Куколка для монстра - Платова Виктория. Страница 64

– Стреляй, сволочь! – Я не выдержала. – Со своей женой ты так не церемонился. А я не церемонилась с твоим покойным другом…

Это был запрещенный прием, но он сработал безотказно: подняв пистолет, капитан навскидку, не целясь, выстрелил. Плечо залило огнем, я упала и на секунду потеряла сознание.

Очнулась я только тогда, когда надо мной склонился капитан с перекошенным от страха лицом.

– Все в порядке, – прошептала я, хотя плечо жгло так, как будто по нему водили раскаленным утюгом.

– Нужно остановить кровь, сейчас я перевяжу тебя… – Он бегло осмотрел рану и принялся зубами разрывать пакет, который прихватил, видимо, тогда, когда бежал ко мне. – Пуля прошла навылет, ничего не задето… Чистая работа.

– Профессионал. Ворошиловский стрелок. Горжусь тобой, – сквозь сжатые зубы сказала я.

– Я ведь мог убить тебя.

– Нет. Не мог.

– Что ты кричала мне? – Опять в самой глубине его глаз угнездилась знакомая мне застаревшая ненависть.

– Если не слышал – ничего. Если слышал – все это не правда.

– Ты говорила об Ольге… О моей жене.

– Я ничего не знаю о твоей жене.

– А Олег? Ты что-то вспомнила?

– Нет. Просто нужно было как-то заставить тебя шевелиться…

– Ты рисковала. Я мог бы разнести тебе голову. И я это сделаю, если будешь использовать запрещенные приемы.

– Я всегда буду использовать запрещенные приемы, – почему-то теперь, после выстрела, мои собственные ненависть и сила окрепли настолько, что могли сразиться с его силой и его ненавистью ко всему миру, – и ты это знаешь, как никто.

– Да. Я это знаю. Потерпи немного, сейчас я тебя перевяжу…

– Но не бинтами же, герр капитан, – я почему-то вспомнила старую присказку шофера Виталика, которая покорно пришла за мной из той жизни, где я была только растением с собственной отдельной палатой. – Соображать надо, говорю вам в который раз. У меня никаких бинтов быть не может, я же испуганная секретарша, а не заведующая травматологическим отделением. Рвите блузку.

Совершенно деморализованный, он вытащил блузку из юбки и неумело, зубами, оторвал тонкую неровную полоску ткани. Это оказалось хлипкой преградой. Через минуту рукав полностью пропитался кровью и разбух.

Боль была нестерпимой, но я все же приспособилась к ней и не потеряла способности соображать.

– Ну все, – попыталась я улыбнуться капитану. – Предварительные изыскания проведены неплохо. Теперь отправляемся на охоту. Где мой «Кадиллак»?

– Безумная женщина, – капитан покачал головой. – Ты просто безумная женщина, тебя лечить надо, а не на какие-то задания отправлять. Помочь подняться?

– Я сама. Я все делаю сама.

С сегодняшнего утра мы как будто поменялись ролями: я диктовала условия. А капитану приходилось только соглашаться. Он как будто обмяк и отпустил поводья. Если бы сегодня мне не предстояла самая главная встреча в моей жизни, – встреча, которая поможет мне понять, чего же я действительно стою, – я бы купила водки и напилась на радостях.

Все-таки я тебя поломала, мальчик, я нашла на тебя управу. И не в постели даже, это была бы дешевая победа. Нет. Я буду заниматься твоим делом, и буду делать его лучше тебя. Я буду подставлять всю эту высокопоставленную, погрязшую в грязи шваль, я буду сталкивать ее лбами, я буду шантажировать ее, я буду играть на ее слабостях, я буду заставлять ее пороки греться на солнце, я буду обладать той властью, которая тебе и не снилась, капитан!..

То смутное, неопределенное, яростное влечение, которое я испытывала к капитану, исчезло как дым. Я не удерживала его, потому что поняла его причину: больше всего мне хотелось переспать не с Костей Лапицким, а с той самой лукавой властью, которую он имел над всеми людьми, которые его окружали. Теперь и я получила частичку ее, а скоро получу еще больше.

Ноздри мои трепетали, здоровый глаз весело смотрел на Лапицкого: так нестерпимо весело, что он даже опустил ресницы.

– Что с тобой происходит, девочка, не могу понять.

– Избил, прострелил плечо – и еще спрашиваешь, что со мной происходит? Да ты большой оригинал, Костя Лапицкий.

Он взял лицо в горсть, взглянул на меня сквозь пальцы и произнес задумчиво:

– Нет, не то… Я тебя никогда такой не видел.

– Какой?

– Такой… Такой полной жизни. Такой красивой. Неужели все это так возбуждает тебя?

