Купель дьявола - Платова Виктория. Страница 15

Мне показалось, что бледный конь смерти повернул голову, — и в его зрачке блеснула устрица.

Знак Лукаса ван Остреа.

Картина втягивала нас как воронка, я не знаю даже, сколько мы простояли над ней. Детали изображения змеями переползали в нас, чтобы навсегда там остаться. Первым очнулся Снегирь.

— Пойду за водкой… — пролепетал он.

— Я с тобой, — тотчас же присоединилась к нему я…Уже в подворотне нас догнал Ванька.

— Решил составить вам компанию, — пряча глаза, сказал он.

Лавруха остановился, задрал подбородок к ясному, уже налитому зноем небу, и расхохотался.

— Испугался, да? Боишься остаться с Ними наедине? Признайся, Иван Теодорович!

— Не испугался…. Но все равно, как-то не по себе… — Ванька поскреб затылок.

— Вот что, — я видела их насквозь: и Ваньку, и Снегиря. — Давайте уж будем откровенными до конца. Ты ведь тоже чувствуешь себя не в своей тарелке, Снегирь. Иначе бы не побежал за водкой. Верно?

— Ну, допустим, за водкой я готов бежать всегда…. А в общем, ты права, Кэт, Как-то муторно, вдруг о душе стал думать… Ая, между прочим, даже некрещеный… И склонен к материалистическому взгляду на мир. Не нравится мне все это.

— Ладно. Остановимся на том, что мы, три взрослых человека, испугались и сбежали.

Где-то вдалеке, за домами, раздались глухие раскаты грома. Впечатлительный Ванька вздрогнул, а совсем не впечатлительный Снегирь коротко хохотнул.

— Как вы думаете, что это может быть? — спросила я.

— Всадники Апокалипсиса стучат в нашу избушку и вопят “Отдай мое сердце”! — Лавруха, по правилам давно забытой детской игры, ухватился за меня. Я вскрикнула от неожиданности.

— Не надо так шутить, Лаврентий, — тихо сказал Ванька. — Картины живут своей жизнью, о которой мы ничего не знаем. И еще неизвестно, что у них на уме.

Ванька и Снегирь напились. Тут же, в мастерской, под испепеляющими взглядами всадников. Не пила только я. Я просто не могла пить, находясь рядом с бешеными тысячами долларов. Ясно, что долго хранить в тайне “Всадников Апокалипсиса” не удастся, слишком велика их ценность. Да и капитан Марич совсем не зря ходит вокруг меня кругами. Тут же, под богатырский храп Снегиря и тонкое посапывание Ваньки, я принялась набрасывать план действий на ближайшие несколько дней. Спустя час он был сформирован и в окончательном виде выглядел следующим образом:

1. Уточнить, не являлась ли картина чьей-либо собственностью до того, как она оказалась у Быкадорова.

2. Если в ближайшее время никто не предъявит прав на картину, необходимо заняться ее предпродажной подготовкой.

Насчет продажи картины у меня были свои, далеко идущие планы. В начале сентября в городе должен состояться крупный аукцион, и “Всадники Апокалипсиса” могут стать самым запоминающимся лотом, самым ярким бриллиантом в короне.

Далее следовали пункты об экспертной оценке картины и определении ее рыночной стоимости. Последний же пункт выглядел совсем уж романтически-неприлично: МЫ БОГАТЫ.

Я нисколько не стыдилась его, ведь это означало процветание галереи, покупки дорогих картин, Итон или Кембридж для крестников-двойняшек и торжественный ресторанный обед с Лаврухой и Жекой где-нибудь недалеко от Елисейских полей.

Я обязательно закажу себе бадью устриц.

И прощай, полунищее существование, дешевое белье, купленное у хитроглазых осетинок на рынке. Прощайте, долги по аренде галереи и польская косметика. Прощай, шаурма из собачатины, и здравствуй, бадья с устрицами!

Но до бадьи устриц было еще слишком далеко: мой план мог полететь под откос, подорвавшись на первом пункте.

А если картина действительно принадлежит племяшу-наследнику покойного Аркадия Аркадьевича? Я мысленно показала ему средний палец и задумалась. Решение, к которому подталкивала меня моя авантюрная и беспринципная половина, выглядело на редкость простым и кощунственным: ведь я имела на руках не одну картину, а две! Даже если рыжая бестия принадлежит Гольтманам, то никто и слыхом не слыхивал о “Всадниках Апокалипсиса”. Следовательно, и продавать можно только всадников. А себя, любимую, рыжую и прекрасную, можно замазать маслом.

