Купель дьявола - Платова Виктория. Страница 28

— Что делать… Все получает только победитель. То есть мы. И новый владелец картины, естественно. Поехали в Зеленогорск, Кэт.

…Как и следовало ожидать, правильная Жека вовсе не разделяла наших восторгов. Целый час мы сидели на покосившейся терраске Жекиной дачи, стараясь убедить ее в том счастье, которое нам привалило.

— Как хотите, — Жека воинственно поджимала бледные губы. — Но ни копейки из этой суммы я не возьму…

— Ты хотела сказать — ни цента… Это же доллары, Жека! Целая куча долларов, — в очередной раз пробубнил Снегирь. — Ты решаешь все свои проблемы до конца жизни. Ты и крестники. Живете припеваючи на процент с капитала, Лавруху-младшего устраиваем в Итон, Катысу-младшую устраиваем в Оксфорд…

— Нет. Это плохие деньги…

— Послушай! — Лавруха уже начал терять терпение. — Мы никого не убили и не ограбили в темной подворотне. Мы просто воспользовались шансом, вот и все.

— Они принесут беду, я это чувствую, — с тех пор, как Быкадоров бросил Жеку, в ней, по ее утверждению, открылись экстрасенсорные способности. — Давайте просто забудем о них, раз уж так все получилось. Откажемся… У меня дети, и я хочу жить спокойно.

В концовке общей беседы я не участвовала. Переубедить в чем-то упрямую Жеку было дохлым номером.

По террасе бродили сонные расплавленные тени, отяжелевшие от зноя насекомые падали в чашки с шампанским, и где-то за деревьями вздыхал залив. И меня вдруг пронзило чувство острой зависти к миру вокруг. Тени никогда не лжесвидетельствовали, насекомые — не крали картин, выдохшееся шампанское никогда не запугивало настоящего владельца доски, а заливу и в голову бы не пришло выставить краденую вещь на аукцион. А мы с Лаврухой были мелкими злодеями и портили природе всю ее отчетность.

— Жека! — по-прежнему канючил Снегирь. — Подумай сама, Жека… Мать-одиночка с двумя детьми. Они же растут… А твой батик не продается ни черта. И твоя акварель. А когда детки попросят у тебя компьютер и золотые серьги в уши — вот тогда-то ты и наплачешься…

Почему Снегирю так важно было выпросить у несчастной Жеки индульгенцию, я так до конца и не поняла.

— Даже если я буду подыхать от голода, я никогда не воспользуюсь вашими погаными деньгами! — надменно заявила Жека.

— Ну-ну, — Лавруха отодвинул стул и поднялся. — Идем, Кэт. Как видно, наша подруга страдает патологической честностью. А это требует хирургического вмешательства.

Возле самой калитки он обернулся и заорал:

— Ты дура, Евгения!

А потом по очереди поцеловал вертевшихся под ногами двойняшек и снова не удержался:

— Ваша мама — дура, дети. Идиотка. Так ей и передайте.

…Всю дорогу до Питера мы молчали: визит к Жеке оставил тягостное впечатление, круговой поруки не получилось. Честная Жека была нашим слабым местом, я никогда не подозревала в своей аморфной подруге такой несгибаемости, такого железобетонного упрямства. И не могла понять, почему Жека так противится деньгам. Ведь не убили же мы никого в самом деле. Разве что подняли то, что плохо лежит. Девять человек из десяти поступили бы на нашем месте точно так же. Пошла ты к черту, Жека!..

— Ты ведь тоже так думаешь? — наконец-то нарушил молчание Лавруха, и я вздрогнула.

— Ты о чем?

— О Евгении. Ты ведь тоже думаешь — “пошла ты к черту, Жека”!

— Читаешь мысли. Ладно, подождем немного. Лето скоро кончится, грибов не будет и клюквы тоже. Никакого подножного корма. А когда ей в очередной раз не дадут пособие на детей, сама к нам приползет.

— Будем надеяться, — Лавруха подвел черту под нашими отношениями с Жекой, которые вдруг стали зыбкими и совсем не правильными.

…Мы расстались в метро. Напутствуемая Снегирем (“ничего, скоро будем в персональном бронепоезде раскатывать, старуха”), я перескочила на свою ветку и спустя двадцать минут уже была на заплеванной, до боли родной “Василеостровской”. Под ногами плавился асфальт, распаренные бомжи клянчили пустые бутылки, шла бойкая торговля газетами, мороженым и шаурмой из собачатины. И я вдруг подумала о том, что скоро расстанусь со всем этим.

Расстанусь без сожаления.