– Возбуждает – это пошлое слово. Но оно, пожалуй, подходит. Пусть будет – «возбуждает». Я только сейчас начинаю жить. А я знаю, что такое «не жить». Ты не знаешь, а я знаю…

Ай да Костя, в чутье тебе, подлецу, не откажешь. Звериная интуиция.

– Я знаю, что такое «не жить». Сегодня утром убили человека. Убили ни за что, хотя он мог счастливо прожить жизнь, жениться на библиотекарше и даже дождаться внуков. Копал бы себе картошку на даче, телевизор бы смотрел по вечерам, сериал «Секретные материалы». Но он лежит сейчас в морге с дыркой в голове, потому что ты придумала эту комбинацию. Только ты.

– Ну, ты тоже приложил руку к этому убийству, – теперь мысль о несчастном Егоре Самарине лишь глухо царапнула меня. – Думаю, это не единственное убийство, к которому ты ее приложил. Покойный несчастный Фигаро мог бы многое рассказать по этому поводу. Я по сравнению с тобой – жалкая дебютантка.

– Если так будет продолжаться дальше, ты очень скоро станешь примой, – он сжал челюсть и загонял желваки по щекам.

– Только на это и надеюсь, друг мой. Пойдем…Когда мы вышли из тира, все встало на свои места:

Лапицкий снова стал самим собой – надменным и фанатичным мозговым центром. Мне же отводилась роль правой, хотя и раненой, руки.

– Довезу тебя в этой колымаге до города, – Лапицкий кивнул на старушку «Оку». – Отдохнешь, потому что потом тебе трудно будет вести машину с раненой рукой. Там тебя возьмут под наблюдение наши люди. Подъедешь к его дому, у него квартира возле Курского, адрес ты знаешь. Позвонишь от подъезда, там телефон-автомат, он исправен. Ну а дальше, как договорились. Ты поняла?

– Да.

– Тогда с Богом.

– Вот только Бога, пожалуйста, не поминай.

– Ладно, тогда к черту. – Он осторожно поцеловал меня в покрытый испариной лоб, как будто прощался, хотя нам предстояло провести вместе еще несколько часов.

– Вот это тебе больше идет.

– Ты все-таки сука, – сказал он с восхищением.

– С тебя штраф, – мне вдруг отчаянно захотелось никуда не ехать, остаться, вернуться… Вот только куда вернуться? Сбросив наваждение, преодолевая боль в плече, я все-таки закончила:

– Получу, когда вернусь…

…Я была полностью измотана. Сидя за рулем «Оки» в маленьком переулке возле Курского вокзала, прикрывая раненое плечо, я уже несколько раз впадала в полузабытье. Ничего нового в нем я не увидела – те же смутные обрывки лиц, которые невозможно вспомнить, те же смутные обрывки фраз, которые невозможно воспроизвести. Лицо погибшего больше месяца назад Фигаро накладывалось на лицо убитого сегодня Егора Самарина, которого я никогда не видела. Мои мертвецы не хотели покидать меня, они терпеливо ждали. Я тоже ждала. Я уже успела приспособиться к раненой руке, я даже нашла удобное положение: чуть вытянуть ее вдоль тела и прижать к груди. Дневная кровь запеклась и теперь коркой, как нимбом, окружала рану.

Тело саднило от синяков, заплывший глаз ничего не видел и слезился, да и легкое сотрясение мозга давало о себе знать, – временами я даже с отчаянием думала, что переоценила свои силы. Я была совершенно одна, хотя знала, что совсем рядом, в каких-нибудь двухстах метрах, стоит машина людей Лапицкого, которые наблюдают за мной. Я даже знала марку машины: ничем не примечательная серая «девятка».

Такая же, какая была у Фигаро.

Теперь, предоставленная сама себе, я вдруг вспомнила о нем. Об убийстве Кожинова целую неделю говорила вся Москва. И не столько о самом Кожинове, сколько о несчастном Олеге Куликове.

Чертов капитан как в воду глядел: если бы истории любви Марго и Кожинова не было, ее стоило бы выдумать. Продажные журналисты сделали все, чтобы превратить банальное заказное убийство в романтическую драму с двумя смертями в финале. Но не только у журналистов, а и у следователей не было никакой другой версии: убийство из ревности, в котором замешаны молодой гений и культовая актриса нескольких поколений, устраивало всех. Марго, единственная оставшаяся в живых участница трагедии, едва оправившись от потрясения, была вынуждена уехать в Прагу, куда ее уже давно звали работать. Самым поразительным было то, что за день до отъезда ее видели на могиле Куликова, о чем и сообщили почтеннейшей публике в воскресном светском приложении одной крупной газеты. Марго оставила там три роскошные розы. На стебель одной из них был надет серебряный перстень – жест, достойный великой актрисы…