Жизнь как в сказке - Плахотникова Елена. Страница 9

Малек мне помочь не может. Вместо него я вижу такой же аккуратный сверток. А вот Крант очень даже мне помогает. Без долгих объяснений закатывает меня в мою же собственную подстилку. Насильно. И прямо в моем же присутствии!

Укол в шею и я прекращаю трепыхаться.

Классическая ситуация: телохранитель защищает вверенный объект и плевать, что сам объект потом скажет о методах защиты. До этого «потом» надо еще дожить.

Дергаться я перестал, но отключиться полностью не получилось. Это как при анестезии. Не сразу доходит. Не скажу, что я получаю большой кайф от нее. Даже от местной. Когда, вроде, всё слышишь и двигаться можешь, да только облом двигаться. И как-то по фигу, что с тобой делают. Попадались мне и такие клиенты, которым лошадиная доза анестезии требовалась, да и то ждать надо было. Чтоб по судам потом не таскали, за жестокое обращение с больным.

Яд Кранта действует, как местный наркоз. А еще, как мягкое успокаивающее. Мгновенного действия. Один укол и ты смотришь на мир, как сквозь толстое пыльное стекло. Минуту смотришь, две, а потом и уборщицу позвать хочется. Или жалюзи опустить.

Интересно, а у норторской дряни есть привыкание? И после какого раза? Надо спросить. Потом. Когда языком мне шевелить будет не в облом.

Конечно, объект в растительном состоянии легче охранять. Но с мертвыми еще меньше проблем. Сказать такое Кранту или сам догадается?

И вообще, я человек или мешок с… ценным грузом?!

На хрена мне эта защита для Особо Важных?.. Я что, просил о таком? Или бабок отстегнул немеряно, чтоб заполучить крутого телохранителя, чтоб остальные обделывались, глядя на него…

— Лежи! — шипит Крант.

И никаких тебе «нутер» или «многоуважаемый». Чего это с ним сегодня? Где обычная вежливость и невозмутимость?

Не сразу до меня доходит, что организм справился с «наркозом» и стал выпутываться из подстилки. Блин, что ж так долго-то?..

— Лежу, лежу, — ворчу в ответ и осторожно, одними глазами, ощупываю окрестности.

Ровно столько, сколько можно увидеть в образовавшуюся щель.

Полосатая попона и черно-белый бок животного. Шерсть шевелится и почему-то искрится. Как иней на солнце. Дальше тюки. За ними пара свертков. Узких и длинных. Левее еще свертки. И все. Остальное загораживает моя подстилка. С правого бока тоже свертки и тюки. Слишком много товара, как для такого каравана. А где же?..

— Лежи!

У ближайшего свертка голос Кранта.

— Ага, лежу…

Тихо. Даже слишком. Где-то далеко гроза. Но так далеко, что грома почти не слышно. Только молнии мелькают. Часто. И тогда стоянка ярко освещается. И тени, длинные и изломанные, бросаются в темноту. Боятся. Потом свет исчезает. И они возвращаются. До следующей молнии. А над свертками с живой начинкой виднеется слабое сияние. Двух— или трехслойное. Напоминает любимые Ларкины коктейли. Интересно, такое только у людей или у всех жи…

— Не смотри!

Поворачиваюсь на голос. А над нортором больше слоев. Сколько же их?.. Вдруг вижу багровый глаз с вертикальным зрачком, отражение молнии в нем и… становится темно.

Руку, что дернула подстилку, я не заметил. Только почувствовал укол между бровями. И мне вдруг жутко захотелось спать. Ну, и ладно, что я грозы ни разу не видел? Переворачиваюсь на спину, закрываю глаза. Зачем? Всё равно ничего не видно. Усмехаюсь темноте.

Так с усмешкой и лечу сквозь тьму. А впереди меня ждет красно-оранжевая сеть.

Свет. Знакомый голос.

Не пойму я что-то своего оберегателя. То «спать, была команда!», то «не соблаговолит ли многоуважаемый нутер…» что-то там открыть и посмотреть. Можно подумать, всех остальных повыочувало, один я зрячий остался.

Делать нечего — открываю и смотрю. А то с Кранта станется и помочь. Прямо в моем присутствии. Не взирая на просьбы и протесты.

Первое, что вижу, озабоченную физиономию нортора. Вроде бы. Ведь с ним никогда не знаешь точно, думает он о моей безопасности или о своем пищеварении. К тому же, «озабоченность» и Крант — два взаимно несовместимых понятия.

Глаза у нортора опять обычные. Ни кошачьих зрачков, ни багрового мерцания. Всё припрятано до худших времен. И для убеждения особо непонятливых.

— Чего надобно?

Радости в моем голосе, как монет в дырявом кармане.

И мне популярно объясняют «чего».

Всего лишь выяснить, можно ли поднимать всех остальных.

«Остальные», стало быть, всё еще в упакованном состоянии. А я, стало быть, поднимайся и… Тоже мне, нашли добровольца. Но спрашивать: «почему именно я?», думаю, не стоит. Если бы кто-другой мог сходить и выяснить, над этим другим Крант, скорей бы всего, и стоял. Получается, я единственный и весь незаменимый из себя? И почему это меня не радует?

Подниматься в облом. Даже двигаться не охота. Будто всю ночь вагоны разгружал. С крупным и тяжелым грузом. Я поворачиваю голову и смотрю на небо. Бледно-серое. И никаких облаков. Но это там, где мне видно. Основную часть неба и равнины загораживает камень. Или из чего тут сделаны эти торчуны?

Приходится выпутываться из подстилки и вставать.

Качает, однако.

Но помогать мне никто не собирается. А вот прогуляться со мной Крант, вроде как, не против. Мол, куда меня, болезного, без охраны пускать.

В таком вот «жизнерадостном» настроении я покидаю нашу стоянку. И тут же замечаю оплавленный штырь. Тот самый, возле которого Асс рассыпал свои бибки. И настроение у меня почему-то лучше не становится.

И пейзаж под стать моему настроению. Равнина цвета детской неожиданности. На ней какие-то уродливые фиговины, будто этой «неожиданностью» измазанные. И небо. Уныло-серого цвета. На такое глянешь — напиться и забыться хочется. А протрезвеешь, сгрести всю эту срамоту — и в прачечную. Или в мусорку, если не захотят стирать.

У горизонта небо совсем уж поганого цвета. Сизо-багровое. В черно-желтых пятнах. Только глянул, и тут же шибануло в нос больной плотью и застарелым гноем. Да-а. Дохлое дело. Рану такого вида я бы не взялся лечить. Тут ампутация нужна. Да и то, никаких гарантий.

Вспомнил, что я не в операционной, и чуть попустило. Но долго смотреть на это безобразие… я не настолько мазохист.