Эйтонский отшельник - Питерс Эллис. Страница 3

За пределами травного сада тянулись участки под овощами, а дальше, за небольшой горкой, по правую руку спускались к Меолу уже убранные гороховые поля, расположенные на задах аббатства. Там-то и трудился в поте лица своего брат Винфрид, — долговязый, угловатый парень с копной всклокоченных жестких волос, торчавших вокруг его выбритой макушки. Одет он был в короткую рясу, на ногах — большие башмаки с деревянной подошвой. Брат Винфрид орудовал лопатой со стальным лезвием, с такой легкостью рассекая ею густые сплетения бобовых корней и стеблей, словно то была простая трава. Искоса поглядев на шедших мимо Хью и Кадфаэля, он не прекратил работу и с прежним упорством вонзал свою лопату. Хью бросил взгляд на его смуглое простодушное лицо и невинные голубые глаза.

— Да уж, такой будет работать без устали, что с лопатой, что с боевым топором, — одобрительно заметил он, улыбаясь. — Мне бы дюжину таких молодцов на службу в замок.

— Нет, такой тебе не подойдет, — уверенно возразил Кадфаэль. — Как все крупные мужчины, он слишком простодушен и мягок. Чего доброго, бросит на землю меч и кинется оказывать помощь поверженному противнику. Тебе нужны маленькие злобные терьеры, что скалят зубы.

Миновав огороды, они прошли в цветник, где розы на клумбах уже переросли и начали ронять лепестки. Обогнув угол буксовой изгороди, они вышли на широкий двор, пустынный в этот утренний час, когда почти все находились на работах. Разве что несколько приезжих прохаживались подле странноприимного дома и конюшен. Едва Хью с Кадфаэлем обогнули высокую изгородь и сделали несколько шагов по двору, как чья-то маленькая тень метнулась от ворот хозяйственного двора, где тесно, в три ряда, стояли сараи и амбары с монастырскими запасами, и тут же пропала в узком проходе, что вел со двора в монастырь. Минуту спустя она вновь мелькнула уже на другом конце аллеи. Глаза мальчика были скромно потуплены, руки смиренно сцеплены на животе, — ну сущий ангел! Кадфаэль предусмотрительно тронул Хью за плечо и приостановился, не желая, очевидно, слишком смущать мальчика.

Тот прошел мимо лазарета, свернул за угол и был таков. Можно было не сомневаться в том, что, едва убедившись в счастливом избавлении от посторонних глаз, он вновь дал деру, — только пятки засверкали! Хью мрачно усмехнулся. Кадфаэль посмотрел ему в глаза и промолчал.

— Ну и ну! — сказал Хью. — Ты снял яблоки только вчера, их даже не успели разложить по корзинам. Хорошо еще, что мальчишка встретился нам, а не приору Роберту. Это с животом-то оттопыренным, как у беременной женщины!

— Кое-кто из нас смотрит на такие вещи сквозь пальцы. Наверное, он выбирал самые большие яблоки, но не больше четырех. Ворует он в меру. Может, проспорил, а может, и просто из озорства, ради удовольствия вновь и вновь искушать провидение.

Поднятая бровь Хью свидетельствовала о том, что он в недоумении.

— Почему именно четыре?

— Потому что при школе у нас только четверо мальчиков, а если уж воровать, то, разумеется, на всех. У нас есть еще несколько послушников, чуть постарше, но перед ними он вряд ли несет какие-либо обязательства. Пусть воруют сами или остаются с носом. А известно ли тебе, как зовут этого постреленка? — спросил Кадфаэль улыбаясь.

— Да нет, но ты почему-то остановил меня.

— Правда? Как бы то ни было, это сам Ричард Людел, новоявленный лорд Итона, — сказал Кадфаэль и задумчиво, как бы в оправдание пошатнувшейся репутации мальчика, добавил. — Но, честно говоря, он еще не знает об этом.

Когда за Ричардом прислали послушника, он, скрестив ноги, сидел на берегу мельничного пруда и сосредоточенно догрызал остатки большого сочного яблока.

— Тебя зовет брат Павел, — объявил посыльный, и выражение лица у него было, как у человека, вынужденного сообщить дурные новости. — Он ждет тебя в монастырской приемной. И лучше поторопиться.

