Приключения Семена Поташова, молодого помора из Нюхотской волостки - Писарев Сергей Сергеевич. Страница 38

Пиршество продолжалось всю ночь. Хозяева и гости пели песни и, взявшись за руки, ходили по кругу, притопывая ногами. Семен принимал во всем это участие, что особенно понравилось собравшимся. И Семену эти люди понравились. Семен понимал, как трудно жить им в тундре и как редко им, наверное, приходится веселиться.

Семен мало ел и еще меньше пил, а утром попросил отвезти себя на берег. Провожать отправились чуть ли не все участники пиршества. Когда нарты выехали на высокий берег, Семен взглянул туда, где еще вчера стоял «Николай Чудотворец»: сегодня судна там не было. Не оказалось судна и нигде поблизости. Только под берегом был оставлен карбас.

Семен сказал провожавшим, что судно должно скоро вернуться, и что он подождет на берегу. Ему трудно было скрыть беспокойство, а его новые друзья были очень чуткими. Но они и вида не подали, что понимают, в чем дело. Распрощавшись, люди эти обещали вернуться на следующий день.

Семен спустился к воде. В карбасе было оставлено ружье с запасом пороха и свинца, немного продовольствия и кое-что из теплой одежды. Промышленники, как видно, поступили с ним по-своему честно: не хотели дать ему умереть с голода.

На следующий день жители тундры вернулись. Они убедились, что их предположение оказалось правильным: судна не было. К тому же нанесло еще столько льда, что только узкая полоска чистой воды оставалась вдоль берега.

Жители тундры, видел Семен, отлично во всем разбирались. Но они ему об этом ничего не сказали. Молчал и Семен, — ему стыдно было за промышленников.

Тот, кто говорил по-русски, посоветовал спрятать карбас в безопасное место, — здесь его разломает льдом. Карбас вытащили на берег и перевернули, обложив мхом, — так он будет лежать в сохранности, пока не понадобится.

Больше всего помогал Семену тот, кто говорил по-русски. Звали его Ламдо, что означало «низкорослый», а принадлежал он к ямальскому роду Вэнонгки — «собачье ухо».

Пока Семен стоял в раздумье, приехавшие с ним люди о чем-то горячо спорили; раньше он не видел их такими возбужденными. Споры умолкли, и к нему подошел Ламдо.

Немного помолчав, Ламдо сказал:

— Семен остался на берегу один: у него худые товарищи. Люди нескольких родов обсудили, у кого будет жить Семен. Люди решили: Семен должен отправиться в стойбище Ламдо.

Он схитрил, не сказав, что такое решение приняли потому, что Ламдо умел говорить по-русски. Ламдо выучился этому в Обдорске. Люди тундры съезжались туда на ярмарку и там платили ясак березовскому воеводе.

Семен оценил, что люди эти подошли к его беде по-деловому: человеку нужно помочь, и они прямо сказали, какой будет эта помощь.

Через несколько дней Семен попросил Ламдо свезти его еще раз к тому месту, где стояло судно. «Может быть, промышленники все же вернулись?» — думал он.

Ничего не сказав, Ламдо поймал оленей, и оба поехали к берегу. Судна не было, да и попасть сюда оно уже не могло: все было забито льдом. Происходило это в середине августа.

Семен спросил своего нового друга:

— Всегда здесь в это время так много льда?

— Нет, — ответил Ламдо, — раньше месяца комолых оленей льда бывает мало. В этом году очень много льда было в начале лета, рано вернулся и новый лед. А до месяца комолых оленей осталось еще много времени.

Семен слышал уже, что «месяц комолых оленей» приходится на вторую половину сентября. Подумав, Семен задал другой вопрос:

— Когда мы плыли сюда, нам помогало течение, — течение шло с лета на сивер [43]. Зимой это течение прекращается и лед стоит на месте? Так ли это?

Ламдо тоже задумался; чтобы ответить, ему пришлось подытоживать свои прошлые наблюдения. Наконец он сказал:

— Один человек забыл свои нарты на льду, нарты унесло прочь, пока их совсем не стало видно. Нет, лед двигается, как вода.

— А что там на сивере? — спросил Семен.

— Ламдо там не был, — последовал ответ.

