«Рубин» прерывает молчание - Петецкий Богдан. Страница 4

В середине колонны, словно капиллярные сосуды в стебле растения, проходили трубопроводы, доставляющие топливо водяным печам и автоматам снабжения. Я не помню фамилий первой тройки, которая осталась на этой базе на полные десять лет. Экипаж станции менялся пять раз.

Пятьдесят лет в сообщениях, плывущих к Земле, повторялись почти идентичные данные, касающиеся окружения станции и жителей соседней планеты. Планеты людей, которые покинули Землю, чтобы добыть для нее новые миры, а потом не захотели об этом вспоминать.

Последний склон. Верх перевала, а скорее широкой седловины между двумя горбами прибрежных взгорий, поднимался на расстоянии не более пятидесяти метров.

Каждый шаг наш открывал все более близкие просторы океана. Он был ржаво-фиолетовым, казался холодным и каким-то густым.

Ветер немного набрал силы, его шум временами переходил в верхние регистры.

Мота внезапно остановился. Он поднял правую руку и мгновение стоял без движения. Наконец он опустил руку, послал мне мимолетный взгляд и потянулся к пульту калькулятора.

Пока он измерял данные измерений, прошло несколько минут. Все это время я молчал. Несмотря на то, что вокруг царил нерушимый покой, окрестности были знакомы мне черезчур. Рельефная карта на базе Церере, откуда мы стартовали, правильно передавала не только местности, но и каждый излом скалы, углубление, почти каждый камень или кучу мусора, представляющий здешний мох.

Уже добрых несколько километров я узнавал возвышения, которые мы миновали, мог бы даже назвать расстояния их от станции, не говоря уж об определении, в котором следовало ее искать. Но если Мота считает, что следует что-то проверить, то не буду ему мешать. Он тут был. Можно сказать, что он возвращается к себе. Видно, он действительно не уверен в собственном опыте. Или, возможно, имеет его слишком много.

Эта глыба справа, выше середины седловины, была вырисована на карте с фотографической точностью. Даже ее размеры соответствовали пропорциям окружению. По середине скалы проходила светлая трещина. Ниже — вздутие и глубоко врезанная плита, образующая широкий фундамент. С противоположной, невидимой пока стороны похощая ступенька переходила в просторную достаточно глубокую колею.

— Девяносто метров, — сказал Мота, затем обратился: — Фрос! Что с этим пеленгом?

Наушники застрекотали. В голове у меня пронеслась мысль, что мы остались одни. Что «Рубин» покинул эту планету, или же попросту исчез, как те трое со станции. И это была дурацкая мысль.

— Тишина, — наконец отозвался Фрос. — Ни следа сигнала! Если не считать голосов тех, с Третьей.

Так! Третья планета системы не молчала. Минует несколько десятков, может быть, и несколько сотен лет, и местная сеть связи растянется на остальные планеты, те, что находятся ближе к солнцу, чем эта, и дальше, сейчас мертвые, едва касающиеся экосферы, пока им некуда торопиться. У них достаточно хлопот. Даже если они сами себе их натворили.

— Идем дальше, — буркнул Мота не то мне, не то Фросу.

— Слышу вас хорошо, — раздалось из кабины «Рубина», — но хуже с локализацией. Видите море?

— С первой минуты, — буркнул я.

— Я имею ввиду побережье? Станцию?

— Угу…

— Еще несколько шагов, — ответил Мота.

Наушники снова зажужжали.

Наступила тишина.

Вершина была рядом. Метр, другой и наши тени сравнялись с краем грани. И с некоторого времени я заметил, что море начинает менять цвет. Мелководье, — подумал я.

Но это не было мелководье.

Мы сделали еще три, может быть, четыре шага и оказались на плоской плите, полого спадающей к недалекому пляжу.

Она была каменистой, тут и там отмеченная как бы призмами гравия, грязно-фиолетовая, темней, чем ведущая к ней равнина.

Море, однако, от самого берега приковывало взор грязноватой зеленью.

Мота остановился как вкопанный. С необычайной для него поспешностью передвинул у себя на плече панель калькулятора.

— Что-то новое? — спросил я.

Он только нетерпеливо помотал головой.

