Хрустальная ловушка - Платова Виктория. Страница 41
Ольга лежала, свернувшись клубком, прямо на снегу, недалеко от их коттеджа. Она была лишь в комбинезоне и ботинках, даже куртки на ней не было. Она поднесла к лицу перебинтованную руку, коснулась ею волос, выбившихся из-под вязаной шапочки. Голову плотно стягивал обруч горнолыжных очков. Зачем ей понадобились очки ночью и что она делает здесь?
Она заснула в своей кровати, а Марк все еще сидел за компьютером. А потом подбросил дрова в камин. Тогда она испытала к нему странную, необъяснимую ненависть. Приступ испугал ее, но быстро прошел. Еще до того, как… До чего?
Похоже, она не помнит, как заснула.
Ольга приподнялась и попыталась встать. Не так-то просто… Не так-то просто…
Не хватало остаться здесь до утра и замерзнуть насмерть.
Спасительный дом был совсем рядом, но добраться до него не было никакой возможности: казалось, ее собственное тело было против нее.
Ольге стало по-настоящему страшно. Даже в горах, в полном одиночестве среди скал, ее не сковывал такой ужас.
Что она делает здесь и как сюда попала?
Только Манана могла знать об этом, только Манана, ее сумасшедшая мать. Перед самой смертью она несколько раз уходила из дома: отец даже был вынужден на какое-то время оставить работу, чтобы следить за ней… Почему все эти давно забытые, задвинутые в дальний угол души подробности ее несчастного детства всплывают теперь, в точной хронологической последовательности?
Потому что она — Ольга — в точной хронологической последовательности повторяет все круги ада, пройденные Мананой?
Ольга тихонько заскулила и обхватила голову руками.
Очки… Почему на ней очки, почему она не помнит, как оказалась здесь? Очки мешали, сдавливали голову раскаленным обручем — и Ольга сорвала их, надеясь, что хоть так избавится от обруча. Но боль в висках не проходила.
— Марк! — неслышно позвала она. — Марк! Я здесь… Приди, пожалуйста… Забери меня отсюда…
И он как будто почувствовал движение ее почти бесплотного голоса: дверь коттеджа распахнулась, и на пороге, в ореоле теплого домашнего света возникла его фигура. Несколько минут он стоял, вглядываясь в темноту. Потом сбежал вниз со ступенек и быстро пошел по протоптанной в снегу тропинке.
В противоположную от Ольги сторону.
Сейчас он скроется из виду, и Ольга останется здесь, наедине с темнотой и страхом перед собственным прошлым, настоящим и будущим…
— Марк! — Она вложила в свой слабый, кажется, навсегда севший голос все отчаяние, всю муку, которую испытывала.
И он услышал ее.
Он услышал и обернулся.
— Марк! — Нужно дать ему понять, что это не наваждение, не шепот полуночных сосен, не фальшивое пение всех дьяволов-искусителей, вместе взятых.
Ей удалось приподняться на колени в смятом ее собственным телом снегу.
— Марк! Пожалуйста, Марк…
Наконец-то он увидел ее беспомощную жалкую фигурку и бросился к ней.
— Кара!
— Марк! Милый. — Она зарыдала и обвила его шею руками. — Забери меня отсюда… Забери, иначе я умру…
— Что ты здесь делаешь, кара? — Даже не выслушав бессвязные речи Ольги, он сорвал с себя куртку и укутал ею жену.
— Я… Я не знаю… Я не помню… Пожалуйста…
Стиснув зубы, он подхватил ее на руки и понес в сторону коттеджа. Но даже его сильное, всегда уверенное в себе тело не дало Ольге ощущение безопасности.
…Спустя пять минут она уже сидела в кровати и тихо плакала. В пальцах ее была зажата кружка с обжигающе горячим молоком, но она даже не замечала жара, идущего от кружки.
— Объясни мне, пожалуйста, что произошло, кара? — в очередной раз спросил Марк, возясь с новым компрессом.
Что она могла ему ответить?
— Почему ты ушла из дому? Откуда эта жажда ночных приключений? Разве тебе не хватило прошлой ночи? Ты же больна. Доктор сказал, что ты должна полежать хотя бы пару дней.
Что она могла ему ответить?
Марк принялся снимать с нее вымокшую, обледеневшую одежду, расстегивать заклепки и лямки комбинезона.
