Необычный монах - Питерс Эллис. Страница 23

— Ну, я все равно подожду еще немножечко, — обиженно пробормотал Джэйкоб и поплотнее подтянул колени.

— Гляди, дело хозяйское, — промолвил Кадфаэль, полагая, что холод и усталость рано или поздно вразумят молодого писца лучше всяких увещеваний, и удалился в лазарет, закрыв за собой дверь.

«Что ни говори, — размышлял монах, — а хорошо иметь такого преданного помощника. Глянешь на этого паренька, и сразу ясно, что напрасно Уильям поносит всю молодежь за мотовство и беспутство».

Впрочем, Джэйкоб оказался не единственным посетителем. Еще до полуночи в лазарет наведался и другой. Привратник тихонько приоткрыл дверь и, стараясь не потревожить больного, шепнул Кадфаэлю, что пришел сын мастера Уильяма.

— Парень спрашивает, как там его отец, и просит дозволения взглянуть на него.

Сержант к тому времени уже ушел. Кадфаэлю удалось убедить служителя закона в том, что сидеть в лазарете нет никакого проку, поскольку до утра Уильям все равно не очнется. Направляясь в замок, сержант вызвался известить о случившемся жену управителя, а заодно попытаться успокоить ее, заверив в том, что муж жив, за ним налажен хороший уход и он непременно выздоровеет. Кадфаэль уже собрался сам выйти за дверь да попробовать втолковать отпрыску управителя, что тому лучше бы не тратить здесь время попусту, а пойти домой да позаботиться о своей матушке, которая наверняка места себе не находит, но было уже поздно. Не дождавшись разрешения, молодой Рид ступил через порог. То был рослый, темноволосый, растрепанный парень. Он слегка сутулился, вид имел понурый и невеселый, однако же отнюдь не выглядел нежным и заботливым сыном. Прямо с порога взор его обратился к постели отца. Тот по-прежнему оставался без чувств, но лицо его покрылось потом, а дыхание несколько выровнялось, стало не таким прерывистым и хриплым. Не сводя глаз с бледного лица больного, молодой человек помедлил несколько мгновений, после чего, не тратя времени на просьбы и объяснения, тихим, но решительным голосом заявил:

— Я остаюсь здесь.

Он уселся на стоявшую рядом с топчаном лавку и сложил на коленях длинные мускулистые руки.

Привратник переглянулся с Кадфаэлем, пожал плечами и тихонько удалился. Монах уселся на скамью по другую сторону постели и принялся рассматривать эту парочку — отца и сына. Хотя один был без памяти, а другой в полном сознании, они походили друг на друга не только чертами, но отчасти и выражением лица. И тот и другой выглядели почти одинаково отстраненно и холодно, но при этом спокойно и умиротворенно.

Молодой человек по большей части молчал. Он задал монаху всего два вопроса, причем с долгими промежутками между ними. Первый вопрос прозвучал так, словно спрашивал парень неохотно, через силу.

— Ну как, он поправится?

Видя, что дыхание Уильяма почти выровнялось, а на щеках его даже выступил румянец, Кадфаэль уверенно ответил:

— Вне всякого сомнения. Дай только время.

Молодой человек вновь погрузился в молчание, а потом спросил:

— Он что-нибудь говорил?

— Пока ничего, — отозвался Кадфаэль. «Интересно, — задумался монах, — ответ на какой из этих вопросов для него важнее? Ведь один человек — знать бы, кто он да где скрывается, — должно быть, весьма озабочен тем, что скажет мастер Уильям, когда придет в себя».

Молодой Рид — Кадфаэль припомнил, что зовут его Эдуард, не иначе как в честь славного короля Эдуарда Исповедника, а отец с матушкой небось кличут Эдди, — всю ночь просидел у постели отца почти неподвижно, погрузившись в раздумья. Всякий раз, когда ему казалось, что монах за ним наблюдает, юноша хмурился и мрачнел.

Задолго до заутрени сержант снова заявился в лазарет в надежде на то, что вскорости ему удастся поговорить с Уильямом Ридом. У входа с несчастным видом маячил Джэйкоб — как будто никуда и не уходил. Всякий раз, когда дверь лазарета отворялась, он порывался заглянуть внутрь, но зайти без разрешения не осмеливался.

Сержант смерил Эдди тяжелым, не одобрительным взглядом, однако же не проронил ни слова, опасаясь потревожить сон раненого, которому, судя по его виду, определенно становилось лучше.

Томительно тянулись минуты и наконец, уже после семи часов, мастер Уильям шевельнулся, приоткрыл глаза, еще словно бы подернутые пеленой, и что-то пролепетал. То была не фраза, даже не набор слов, а просто бессвязное бормотанье. За тем он попытался поднять руку и прикоснуться к раненой, забинтованной голове. Движение вызвало резкую боль — раненый издал слабый стон и скривился.