Несколько секунд он производил и проверял вычисления, после чего поднял голову и огляделся.

Слова были излишни. Куда только достигал взгляд, перед нами расстилалось пустое пространство океана.

Мне показалось, что в отдалении, где зелень прибрежных вод мутнела и гасла, я различаю отражение свисающих с небосклона пейзажей. Но там нам нечего было искать. Зато здесь, где Мота просидел десять лет в панцирной, образцово экипированной станции, откуда еще два часа назад шел в эфир регулярный целенаправленный код, виднелось только море, покрытое зеленоватым кожухом как бы редковатой травы. Эта зелень была здесь чем-то настолько необычным, как вид голубого газона в Лондонском парке.

Мота еще раз окинул взглядом побережье потом дал мне знак рукой и отступил на несколько шагов. Я пошел за ним.

Мы широкой дугой обогнули седловину, а после поднялись на ней снова, на этот раз выходя и подножья той глыбы, торчавшая как одинаковая башня. Не прошло и пяти минут, как мы вступили в тень, падавшую со скального козырька.

— Что ты хочешь делать? — спросил я приглушенным голосом.

— Подожди…

Он низко наклонился и медленным шагом шурша рукавицами по каменной плите, гладкой в этом месте, словно отполированной с помощью воды, начал огибать скалу.

Я подождал несколько секунд и пошел по его следам. Снова перед моими глазами был простор океана, где по точным координатам или картам, исправляемым десятилетиями, должна была находиться станция. Седловина немного расширялась в этом месте, за глыбой еще продвигалась еще на метр, а может полтора, под гору и только потом переходила в скатывающийся к пляжу склон.

Поэтому ниша у подножия скалы получила что-то вроде хорошо укрепленного бруствера. Это был не самый плохой наблюдательный пункт. При условии, что в поле зрения должно было разыграться или проявиться что-то, что следовало наблюдать.

Мота стоял с минуту, сгорбившись, словно баллоны на его плечах внезапно потяжелели, после чего пробормотал что-то невразумительное себе под нос и удобно улегся на бок с головой, повернутой в сторону пляжа. Потом он ободряюще поглядел на меня и показал на место рядом.

Грунт здесь покрыт был тонки слоем утрамбованной пыли. Лежать на нем было неплохо, особенно после нескольких сасов марша. Наши ноги находились внутри скального навеса, голова и плечи покоились на естественной насыпи. Мы могли бы лежать так неделю. Во всяком случае, двадцать четыре часа. Именно на столько оставалось кислорода в плоских профилированных баллонах, являвшихся, как и скафандры, новейшими достижениями конструкторов.

— Тут приятно, — пробормотал я. — Что это — та зелень в море?

Мота долго молчал. Наконец он пошевелился, поправил ремни на плечах, зашипел, словно у него что-то заболело, и объяснил:

— Это именно та неожиданность, которую ты так выпрашивал! На этот раз настоящая! Не как те залежи…

Мне потребовалось порядочно времени, чтобы собрать мысли.

— Нигде здесь ты ничего такого не видел раньше?

— Угу…

Наушники коротко щелкнули, мгновение головы нам сверлили перемешанные сигналы, потом раздался звонок и нетерпеливый голос Фроса, спрашивающего:

— Что с вами? Видите станцию?

Мота снова вздохнул и не спеша потянулся к аппарату на плече.

— Видим океан, — сказал он беззаботным тоном. — Дай координаты станции!

— У тебя же они есть… что случилось? — удивился Фрос.

— Есть, — буркнул Мота. — Ну так?

Наушники помолчали, после чего Фрос, голосом на полтона выше, начал перечислять данные.

— Хорошо, — прервал его в какой-то момент Мота, все время всматривающийся в экранчик калькулятора. — А пеленг?

«Рубин» подал координаты. Мота кивнул, поднес к глащам из боковой стенки аппарата прицел, подержал его так с минуту, после чего закрыл крышку калькулятора и сказал:

— Запиши. Одиннадцать часов шестнадцать минут бортового времени. Непосредственное наблюдение источника эмиссии подтвердило предположение, что он находится на месте локализации станции. Океан окрашен в зеленый цвет, по крайней мере, в прибрежной полосе. Станции нет…