимого ветром пара! Могло показаться, что мы застряли между двумя почти дотрагивающимися друг до друга шарами: одним — напоминавшим мертвые спутники больших планет нашей системы, и другим — не похожим ни на что, вероятно плоским, словно спрессованным невообразимой силой.

Я изменил положение экрана, разыскивая глазом край этой уже немного потускневшей плоскости и внезапно меня охватило чистейшее изумление. Несколько секунд я не двигался, потом машинально потянулся к пульту и отодвинул изображение.

Щит туч под нами образовал правильный и уменьшающийся на глазах круг. Его края сначала медленно, потом все быстрее убегали вверх, закругляясь. Одновременно же центр надувался, как баллон гигантских размеров. Его цвета пригасали, становились матовыми, ясное золото перешло в красноту, смешанную с фиолетовым. Но и это было иллюзией. На поверхности шара, который образовали в этот миг тучи, ложилось только отражение чистого неба, странно потемневшего, лишенного натуральной перспективы как бы замкнутого в пространстве стеной черного стекла.

Я всмотрелся в этот расширенный до абсурда горизонт и изумился снова. Вокруг тут над нашими головами вырисовывались острые и частые контуры континентов. Планета, к которой мы направлялись, окружала нас своей скорлупой, замыкала внутри сферического пространства, построенного из собственных континентов и океанов. Я перенес взгляд выше. Баллон туч отдалился и приобрел окраску мнимого небосвода. Еще минуту я мог угадать его очертания, после чего купол горизонта замкнулся над нами, показывая повисшее под прямым углом отражение поверхности планеты. Но этот не было отражением. Мы знали атмосферу сателлита, на котором устроена станция. И не только атмосферу. Знали на память данные, касающиеся температуры химического состава скал, излучения, чего-то там еще. Мы не знали, что ожидает нас на этом шаре, но могли с точностью до мелочей сказать, в каком это произойдет окружении. Это лишь мое зрение позволило застать меня врасплох. Одно дело — знать, другое — увидеть. Мир, который поглотил нас, выглядел, словно бы перенесен в действительность из горяченного бреда.

Огоньки индикаторов пригасли раз, и второй. Завибрировали компрессоры, гонящие кислород в скафандры. Догоняющее снизу, словно изнутри горы гудение, перешло в постоянный и резкий грохот. Я слишком долго смотрел в верхний экран. От меня сбежал момент, когда неизвестный грунт стал местом нашей посадки.

Один удар, от которого у меня мурашки побежали по затылку, и внезапная тишина! Замирающее, едва слышное шипение дюз. Передаваемая объективами картина планеты на миг размазалась, потом вновь стала резкой. Стали!

— Так, — сказал Мота. — Так это выглядит!

Никто из нас не ответил. Сидели без движения, не спуская взглядов с окошечек датчиков. Шли секунды. Грунт держал крепко, уверенно. Температура панциря падала. Дым и пыль, поднятая выхлопом, опадали, показывая окружающее место посадки и пейзаж. И тишина!

Пальцы Моты соскользнули с пульта. Раздался характерный писк /анализаторов/ аммортизаторов кресла, и тело пилота приняло сидячее положение.

— Так… — повторил он. Откинул голову назад, отстегнул ремни и, высоко поднимая плечи, потянулся так, что на груди у него что-то затрещало. Потом он встал и низко наклонившись, охраняя шлем от удара о повисшие над экраном узлы кабелей, прошел в сторону сумматора, который теперь на грунте снова стал глазным координационным центром всей бортовой аппаратуры. Через минуту оттуда донеслось первое щелканье переключателем.

— Мне и в голову не приходило… — заикнулся Форс и замолчал.

Я отвернулся. Надо же, в голову ему не приходило!

Наушники в моем шлеме внезапно ожили.

Взорвался хриплый визг сигналов, непонятные смертные слова, мяукающие призывы автоматических кодов, характерный треск, что свидетельствовало о близости солнца…

Машинально я искривился, скинул ремни, может чуточку резче, чем нужно, и встал.

Голоса затихли, как обрезанные ножом. По-настоящему мы не должны бы прерывать прослушивание. Могло случиться, что из обрывков разговоров, которые вели между собой жители системы, мы до чего-то докопаемся, о чем должны знать, чем в спокойную минуту займемся записывающей приставкой. Но это прослушивание Земля вела неустанно, более семидесяти лет. Факт, что мы трое перенеслись в непосредственную близость к передатчикам на сателлит единственной обитаемой планеты здешнего солнца, не менял в основном ничего. Наивно было бы считать, что мы услышим нечто, что избегало до сих пор внимание мощных радиотелескопов, установленных за орбитой Трансплутона.

Так или иначе, почти всю дорогу, все датчики пульта связи оставались погашенными и тихими. Конечно, если не считать пеленга, который после четырех лет молчания внезапно очнулся, словно люди отправились оттуда на долгую прогулку, а как раз сейчас вернулись. Притом, это не появление корабля земного призвало их к порядку. Насколько наши приемники молчали потому что от их непрестанного беспорядочного шума у нас пухли головы, настолько молчание передатчиков «Рубина», целенаправленное было признано условием удачи экспедиции. А по крайней мере достижение нами пункта, который теоретически давал шанс проведения необходимых операций.