— Меня? — удивленно спросил Ричард, еще не до конца переживший радость от удачно совершенной кражи. У него не было особенных причин бояться брата Павла, наставника послушников и учеников, который был человеком весьма мягким и снисходительным, но можно было попытаться избежать и его упреков. — А зачем я ему понадобился?

— Тебе лучше знать, — сказал послушник с ехидцей. — Мне он этого не сообщил. Ступай и узнаешь, если и впрямь сам не догадываешься.

Ричард бросил огрызок яблока в пруд и нехотя поднялся на ноги.

— В приемной, говоришь? — переспросил он.

Просьба зайти в такое уединенное и официальное место, как приемная, свидетельствовала о чем-то весьма серьезном, хотя Ричард не мог припомнить за собой никаких сколько-нибудь значительных проступков в последний месяц. Тем не менее, он решил держаться настороже. В задумчивости он неторопливо пошел прочь от пруда, ступая босыми ногами по прохладной траве; затем его задубелые ступни почувствовали булыжник мощеного двора, и наконец он оказался в небольшой сумрачной приемной, где наезжавшие время от времени миряне могли с глазу на глаз поговорить со своими оставленными в монастыре родственниками.

Брат Павел стоял, повернувшись спиной к окну, единственному в приемной, отчего и без того темное помещение казалось совсем мрачным. Брат Павел был высок, его коротко стриженые волосы, лежавшие вокруг бритой макушки, были все еще густы и черны, хотя монаху было уже под пятьдесят. Обычно он стоял, да и сидел тоже, слегка наклонившись вперед, поскольку уже много лет ему приходилось общаться главным образом с теми, кто вдвое уступал ему в размерах; сам же он имел намерение лишь наставлять их на путь истинный, а не подавлять своей статью и мощью. Он был добр, учен и снисходителен и отлично делал свое дело, умея держать своих подопечных в узде, не прибегая к запугиванию. Самый старший из его нынешних подопечных, отданный в монастырь пяти лет от роду, а теперь уже достигший своего пятнадцатилетия и готовившийся стать послушником, рассказывал своим товарищам страшные истории о предшественнике брата Павла, который раздавал розги направо и налево и вдобавок обладал таким жутким взглядом, что кровь стыла в жилах.

Почтительно поклонившись, Ричард встал перед своим наставником. Лицо мальчика выражало полную безмятежность, зеленоватые глаза лучились ангельской невинностью. Он был худощав и маловат ростом для своих лет, но зато подвижен и ловок, как кошка; светло-каштановые волосы, густые и вьющиеся; обе щеки, равно как и его прямой нос, были сплошь покрыты золотистыми веснушками. Широко расставив босые ноги и шевеля пальцами на досках пола, Ричард стоял, глядя в лицо брата Павла взглядом покорным и невинным. Павлу был отлично знаком такой немигающий взгляд.

— Ричард, подойди и сядь рядом со мной, — сказал он как можно мягче. — Я должен тебе кое-что сказать.

Одного этого было вполне достаточно, чтобы смутить мальчика, поскольку сказано это было с такой значительностью и таким извиняющимся тоном, словно Ричард нуждался в утешении. Мальчик слегка нахмурился, но вызвано это было скорее всего простым удивлением. Он позволил брату Павлу усадить себя на лавку и обнять за плечи, и сидел теперь рядом с ним, тупо глядя на свои босые ноги. Он готовился к выволочке, но тут, похоже, было нечто совсем иное, к чему он не был готов, и теперь терялся в догадках.

— Тебе, наверное, известно, что твой отец храбро сражался в битве при Линкольне и был тяжело ранен. И что с тех пор со здоровьем у него было совсем плохо.

Крепкий, всегда сытый и вполне сносно ухоженный, Ричард не очень-то представлял себе, что значит «плохо со здоровьем», за исключением того, что нечто в этом роде бывает со стариками.

— Да, брат Павел, — ответил он немного приглушенным голосом, сообразив, что именно это от него сейчас и требуется.

— Сегодня утром твоя бабушка прислала к шерифу своего грума, — продолжал брат Павел. — Он принес печальную весть, Ричард. Твой отец принял последнее причастие и получил отпущение грехов. Он умер, дитя мое. Ты его наследник и должен быть достоин своего отца. В жизни и в смерти он в руке господней. Равно как и все мы.