Расстанусь и найму себе телохранителя из нацменьшинств. Такого же преданного и узкоглазого, как титовский Жаик. Еще более преданного и узкоглазого. Мои будущие деньги к этому обязывают и это позволяют. Я буду богатой сукой, я перевезу на Невский вывеску своей галереи, я смогу летать в Париж, Лондон и Нью-Йорк на все престижные аукционы, я соберу команду профессионалов и начну сдавать их напрокат всем желающим приобретать картины и вещи инкогнито…

— …Куда прешь, тварь! Глаза разуй! — облаяла меня какая-то толстая бабища с авоськами.

Я открыла было рот, чтобы сладострастно огрызнуться, но тотчас же закрыла его. Не стоит обращать внимание на такие мелочи, когда впереди тебя ждут сияющие вершины.

Вершины стали еще более ослепительными, когда я увидела один из титовских джипов, припаркованных возле моей парадной. Мальчик не соврал, он увяз во мне и хочет видеть. Ну что ж, белая полоса продолжается.

Когда я приблизилась на расстояние контрольного выстрела в голову, из джипа вышел Жаик и привычно обшарил меня глазами.

— Привет, — сказала я. — Термос привезли?

— Сколько вам нужно на сборы? — он даже не удостоил меня ответом.

— На какие сборы?

— Вы знаете. Мне нужно отвезти вас к хозяину.

— А если я не соглашусь?

— Исключено, — его узкие глаза вспыхнули предупредительным светом “Высокое напряжение”. — Будете разбираться с ним сами. Я только выполняю приказ.

Шаг влево, шаг вправо — расстрел. Все понятно.

— Вы подниметесь со мной? — кротко спросила я.

— Да. Если это необходимо.

В сопровождении телохранителя я поднялась в квартиру. Телохранитель, верный психологии предбанников, остался в коридоре, а я уселась в кресло и обвела глазами комнату. Полированная стенка с хрусталем (память о покойной бабушке), люстра, сработанная под маковки Кижей (память о покойной тетке), три пейзажа (привет от Лаврухи) и гобелен с чайками, похожими на отъевшихся уток (привет от Жеки).

И Пупик.

Пупик не обратил никакого внимания на титовского телохранителя. Он вспрыгнул ко мне на руки и потерся спиной о мой подбородок.

— Теряем время, — сказал Жаик.

— Мне нужно сосредоточиться.

В глубине коридора поблескивали его узкие глаза; он может быть отличным натурщиком, прообразом какого-нибудь бога Игуаны, нужно порекомендовать казаха Снегирю… Я сняла со шкафа чемодан (проклятый казах, верный варварским обычаям своей степной родины, даже не подумал помочь мне) и бросила в него стопку белья и пару платьев. Туда же полетели косметика и шорты, которые так нравились Быкадорову. Затем наступил черед ботинок “Катерпиллер”, отмеченных неоднократным проявлением подлости моего кота. Швырнув ботинки прямо на платья, я щелкнула замками.

— Я готова.

— Идемте.

— Подождите, Жаик. Еще кот. Но у меня нет корзинки…

Корзинка Пупика, в которой он путешествовал от дома к дому в скорбные дни моих предательств, осталась на даче у Жеки.

Жаик наконец-то соизволил войти в комнату и подхватил кота за толстый загривок. Я ожидала, что Пупик начнет вырываться и расцарапает рожу неожиданному обидчику. Но Пупик молчал и даже не сучил лапами: он чувствовал, с кем имеет дело.

Мы спустились вниз — я с чемоданом, а Жаик — с котом. Устроившись на сиденье, казах бросил Пупика назад и завел двигатель. На правом запястье у него болтался золотой браслет, совсем не пошлый и вовсе не соответствующий его подневольному чину. Два маленьких бриллианта у застежки и тонкие золотые звенья. Сама застежка была выполнена в виде головы какого-то зверя.

— Ценная вещь, — заметила я.

— Фамильная ценность. Подарю первой девушке, которая мне понравится.

Судя по спокойствию запястья, этой девушкой вряд ли окажусь я.

— Куда мы едем? — я откинулась на сиденье.

— Увидите.

Исчерпывающая информация.

…Лихо проскочив все мосты от Васильевского до Черной речки, мы выбрались на загородную трассу и помчались в сторону Зеленогорска. Стоило тащиться по жаре от Жеки, чтобы снова, спустя какой-то час, проделать тот же путь. Мой отъезд из Питера больше напоминал самый банальный киднеппинг: бандитский джип и бандитская рожа за рулем. Я попыталась разговорить мрачного казаха, но все мои попытки завязать с ним светскую беседу пресекались в зародыше.