Возвращение домой.Том 2. - Пилчер (Пильчер) Розамунд. Страница 41

Ужасные предчувствия охватили Джудит. Она подумала о родителях и сестре. Господи, хоть бы их уже там не было, хоть бы они уже уехали из Сингапура, бросили красивый дом на Орчард-роуд и уплыли на Суматру или Яву. Куда угодно. Лишь бы там они были в безопасности. Джесс пошел уже одиннадцатый год, но для Джудит она все еще оставалась такой же малюткой, как шесть лет назад, когда они прощались друг с другом и сестричка плакала, прижимая к себе своего Голли. «Тосподи, — молилась Джудит, — сделай так, чтобы с ними ничего не случилось. Они — моя семья, они — мои, и я их так люблю. Сохрани их. Пусть с ними все будет хорошо».

Поезд остановился в Питерсфилде. Капитан ДР ВМС вышел, на перроне его встретила жена. Больше никто не вошел в купе. Энтони Борден-Смит погрузился в сон и тихонько похрапывал. Джудит чувствовала, что першение в горле перерастает в острую боль. Она закрыла газету, отложила ее в сторону и, проклиная войну, стала смотреть в окно на замерзшие поля Гэмпшира под серым зимним небом.

«Домик» Дианы, как она обычно называла свою лондонскую недвижимость, первоначально представлял собой два примыкающих друг к другу кучерских дома с конюшнями на первом этаже, накануне Первой мировой войны их соединили в один. Посередине располагалась передняя дверь, по одну сторону от нее — гараж, по другую — кухня. Узкая и крутая лестница в один пролет вела прямо на второй этаж, неожиданно просторный, где располагались длинная гостиная (свидетель множества памятных довоенных вечеринок), большая спальня, ванная, еще одна отдельная уборная и маленькая спальня, в основном служащая складом для чемоданов, гладильной доски и кое-какой одежды, которую Диана так и не удосужилась забрать в Корнуолл. Тем не менее, спаленка могла похвастаться наличием кровати и во время наплыва гостей использовалась по прямому назначению.

Столовой не было, но Диану это ничуть не волновало: во время своих приездов в Лондон она почти всегда ужинала вне дома, за исключением редких вечеров, когда они с Томми Мортимером включали радиолу и, принеся в гостиную подносы, наслаждались скромным ужином под аккомпанемент какой-нибудь красивой музыки.

Миссис Хиксон, которая в прежние времена работала у Дианы — вела хозяйство во время ее наездов и присматривала за домом в ее отсутствие, — теперь была полный день занята: разносила чай в столовой для военных у станции метро «Паддингтон». Но жила она в многоквартирном муниципальном доме неподалеку и два-три раза в неделю заглядывала по вечерам на Мьюз сделать беглый осмотр. Миссис Кэри-Льюис уже давно не приезжала в Лондон, и миссис Хиксон ужасно по ней скучала. Но хозяйка раздала дубликаты ключей от дома кое-кому из знакомых молодых военных, которые не были родственниками Кэри-Льюисов, и миссис Хиксон никогда не знала наверняка, кого она застанет в доме — Афину или какого-нибудь незнакомого офицера. Иногда единственным признаком человеческого обитания была кое-какая еда в холодильнике да кучка постельного белья на полу в ванной. В таких случаях она прибирала, застилала постель свежим бельем, а грязные простыни уносила с собой в бумажной хозяйственной сумке, чтобы постирать их дома. Подобные краткие визиты неизвестных гостей были ей по душе: почти всегда на туалетном столике она находила пять шиллингов, которые мигом переходили в карман ее передника.

В начале 40-го года, когда война еще, по сути, не началась, хотя и была объявлена, чаще всех на Кэдоган-Мьюз появлялся Эдвард Кэри-Льюис. Обычно он приводил с собой кого-нибудь из друзей, а иногда — прехорошеньких девушек. Миссис Кэри-Льюис сама написала миссис Хиксон о смерти Эдварда, и миссис Хиксон плакала целый день. В конце концов ее начальник в столовой, справедливо полагая, что слезы миссис Хиксон отрицательно воздействуют на боевой дух солдат, отослал ее домой.

Во всех бомбежках домик чудом уцелел. В самый разгар яростных налетов совсем близко упала мощная бомба, миссис Хиксон перепугалась. Но большого урона взрыв не причинил — только кое-где треснули стены и повылетали все стекла. Пол везде словно посыпали битым стеклом, и все-все: мебель, фарфоровая и стеклянная посуда, картины, ковры — покрылось толстым слоем коричневатой пьии и копоти. Неделя ушла у нее на то, чтобы привести дом в порядок.

