Выкуп за мертвеца - Питерс Эллис. Страница 21

И они принялись искать. С разрешения аббата и при помощи приора Роберта, который прекрасно знал все ценные вещи в обители, Кадфаэль осмотрел все гобелены и каждую напрестольную пелену, но ничто не совпадало по цвету с найденными нитями.

Хью же тщательно обыскал всех валлийцев, но ничего не нашел. Приор Роберт весьма неохотно санкционировал обыск в кельях братьев и послушников. Но все было тщетно — массивная золотая булавка как сквозь землю провалилась.

Наступил вечер. После вечерни и ужина Кадфаэль снова занялся расследованием. Обитатели лазарета были весьма словоохотливы, ибо нечасто им доставался такой лакомый кусочек, чтобы вволю посудачить. Однако ни Кадфаэлю, ни Эдмунду не удалось услышать от них ничего интересного Именно в то время, когда все произошло — в пределах получаса или около того, — братья обедали в трапезной, а в лазарете, как обычно после обеда, все спали. Однако там был один человек, прикованный к постели, и поэтому спал он, когда хотел. Если же случалось что-то интересное, он и вовсе предпочитал бодрствовать.

— Что касается зрения, — грустно сказал брат Рис, — тут я вряд ли могу тебе помочь, брат. Я узнаю, когда мимо проходит кто-либо из братьев, и знаю, кто именно, и различаю свет и темноту, но это все. А вот слух у меня обострился, когда стали сдавать глаза. Я слышал, что дверь кельи, где лежал шериф, отворялась дважды Теперь, когда ты спросил, я вспомнил. Знаешь, она скрипит, когда ее открывают. А когда закрывают, тогда нет.

— Значит, кто-то вошел туда или, по крайней мере, отворил дверь. А что еще ты слышал? Кто-нибудь разговаривал?

— Нет, но я слышал, как постукивала палка. Очень тихо. А затем скрипнула дверь. Я подумал, что это, должно быть, брат Уилфред, он тут иногда помогает. Он один из братьев ходит с палкой, так как хромает с юности.

— Он входил к Прескоту?

— Это тебе лучше спросить у брата Уилфреда, я не могу сказать. Все стихло, а через некоторое время он снова прошел по коридору, постукивая палкой, но уже к выходу. Может, он только приоткрыл дверь, чтобы убедиться, что все в порядке.

— Должно быть, он затворил за собой дверь, — заметил Кадфаэль. — Иначе она бы не скрипнула во второй раз. А когда заходил брат Уилфред?

Но брат Рис не был уверен относительно времени. Он покачал головой, размышляя.

— Я немного вздремнул после обеда. Понятия не имею, как долго. Но братья, наверное, еще были в трапезной, так как брат Эдмунд вернулся в лазарет несколько позже.

— А во второй раз?

— Прошло какое-то время — должно быть, с четверть часа. Дверь снова скрипнула. У того, кто шел, была легкая походка. Я только услышал, как он ступил на порог, и все. Дверь закрывается беззвучно, так что не знаю, сколько он там пробыл, но мне кажется, он заходил в келью.

— Ты слышал, как он уходит?

— Я снова задремал, — с сожалением сказал брат Рис. — Не могу тебе сказать. Он ступал так тихо. Молодой человек.

Итак, вторым мог быть Элис, ведь когда Эдмунд выставил его из лазарета, они не произнесли ни слова. А у Эдмунда от долгого пребывания среди больных походка выработалась бесшумная, как у кошки. Но, возможно, это был кто-то неизвестный, пробравшийся сюда без помех и свершивший свое черное дело еще до того, как Элис открыто пришел к шерифу.

Между тем пока что можно было выяснить, оставался ли брат Уилфред дежурить в лазарете. Кадфаэль не заметил, кто из братьев отсутствовал в трапезной во время обеда. Тут ему в голову пришла другая мысль.

— А кто-нибудь из ваших стариков выходил в то время? Например, брат Маврикий мало спит днем, и, когда все спят после обеда, он может искать другого общества.

— Никто не проходил мимо меня к двери, пока я бодрствовал, — уверенно заявил брат Рис. — А у меня не такой уж крепкий сон, так что, думаю, я бы проснулся, если бы кто-нибудь выходил.

Вполне вероятно, что так оно и было, но нельзя полагаться на это безоговорочно. Однако брат Рис был совершенно уверен в том, что слышал своими ушами. Дверь дважды скрипнула. Значит, ее отворяли достаточно широко, чтобы кто-то мог войти.

