Портрет - Пирс Йен. Страница 5

Я не отрицаю, что Уа на первый взгляд кажется ничем не примечательным. Остров приберегает свое очарование. Тут ничего нет для человека, воспитанного на Гейнсборо, познавшего величественную красоту альпийских пейзажей, прелестную благостность Суффолка или полагающего, что его Кампанью населяют резвящиеся нимфы и пастухи. Тут нет ни гор, ни лесов. Да и деревьев почти нет. Надо смотреть очень внимательно, чтобы увидеть кустики диких гвоздик, желтизну дрока, жасмин. Богатство всяких трав — и у каждой свой оттенок зелени. Подобные вещи требуют изучения, но главное — вы должны изучить море, альфу и омегу острова, его определение и первопричину. Краски, оттенки, формы моря в его разных ипостасях — вот все пейзажи, какие вам требуются. Оно — нескончаемый спектакль и способно вызвать любую эмоцию, породить любое настроение. Рекомендую посмотреть поближе. Прогуляйтесь по Treac'h er Gourd — в конце-то концов, длина всего острова не превышает пары миль, и они по силам даже вам, — и отыщите святой родник. Посидите рядом с ним, вдыхая ветер и ощущая солнце. Останьтесь подольше, и вы, может быть, начнете видеть то, о чем я говорю. Сходите в деревенскую церковь, пройдитесь по пляжу, по обрывам и оглядите море. Оцените форт, господствующий над островом, каменную кладку набережной. Здесь есть долмены и менгиры, хотя считается, будто такие отголоски языческого прошлого были уничтожены. Чего еще может пожелать разумный человек? Вполне достаточно для полного срока созерцательной жизни. Расскажите мне завтра, о чем вы думали. А пока вы заняты этим, я брошу взгляд на мой утренний труд и, без сомнения, найду его недостаточным. Хотя сию минуту я не разочарован в моих усилиях. Я поймал то, как ваш подбородок поднимается над горизонталью и придает вам вид надменности и превосходства, который вы так хорошо используете. Но не в переизбытке, не беспокойтесь. Я еще не докатился до карикатур. И нет, вам посмотреть никак нельзя. Это ведь не сотрудничество. Я пишу, вы позируете. Пока вы сидите тут, ваша эрудиция, ваши вкусы и взыскательность утрачивают значение. Ваше мнение стоит для меня не больше мнения старика-крестьянина, набросок с которого я сделал в прошлом месяце. Пока я не закончу, вы абсолютно беззащитны.

Зачем такое обиженно-оскорбленное выражение? Страдание, которое вам выпало терпеть, мимолетно. Художникам приходится жить с чужими мнениями вечно, а потому мы стараемся игнорировать их насколько возможно, подобно островитянам, не замечающим каменные мемориалы бедствиям, свидетелями которых они были. Подумайте о жестоких пытках, которым вы подвергали других людей своим пером — по большей части вполне заслуженных, я не сомневаюсь, но от этого не менее мучительных, — и взвесьте, каким мелочным было бы такое мое мщение. И ведь я обязан быть верным тому, что вижу, и никоим образом не могу быть слишком жестоким с вами, пока набрасываю очертания вот этого подбородка. Я слишком хорошо помню, как он вынуждал меня смеяться, как я очертя голову соглашался с его пренебрежительными движениями.

Выходя, захлопните дверь. Поднимается ветер, и я не хочу, чтобы мои листы разбросало по полу.

Знаете, когда вы ушли вчера, я весь следующий час расхаживал по этой комнатенке (которую гордо именую своей мастерской) и проклинал вас? А также и себя за то, что не вышвырнул вас, едва вы переступили порог. С какой стати вы предложили, чтобы я написал ваш портрет? Конечно, я знаю причину, на которую вы прозрачно намекнули в вашем письме, — выраженную деликатно и сочувственно: вы подозреваете, что я нуждаюсь в помощи. Нуждаюсь в уверенности, что вы все еще меня любите. Что вы обижены на то, как я бросил вас и уехал без слова объяснения. Быть может, этот портрет вернет мне уверенность в себе и обеспечит кое-какой столь необходимый мне доход. Ваш портрет на какой-нибудь выставке — вот чудесный способ объявить, что я еще существую, и, возможно, он облегчит мое возвращение в Лондон. Ведь так? Я благодарен, тронут. Это всегда было самой скверной вашей чертой: одарить щедрой помощью и не попросить взамен ничего очевидного. Неудивительно, что столько людей вам не доверяет. Я прямо вижу, как вы обсуждаете это с женой: она сидит на кушетке и читает, а вы за вашим письменным столом у большого окна. Читаете верстку обзора? Готовите лекцию? Вы все еще работаете над книгой, которую начали писать в Париже? Вы поднимаете голову: «Последнее время я много думал о Генри. И, полагаю, мне следует посмотреть, не могу ли я ему немножко помочь…»

А она улыбается. У нее прелестная улыбка. «Такой несуразный человек! Ты знаешь, на самом деле он мне никогда по-настоящему не нравился. Но я помню, он твой старый друг, мой дорогой…»

Вы продолжаете: «Может быть, написать ему и узнать, не возьмется ли он снова за мой портрет? Я слышал, с ним не все хорошо. Последние его редкие письма очень бестолковы, почти неудобочитаемы, как мне говорили. А таким способом я сумею узнать, как обстоят его дела…»

И ваша прекрасная супруга — чудесная женщина, которая никогда вам прямо ни в чем не перечила, — дает согласие, и вы пишете мне. Возможно, я сочиняю, но убежден, что не так уж далек от истины.

Но это еще не все, верно? Я здесь уже почти четыре года, и прежде от вас — ни слуху ни духу. Если бы вы хотели послать мне деньги, для этого есть простейшие способы. И никакая сила дружбы не заставила бы вас провести здесь, на острове, больше десяти минут, если бы на то не имелось какой-то очень весомой причины. Люди меняются, но не настолько же! Вы даже через Гайд-парк предпочитаете не ходить. Природа никогда не пользовалась вашей любовью. Так что же понуждает вас сидеть передо мной днями и днями? Что такое вам требуется, о чем вы, очевидно, не можете попросить меня прямо? Таким вот способом вы и воздействуете на людей, верно? Сидите и молчите, пока они не начинают говорить, лишь бы как-то заполнить тишину; себя вы ничем не выдаете, а другие выворачивают свои души наизнанку?

Вот видите, самое ваше присутствие уводит меня в прошлое и пробуждает всяческие воспоминания о том, о чем я давно забыл, что годы и годы меня не тревожило. После того, как вы ушли, я абсолютно ничего не делал и с раннего вечера прибегнул к помощи вина, которое вы нашли таким отвратительным, а ужинать мне было нечем, кроме омлета. Идти к матушке Ле Гурен я не хотел из опасения встретить вас там. От одной мысли провести вечер в разговорах с вами меня затошнило, а потому я остался дома и чувствовал себя скверно в полном одиночестве. Спал я отвратительно. Собственно, я уже много лет не сплю по-настоящему. С тех пор, как покинул Англию. Выпадают ночи получше, но в прошлую ночь я вообще не заснул вопреки фармакопее всяких настоев в моем шкафчике. Я в скверном настроении, главным образом из-за моего стареющего желудка, который, как я замечаю, все меньше и меньше мирится с любым дурным отношением. Человека, который когда-то сутками обходился без сна в исступлении работы, больше не существует. Скончался, друг мой, и похоронен. Осталась только тень, которая вынуждена ложиться рано и не может пить много вина.