Необычный монах - Питерс Эллис. Страница 22

— Грабеж! — загудели возмущенные голоса. — Грабеж и убийство!

— Насчет грабежа спору нет, — деловито возразил Мадог, — а вот про убийство говорить, пожалуй, не стоит. Благодарение Всевышнему, он дышит, а стало быть, жив. Однако же не стоит оставлять его здесь, на голой земле. Надо уложить беднягу в постель, да в таком месте, где за ним будет хороший пригляд. А ближайшее такое место, насколько я могу судить, это и есть ваш лазарет. Давайте отнесем его туда. Ваши лопаты и мотыги, ежели расстелить поверх них мой плащ — на такое дело я его пожертвую, — как раз сгодятся. А может, и кто из вас плаща не пожалеет…

Совместными усилиями, расстелив плащи поверх мотыг да лопат, они быстро соорудили достаточно прочные и удобные носилки и, взявшись за ручки, понесли мастера Уильяма в аббатство. Появление их вызвало в обители настоящий переполох — братья, служки, работники и гости странноприимного дома с охами и ахами столпились вокруг. Прибежавший на шум брат Эдмунд, попечитель лазарета, велел нести мастера Рида за ним, а сам поспешил впереди, указывая работникам дорогу. Уильяма принесли в лазарет и уложили на топчан возле камина.

Прослышав о несчастье, в лазарет сломя голову примчался Джэйкоб из Булдона.

Увидев, что самые худшие его опасения оправдались, добросердечный юноша принялся было громогласно сетовать и причитать, но в конце концов понял, что слезами горю не поможешь, и, взяв себя в руки, побежал за братом Кадфаэлем.

Субприор, которому Мадог сообщил обстоятельства своей находки, много чего повидал на своем веку, и спасение утопленников было ему не в диковину. Вместо того чтобы ахать, охать и задаваться пустыми вопросами, он распорядился немедленно послать гонца в город, дабы известить о случившемся представителей власти — провоста и шерифа. Прежде чем с Уильяма Рида успели снять промокшую одежду, растереть его озябшее тело и уложить несчастного в постель, аббатский посланец уже умчался в Шрусбери.

Вскорости в обители появился шерифский сержант. Страж закона внимательно выслушал рассказ Мадога, но при этом время от времени подозрительно щурился — не иначе как решил, что этот пройдоха, старый валлийский лодочник, вполне мог и сам стукнуть управителя по макушке. Правда, довольно скоро сержант сообразил — будь Мадог грабителем, он едва ли стал бы невесть зачем вытаскивать свою жертву из реки. Куда разумнее было бы дождаться, когда управитель пойдет ко дну, ибо мертвецу не под силу опознать и изобличить убийцу.

Приметив сомнение в глазах сержанта, Мадог презрительно усмехнулся.

— Я зарабатываю на жизнь иным способом, — язвительно заметил он, — не тем, что пришло тебе на ум. Ежели считаешь нужным, можешь порасспросить обо мне — где был да что делал — тех людей, которые работали в это время в монастырских садах. С Гайи прекрасно виден другой берег, и многие подтвердят, что я как забросил леску, так и сидел в прибрежных зарослях, не вылезая из своей скорлупки. Ноги моей на берегу не было до тех самых пор, пока я не выволок из воды этого малого да не принялся созывать людей на подмогу. Ты, приятель, можешь думать обо мне все, что угодно, но здешние братья очень хорошо знают, кто такой Мадог.

Сержант и вправду был в Шрусбери человеком новым, ибо на службу к лорду шерифу поступил недавно, а потому ведать не ведал о том, что о валлийском лодочнике повсюду шла добрая слава и никто как в городе, так и в обители ни когда не усомнился бы в его честности. Брат Эдмунд горячо заверил сержанта в добропорядочности Мадога, и страж закона оставил свои подозрения.

— Однако же, — смягчившись, продолжил свой рассказ Ловец Утопленников, — жаль, что я задремал в своей лодчонке и потому ничего не видел и не слышал до того самого момента, когда этот бедолага плюхнулся в воду. Но одно я знаю точно — в реку он упал выше по течению от того места, где я забросил леску, однако же ненамного выше. Я бы сказал так — кто-то столкнул его в Северн неподалеку от ворот замка. Ясное дело, не главных, а тех, что выходят к реке. Совсем неподалеку, может быть, даже из-под самой арки.