— Что у тебя с руками, кара? — неожиданно спросил он.
— А что?
— Ты только посмотри!
Ольга послушно опустила голову: несколько обычно ухоженных ногтей были сломаны, повязка, прикрывавшая обожженное ребро ладони, в чем-то вымазана. Марк вытряхнул из комбинезона перчатки — кожа уже оттаяла в тепле, и теперь они были полностью мокрыми. Мокрыми и грязными.
Даже шов порвался.
— Ты таскала камни, кара? Или разгребала снег? Не стоило этого делать, здесь наверняка существует штатная должность дворника. — Даже обычное чувство юмора изменило Марку, и неудачная шутка прозвучала как оскорбление.
— Я не знаю… Я не брала перчатки… Я… — Сухой кашель сдавил ей горло.
— Не нужно ничего говорить. Побереги себя.
— Марк. — Она со страхом посмотрела на мужа. — Яне помню, как вышла из дому.
— Как это — не помнишь? Я лег в час, и ты спокойно спала…
— Я не помню. Я помню только, как… — Она почти готова была сказать о той неконтролируемой ярости, которую к нему испытала, но вовремя осеклась. — Ты сидел за компьютером, а потом подбросил дрова в камин…
Он недоверчиво посмотрел на нее.
— Я боюсь, Марк… Я боюсь себя… Манана…
Он сжалился над ней и погладил по голове:
— Мы же договорились — никогда к этому не возвращаться. Забыть об этом…
— А вдруг… Вдруг у меня началось то же самое?
— Бред, — решительно сказал Марк, и Ольга была благодарна ему за это. — Вот что, кара. Давай сейчас не будем об этом. Оставим все на потом, когда ты поправишься. А ты поправишься, потому что я буду рядом с тобой. Хорошо?
Она кивнула.
Марк забрал у нее кружку с недопитым молоком и все равно не удержался — от мальчишеского и немного ревнивого вопроса:
— Где же ты все-таки была, кара?
— Я не помню! — Замечание Марка снова вызвало целый поток слез.
— Ну, успокойся.
Он прилег рядом и крепко обнял ее.
Звягинцева разбудил настойчивый стук в дверь.
Долгий, нервный и истерически-женский: мужчины никогда не стучат таким образом — подобное визгливое проявление чувств кажется им унизительным. Но именно так стучала в ванную его жена, когда он имел неосторожность засыпать в остывающей воде после крепкой попойки.
Несколько минут Звягинцев слушал стук и рассматривал дырку на носке: из нее торчал большой палец. «Надо бы ногти постричь», — меланхолично подумал Пал Палыч и поднес к глазам часы.
Часы показывали половину третьего.
Стало быть, без пятнадцати три, вот уже много лет его «Командирские» (подарок сына Володи с первой стипендии) исправно отставали на пятнадцать минут. Ни минутой больше, ни минутой меньше. Звягинцев давно смирился с этим и даже стал находить в пятнадцатиминутном отставании скрытый философский смысл: если все события в его жизни происходят с задержкой, то и смерть придет с опозданием на четверть часа.
Стук не прекращался.
Придется открыть, пока какая-нибудь фря не расцарапала наманикюренными ногтями и без того потрепанную морду его двери.
Когда он отпер, то даже присвистнул от удивления: на пороге стояла Наталья Владиленовна Запесоцкая. Вид у нее был взволнованный, и Звягинцев грешным делом подумал, что тело Кирилла Позднякова найдено.
Или пропала так горячо любимая ею полусемейная полароидная фотография.
— Черт знает что происходит! — воскликнула Запесоцкая.
«Тут я, пожалуй, с тобой соглашусь», — подумал Пал Палыч и не удержался от зевка.
— Вот вы спите…
«И тебе советую, в бога душу мать!»
— А у вас под боком такие дела творятся! Вы отвечаете за безопасность или нет?
— В данный момент я действительно сплю, — осторожно сказал Звягинцев. — И потому ни за чью безопасность отвечать не могу. Даже за свою собственную.
— Вы только посмотрите на это! — взвизгнула Запесоцкая и протянула ему нечто, что еще недавно было ее очками.
Подчиняясь напору, Звягинцев послушно взял очки и принялся их рассматривать. Кто-то над ними хорошо потрудился, ничего не скажешь: одно из стекол было выбито, другое пошло трещинами. Кроме того, явно не хватало одной дужки.