Сержант склонился поближе к постели, но Кадфаэль предостерегающе положил руку ему на запястье.

— Не спеши, дай ему время. От эдакого удара у него в голове небось все перепуталось. Думаю, прежде чем лезть к нему с расспросами, нам самим придется кое-что рассказать. — Затем он обернулся к недоуменно таращившему глаза больному и с безмятежным видом сказал: — Уильям, ты меня узнаешь? Я Кадфаэль, брат Кадфаэль. А как только отслужат заутреню, сюда мне на смену придет брат Эдмунд. Ты сейчас в лазарете, стало быть, на его попечении, но самое худшее уже позади. Так что, приятель, ни о чем не тревожься, лежи себе спокойненько, а волноваться предоставь другим. Тебя, знаешь ли, крепко съездили по макушке, к тому же ты свалился в реку и здорово нахлебался воды. Но, благодарение Всевышнему, все эти напасти в прошлом — нынче тебе ничто не угрожает. Надобно только малость полежать, отдохнуть — и все будет в порядке.

На сей раз слабая, дрожащая рука раненого все-таки дотянулась до макушки. Мастер Уильям застонал, но глаза его прояснились, выражение их стало осмысленным. Затем он заговорил. Голос его звучал слабо, едва слышно, но управитель уже понимал где и почему находится. В памяти его оживало случившееся.

— Он… сзади… Подкрался сзади… Вышел со двора… Дверь открытая… оттуда вышел… кто-то оттуда…

И тут, только сейчас, Уильям Рид понял, что же все-таки случилось. Издав негодующее восклицание, он попытался подняться, но боль оказалась такой сильной, что он со стоном рухнул обратно на подушку.

— Деньги! — в ужасе воскликнул он. — Деньги нашего аббатства! Арендная плата за год! За целый год!

— Да не убивайся ты так. Человеческая жизнь всяко дороже аббатской арендной платы, — добродушно заверил его Кадфаэль. — Да и насчет пропавших денег отчаиваться рано. Есть надежда, что с Божьей помощью их еще удастся найти.

— Тот негодяй, который ударил тебя по голове, — промолвил сержант, склонившись к постели мастера Уильяма, — срезал твою суму ножом, прихватил ее и был таков. Но не думаю, чтобы он успел далеко убежать. Если ты нам поможешь, мы его изловим, так что расскажи все, что помнишь, да поподробнее. Прежде всего — где он на тебя напал? В каком месте?

— Где, где? Да меньше чем в сотне шагов от моего собственного дома, вот где, — с горечью посетовал управитель. — Я уже закончил обход и заглянул домой, чтобы наскоро свериться со свитками — не упустил ли чего, — а уж потом нести деньги в аббатство, и вот… — Уильям осекся и заморгал глазами. Все это время он смутно осознавал, что рядом с его постелью сидит какой-то угрюмый и молчаливый молодой человек, но, кажется, только сейчас вообразил, кто же это. Проморгавшись, он смерил сынка не слишком ласковым взглядом и в ответ получил такой же — видать, для обоих подобный обмен взглядами был делом привычным.

— А ты что тут делаешь? — спросил Уильям.

— Я ждал, когда ты придешь в себя, — надобно ведь сказать матушке хоть что-то утешительное.

Эдди перевел взгляд на сержанта и с вызовом в голосе заявил:

— Я могу сказать, зачем он вчера потащился домой. Не свитки свои читать да перечитывать. Больно ему это нужно, он там каждую заковыку наизусть знает. Нет, он хотел в очередной раз прочесть нравоучение мне, перечислить все мои проступки да предупредить, что штраф, который я должен заплатить через два дня, — теперь моя забота, а не его и ему нет дела до того, как да откуда я раздобуду деньги. А ежели мне не удастся их достать, то я могу отправляться в темницу. И поделом, потому как за все так или иначе надо платить. — Он помолчал, а потом с неохотой добавил: — Может, так, а может, и нет. Сдается мне, скорее всего, он хотел просто-напросто устроить мне разнос, высказать, что у него наболело, а потом заплатить все мои долги. В конце концов, такое уже не раз бывало. Бранится, кипятится, а денежки все едино выкладывает, потому как, видите ли, не хочет позорить свое доброе имя. Только у меня не было никакой охоты выслушивать всякие занудные наставления и терпеть поношения да насмешки. Поэтому я взял да убежал из дому — от него подальше. И не напрасно. Встретилась мне славная компания, и стали мы биться об заклад, кто из нас лучший стрелок из лука. Я поставил все, что у меня было, и, слава Богу, сделал удачный выстрел. И выиграл половину той суммы, какая с меня причитается.