Они поехали в стойбище, и Семен вспомнил про одну старую рукопись: находилась она в Соловецкой обители, и читал он ее вместе с настоятелем. В рукописи рассказывалось про «человецев незнаемых», которые проживают на севере Сибири. О чем только в рукописи не говорилось: и питаются люди там человеческим мясом, и замерзают они на всю зиму, чтобы к лету оттаивать, и рты у них расположены на груди. «Как все это не похоже на то, что есть на самом деле», — думал молодой помор.

У Ламдо имелось более тысячи оленей; паслись они в тундре. По мере передвижения стада перебирался и Ламдо со своим чумом. Все работы внутри чума лежали на двух женах Ламдо, его матери и старшей дочери. Сам Ламдо с сыном пас оленей. Кроме того, он охотился и разъезжал по тундре. Знание русского языка делало его для всех очень нужным. Теперь же, когда один из русских жил в его стойбище, значение Ламдо еще больше возросло.

Семен не оставался праздным. Он быстро усвоил привычки своих новых друзей и научился обхождению с оленями: умел накидывать на них аркан и управлять во время езды на нартах. Семену здесь пригодилось и то, чему его научил отец. Он выковал Ламдо нож, хорошо закалив его. Теперь к нему за этим же делом начали обращаться из разных концов полуострова. Люди привозили не только куски железа, но и уголья, на которых Семен должен был раскалять железо, — дров в тундре было мало. Вместе с тем росла популярность и Ламдо. Про него теперь говорили: «Это тот Ламдо, у которого живет русский, умеющий ковать железо».

Очень скоро Семен научился есть сырое мясо только что зарезанного оленя, запивая теплой кровью. «Люди тундры делают так, — пояснил Ламдо, — поэтому и не боятся цинги. Цинги боятся только русские, потому что русские не умеют жить в тундре».

За работу Семену привозили подарки, и постепенно у него стало накапливаться имущество. Это были выделанные шкурки песцов, оленьи кожи и даже меховая одежда. Семен оделся как житель тундры, и теперь его не сразу можно было отличить от других: разница только была в росте.

Семен много разъезжал по тундре. Не раз он присутствовал при жертвоприношениях, когда мазали теплой кровью деревянные изображения. Такие же идолы, только поменьше, стояли и в чумах. Семен про себя смеялся, когда кто-либо из его друзей, сердясь на то, что «дух не помогает», оставлял его изображение голодным — не мазал кровью. А то и вовсе выбрасывал на мороз, делая из дерева или мамонтовой кости новое изображение. Семен вспоминал, как Терентий Поташов, когда ему не везло, поворачивал иконы с изображением Зосимы и Савватия ликом к стене. Семен вспоминал мощи Зосимы и Савватия, оказавшиеся сгнившими костями, а также все споры раскольников, как правильнее креститься — «двумя» или «тремя персты». И после всего этого он не стремился, как раньше, поскорее к духовнику, чтобы покаяться в грешных мыслях, да и духовника поблизости не было.

Поздней осенью Ламдо, как и все остальные, двинулся на юг. Оленей гнали средней частью полуострова. Сперва в поймах речек начал попадаться мелкий кустарник, затем появились небольшие перелески. Вскоре Ламдо пригнал оленей туда, где начался лес; здесь жители Ямальской тундры проводили зиму. А в середине зимы Ламдо отправился с Семеном в русское селение Обдорск, стоявшее на берегу Оби.

Свой чум Ламдо поставил в нескольких верстах от селения. Здесь уже были раскинуты другие чумы. Немедленно пришли русские перекупщики, которые были в меховых малицах, отделанных дорогой материей. Они ничего не покупали, желая сперва выведать, что имеется у Ламдо. Они угостили его водкой. Зная, чем это может кончиться, Ламдо пил мало.

Перекупщики обратили внимание на Семена. Молодого помора не расспрашивали, тем не менее понимали, что он явился откуда-то извне — такого человека в Обдорске раньше никто не видел.

Когда перекупщики ушли, Ламдо повел Семена в селение. На улице, несмотря на поздний час, было людно, — подходили к концу святки. Мужчины и женщины в праздничных одеждах предавались веселью. Сновало много ряженых, да и жители тундры в своих меховых одеждах казались такими же. Посреди широкой улицы была сложена изо льда гора, с которой, громко крича и взвизгивая, скатывались люди; гора эта была украшена цветными фонариками. Если прибавить еще полярное сияние, развернувшееся по небу, — все это невольно захватило Семена.