От такого святотатства у меня даже зашевелились волосы на голове. Нет, по зрелому размышлению, я на это не способна. Ни по этическим, ни по эстетическим соображениям. Рано или поздно Дева Мария всплывет, поскольку вечная жизнь ей гарантирована самим богом. И тогда скандала не избежать. Со мной просто никто не станет иметь дела. Никто, не говоря уже о серьезных заказчиках. Нужно оставить все как есть и отправляться на охоту за головами гипотетических владельцев картины.

Рубикон должен быть перейден.

Вот уже час я сидела в маленьком уличном бистро напротив дома Гольтмана. На мне был строгий деловой костюм (одолженный у Жеки), а переносицу украшали очки (взятые напрокат у Ваньки Бергмана). Все это должно было придать мне чопорный вид, который так располагает к себе владельцев крупных коллекций, пугливых, как енотовидные собаки.

Стратегия и тактика была выработана в стареньком “Москвиче” Лаврухи. Он нашел мою идею культпохода к наследнику Гольтмана далеко не блестящей, но смирился с ней, как с неизбежным злом. Последние три дня мы осторожно прощупывали всех серьезных коллекционеров — и все они оказались счастливо непричастными к “агшса теа”.

Последний рывок — и путь к обладанию картиной будет открыт. Или мы свалимся в пропасть.

— Ну, как я выгляжу? — спросила я у Лаврухи и спустила очки на кончик носа.

— Чересчур фривольно. Под музейную крысу ты не прокапаешь. Тем более под работника прокуратуры.

— Я не собираюсь канать под работника прокуратуры. Я хочу выяснить у него, что скрывается под термином “работы без указания авторства”, только и всего. Вполне невинно.

— Да уж, невинно… Ну, хорошо, а вдруг окажется, что наши Всадники все-таки принадлежали Гольтману?

— Тогда я просто куплю у него эту картину. Поплачу ему в жилетку, скажу, что эту картину принесли к нам в галерею на оценку…

— Интересно, на какие шиши ты собираешься ее покупать?

Это был один из немногих вопросов, на который я знала ответ.

— Продам свою квартиру. Двухкомнатная на Васильевском, к тому же старый фонд — тысяч двадцать пять — двадцать семь она потянет.

— Ты рехнулась, Кэт!

— Что такое двадцать семь тысяч по сравнению с миллионами, которые нас ожидают? Потом можно будет прикупить недвижимость на Майорке. Или на Кипре, там любят русских…

— Русских любят только в приграничных районах Китая, и то только потому, что они закупают там пуховики. И где ты собираешься жить, если продашь квартиру?

— У тебя в мастерской. Или у Жеки. Вы же не выгоните меня на улицу. Тем более что все это я делаю для вас.

— Для нас? Для своей галереи ты это делаешь. И для собственного самоутверждения.

— Ну, хорошо. Допустим. Не забывай, Снегирь, ты ведь тоже совладелец… Значит, выгляжу я фривольно?

— Более чем. Рыжие волосы — это порнография. Я всегда это утверждал.

— Рыжие волосы — это гипноз и свобода маневра, — я никогда не давала себя в обиду. — Ладно, я пошла. Пожелай мне удачи.

— Погоди, — Лавруха наморщил лоб. — А если он знает об истинной стоимости картины?

— Не думаю. Помнишь, я говорила тебе о разговоре с Маричем? Так вот, он сказал мне, что преступление раскрыто по горячим следам и большинство похищенного возвращено владельцу. Остались мелочи. “Остались мелочи” — это его слова. Если бы истинная стоимость картины была известна — ее никто бы не отнес к разряду мелочей.

— Тебе нужно работать аналитиком при президенте, — Лавруха одобрительно хлопнул меня по плечу.

— Лучше в МОССАДе.

— Когда за вами подъехать, мадемуазель?

— Ну, не знаю. Думаю, двух-трех часов мне хватит, чтобы разобраться с этим детищем Сиона.

— Тогда я по парку прошвырнусь. Кое-какие наброски поделаю.

— Истинный художник! Ни дня без эскиза.

Лавруха высадил меня возле кафешки, где я тотчас же заказала себе стакан сока и джин с тоником И, просидев час и простроив все возможные линии поведения, решительно направилась к железной двери в заборе, за которой меня ждал ничего не подозревающий Иосиф Семенович Гольтман. Перед тем, как нажать кнопку звонка, я поправила свои порнографические волосы и одернула Жекин асексуальный костюм.