Джудит вынула ключ, провернула его в американском замке и вошла, закрыв за собой дверь. Справа от нее находилась кухня, и, заглянув туда, она увидела открытый пустой холодильник. Она подошла, закрыла дверцу холодильника и включила его; агрегат тихонько загудел. Надо будет купить что-нибудь из еды, пока магазинчик на углу не закрылся. Но не сейчас, попозже.

Взвалив свой саквояж на спину, она поднялась по крутым ступенькам, которые вели прямо в гостиную. Центрального отопления не было, и в доме казалось прохладно, но через пару минут, вернувшись в кухню, она включит газовую плиту, и дом моментально прогреется. За гостиной располагались спальня и ванная. Вторая спальня и уборная находились над кухней.

Каким блаженством, каким облегчением было наконец оказаться тут! Всякий раз, приезжая сюда из Портсмута (а она, пользуясь великодушием Дианы, останавливалась на Кэдоган-Мыоз уже раза три-четыре), Джудит испытывала удивительно отрадное чувство возвращения домой. Здесь столь явственно ощущался неповторимый, личный стиль Дианы и ее тонкий вкус, что уютно, даже роскошно обставленный дом внутри казался миниатюрной копией Нанчерроу, На окнах — шелковые занавески сливочного цвета, комнаты и коридоры сплошь застланы толстой бежевой ковровой тканью, монотонность которой смягчали лежащие там и сям персидские ковры. Диваны и кресла обиты ситцем, мебель — изящная, небольших габаритов. Картины и зеркала, пухлые диванные подушки, семейные фотографии. Недоставало только букетов из свежих цветов.

Джудит прошла в спальню. Опять кремовые занавески, двуспальная кровать с периной и тюлевым пологом. Покрывало из набивного ситца в розочках, такие же розочки украшают туалетный столик и маленький викторианский шезлонг. Диана не была здесь с начала войны, но флакон с ее духами все еще стоял на туалетном столике, и непроветренная комната хранила их незабываемый аромат.

Джудит сняла шапку и шинель, бросила их на кровать, села и взглянула на свои часики. Половина первого. В штатское переодеваться уже некогда. Придется Хетер смириться с тем, что она в форме. Она расстегнула саквояж, вынула мешочек с умывальными принадлежностями и, пройдя в ванную, облицованную розовым мрамором, с овчиной на полу, налила в кружку воды и приняла пару таблеток аспирина. Затем открыла зеркальный шкаф, покопавшись немного внутри, отыскала флакон «Глицеринтимола» и прополоскала этим снадобьем горло. Хотелось надеяться, что такое нехитрое лечение поможет ей продержаться остаток дня. Умыв руки и лицо, она вернулась в спальню и, сев перед зеркалом, привела в порядок прическу, подкрасилась и надушилась, осмотрела свой белый воротничок — не испачкался ли в дороге, поправила узел черного атласного галстука (лучшего, какой у нее был, из фирменного магазина «Гивс»). Отражение кровати за спиной так и манило, так и соблазняло. Хорошо бы забраться под одеяло и, обложившись горячими грелками и прохладными подушками, поспать, спокойно поболеть.

Но она уже опаздывала на свидание с Хетер. Со сном и со всем остальным придется потерпеть.

Она планировала добраться до Пикадилли на подземке, но, когда вышла на Слоун-стрит, подъехал автобус; она села в него и купила билет до Пикадилли-Сёркес. Было все еще очень холодно и темновато, в воздухе пахло снегом, разрушенные во время бомбежек дома на обшарпанных, грязных лондонских улицах бросались в глаза, точно дырки на месте вырванных зубов, витрины магазинов стояли заколоченные досками, остались только окошки-щелочки, через которые отпускался товар. В небе над парком висели окутанные туманом аэростаты заграждения. Газоны были изуродованы нагромождениями мешков с песком, изрыты бомбоубежищами. Все кованые ограды с витыми решетками исчезли — их пустили в переплавку для военных нужд; прелестная старинная церковь святого Джеймса, разрушенная прямым попаданием бомбы, лежала в руинах. Статую Эроса на Пикадилли-Серкес сняли и перевезли в безопасное место, но на ступенях постамента по-прежнему сидел народ; люди, как всегда, кормили голубей, покупали газеты.