Брат Маврикий высказался сам, как только при нем упомянули о смерти шерифа, хотя никто его об этом не спрашивал. Брат Эдмунд сообщил о словах Маврикия Кадфаэлю после повечерия за полчаса до отхода ко сну.

— Я помолился за его душу и сказал им, что завтра мы отслужим мессу по шерифу. Этот достойный человек был добрым покровителем нашего аббатства и умер здесь, среди нас. Тут встает Маврикий и прямо заявляет, что он от всей души будет возносить молитвы во спасение души шерифа, так как теперь наконец-то его долги полностью уплачены и свершилось божественное правосудие. Я спросил, мол, чьей рукой оно свершилось, раз уж он знает так много, — сказал брат Эдмунд с необычной для него горечью. — Однако он упрекнул меня за мои сомнения в том, что сие рука Господня. Иногда я спрашиваю себя, что такое болезнь Маврикия — несчастье или хитрость? Но как только пытаешься загнать его в угол, он ускользает, как угорь. Несомненно, его очень обрадовала эта смерть. Да простит нам Бог все наши прегрешения, особенно невольные.

— Аминь! — с жаром заключил Кадфаэль. — А ведь он крепкий и сильный человек. Где же он раздобыл такую ткань, которую я ищу? — Тут он кое-что вспомнил и задал вопрос: — Когда ты ушел обедать в трапезную, не оставался ли здесь на дежурстве брат Уилфред?

— Как бы я хотел, чтобы я его тут оставил, — печально ответил Эдмунд. — Тогда, наверно, не случилось бы беды. Нет, Уилфред обедал вместе с нами. Разве ты его не видел? Кто же мог предположить, что свершится убийство?

— Никто, — согласился Кадфаэль и замолчал, размышляя. — Значит, Уилфреда надо исключить. А кто у нас еще ходит с палкой? Я что-то не припомню.

— Анион все еще ходит с костылем, но очень скоро сможет обходиться без него. Он уже только что не летает, но у него вошло в привычку ходить с костылем. Ведь у него так долго срасталась сломанная нога. А ты ищешь человека с палкой?

«Вот ведь как странно, — подумал Кадфаэль, усталым шагом наконец-то направляясь спать. — Брат Риг, слышавший постукивание палки, ищет ее владельца только среди братьев. И я, крутясь по лазарету, беру в расчет одних братьев, но глух и нем к тому, что происходит у меня на глазах.»

Только теперь он припомнил, что, когда вместе с Эдмундом вошел в комнату, где старики готовились ко сну, один человек помоложе, сидевший в углу, встал и тихо вышел в дверь, ведущую в часовню. Его костыль, имевший внизу кожаную набойку, так легко касался каменного пола, что, по-видимому, этот человек не нуждался в костыле и захватил его с собой по привычке, как сказал Эдмунд, или для того, чтобы убрать его с глаз долой.

Ну что же, Анион подождет до завтра. Сегодня слишком поздно, и не стоит нарушать покой больных стариков.

В тюремной камере, за запертой дверью, лежали рядом Элис и Элиуд. Им не раз приходилось делить и более жесткое ложе, но они спали тогда крепким сном, как беззаботные дети. Однако сейчас забот у них было выше головы. Элис лежал ничком, в полном отчаянии, уверенный, что жизнь его кончилась, что он никогда больше не полюбит и что ему не остается ничего иного, как отправиться в крестовый поход, постричься в монахи или босиком предпринять паломничество в Святую Землю, из которой он, конечно же, не вернется. Элиуд терпеливо слушал, обняв друга за плечи. Его двоюродный брат был слишком полон жизненных сил, чтобы умереть от любви или с горя из-за того, что его обвиняют в преступлении, которого он не совершал. Но он и впрямь очень сильно мучался.

— Она никогда меня не любила, — причитал Элис. — Если бы любила, то верила бы мне. Как она могла поверить, что я убийца? — Он произнес это с таким негодованием, словно никогда в порыве чувств не клялся в том, что готов на все, в том числе и на убийство.

— Для нее смерть отца была сильным ударом, — упорно возражал Элиуд. — Как ты можешь сейчас ждать от нее справедливости по отношению к себе? Подожди, дай ей время. Если она любила тебя, то любит и сейчас. Бедная девушка, это ее надо пожалеть. Она винит в этой смерти себя. Разве ты не говорил мне? Ты не сделал ничего дурного, и это докажут.