— Место там темное, проход тесный, — заметил сержант.

— То-то и оно. А за этим проходом всяческих закоулков что в муравейнике. Вдобавок и дело шло к вечеру. Хотя, как мне помнится, еще и не стемнело, но уже начинало смеркаться… Да что толку гадать. Вот оправится он малость, придет в себя — глядишь, что-нибудь и расскажет. Сам-то он, надо думать, видел грабителя.

Сержант уселся в уголок и принялся ждать, когда пострадавший придет в сознание. Ему пришлось запастись терпением, поскольку мастер Уильям пребывал не в том состоянии, чтобы отвечать на вопросы. Управитель недвижно лежал на спине с закрытыми, глубоко ввалившимися глазами. Челюсть его бессильно отвисла, и лишь хриплое, прерывистое дыхание указывало на то, что он еще жив. Брат Кадфаэль промыл рану, смазал ее заживляющим бальзамом и наложил повязку, и за все это время мастер Рид ни разу не шелохнулся.

Мадог забрал свой плащ, сушившийся у огня, и, набрасывая его на плечи, с добродушной усмешкой заметил:

— Хочется верить, что никому не пришло в голову взять да и прихватить с бережка мой улов, покуда я тут с вами толкую.

Перед тем как отправиться в лазарет, лодочник завернул пойманного днем лосося во влажную траву и оставил рыбину под вытащенной на берег перевернутой лодкой.

Мадог вышел за дверь, однако же вскоре вновь появился на пороге.

— Послушайте, тут у входа сидит какой-то паренек. Дожидается новостей о нашем утопленнике, и, как я понимаю, уже давно. Весь продрог и очень волнуется. Он просит разрешения войти и хотя бы взглянуть на недужного. Я, правда, сказал этому малому, что мастер Рид, скорее всего, проживет весь отпущенный ему Богом срок и самое худшее, что останется у него в напоминание о сегодняшнем неприятном событии, — вмятина на макушке, и посоветовал пареньку отправляться на боковую, потому как здесь от него все едино нет никакого проку. Но он не уходит. Не уходит, и весь сказ. Может, все-таки пустить его?

Брат Кадфаэль, справедливо полагавший, что чем меньше народу будет толкаться возле постели, тем лучше для больного, вышел за порог вместе с Мадогом, рассчитывая убедить неизвестного посетителя в преждевременности его прихода. На ступенях крыльца сидел Джэйкоб из Булдона — бледный, взъерошенный и изрядно продрогший, потому как вечер выдался прохладный. Чтобы хоть чуточку согреться, молодой человек, подтянув колени, обхватил себя руками. Завидя лодочника и монаха, он с надеждой поднял глаза и открыл рот, по-видимому намереваясь возобновить свои просьбы.

Мадог, проходя мимо, дружески похлопал Джэйкоба по плечу и, не задерживаясь, направился к сторожке. Плотный, приземистый, с широченными плечами и всклокоченной шевелюрой, он походил на пень могучего дуба.

— Лучше бы тебе, приятель, пойти в тепло, а то ведь совсем озябнешь, — сочувственно промолвил Кадфаэль. — И не переживай. Мастер Уильям непременно поправится. Но некоторое время он пробудет в беспамятстве, так что тебе нет никакого резона ни к нему рваться, ни здесь, на ступеньках, мерзнуть.

— Легко сказать, не переживай, — с искренним волнением отозвался Джэйкоб. — Я ведь просил его взять меня с собой. Говорил ему, что небезопасно ходить одному с такими деньжищами, что не худо иметь рядом надежного человека, но он и слушать меня не захотел. Сказал, что все это глупости и пустые страхи. Дескать, он, слава Богу, не первый год собирает для аббатства арендную плату и без меня знает что к чему. Всегда обходился без охраны и нынче обойдется. Ну а теперь… Сами видите, как оно обернулось. Может, я все-таки посижу у его постели, а? Ей-Богу, я буду молчать и ни чем его не потревожу… Сам-то он заговорил?

— Не заговорил, и не сможет говорить еще по меньшей мере несколько часов. Однако я сомневаюсь в том, что и после этого он много расскажет. А тебе там делать нечего. Здесь, в лазарете, возле него буду я — в случае чего помогу, да и брат Эдмунд под рукой. Чем меньше народу толчется возле больного, тем лучше для него.