Купель дьявола - Платова Виктория. Страница 40

— А как ваши расследования?

— Движутся потихоньку. Говорят, вы продали очень редкую картину? — Марич проявил удивительную осведомленность, и это лишний раз убедило меня в том, что он появился в “Пирате” совсем не случайно.

— Говорят, — осторожно ответила я.

— И получили большие комиссионные?

— Пока не получила. А вообще — это не ваше дело.

— Как знать… Как знать, — он нанес первый, очень осторожный удар. — И что это за картина?

— “Всадники Апокалипсиса”. Пятнадцатый век. Лукас ван Остреа. Вряд ли вам что-нибудь скажет это имя. Оно известно узкому кругу специалистов, — еще каких специалистов, если внести в их реестр Херри-боя.

— И за сколько же вы ее продали?

— Это коммерческая тайна. А что еще говорят?

Марич запустил руку в аквариум на подоконнике и приподнял ящерицу за хвост. На меня он даже не смотрел.

— Редкостная гадость, — ящерица и вправду выглядела не очень аппетитно. — И морда какая-то фальшивая.

— Приходите в другой раз. Будут гуппи и испанские дублоны. Они здесь часто меняют экспозицию. Большие затейники.

— Да. Больших затейников у нас полно, — Марич снова провел маневр: теперь это было обманное движение. — Еще говорят, что это не просто картина, а створка триптиха.

— Верно, — я забарабанила пальцами по бокалу. — Двухстороннее изображение.

Марич достал из кармана маленькую записную книжку профессионального филера.

— “Tota pulchra es, amica mea, et macula non est in te”, — почти по складам, не отрываясь от книжки, прочел он. — “Вся ты прекрасна, возлюбленная моя, и пятна нет на тебе”. Красиво звучит, правда?

— Не могу с вами не согласиться, — в душе моей звякнул страх, но я решила держаться до конца. Пусть Марич открывает карты первым.

— “Вся ты прекрасна, возлюбленная моя, и пятна нет на тебе”… — задумчиво повторил Марич и посмотрел мне прямо в глаза. Вот ты и попалась, воришка, читала я в его бесстрастных зрачках. Будешь знать, как мародерствовать и вести следствие по ложному пути.

— Это вы обо мне? — нагло спросила я и закинула ногу за ногу. — Я польщена.

— Я тоже польщен. Девушка с картины похожа на вас.

— Завтра же перекрашусь под ореховое дерево…

— Не стоит. Вам идет рыжий цвет. А вот красть вам совсем не идет. Началось!..

— Красть? Что вы имеете в виду? — ни один мускул не дрогнул на моем лице.

— Вы прекрасно знаете, что я имею в виду. То досадное недоразумение с бывшим мужем вашей подруги.

— А что? Вскрылись какие-то новые обстоятельства дела?

Судя по всему, запаса прочности Маричу не хватило, он заиграл скулами и в упор посмотрел на меня.

— Это старые обстоятельства дела. Я говорил вам о похищенном. В каталоге у Гольтмана была указана одна картина. Она называлась “Рыжая в мантии”. А в последней описи коллекции эта картина отсутствует.

— Что вы говорите!.. Ее тоже украли?

— Не валяйте дурака! Вы прекрасно знаете, что “Рыжая в мантии” и картина, проданная вами на аукционе, — одно и то же.

Больше всего мне хотелось забиться под стол и захныкать, и я с трудом поборола в себе это сладкое детское желание. Нужно идти до конца.

— Ошибаетесь, капитан. Я не продавала картину. Я продала створку от триптиха. Вам подтвердит это любой эксперт.

— Плевать я хотел на экспертов, — он нетерпеливо ударил ладонью по колену. — Это одна и та же картина. И мы с вами знаем это.

— Я ничего не знаю. Эта ваша… как ее… “Рыжая в мантии”… Она заявлена в розыск?

Сейчас или никогда. Если Иосиф Семенович Гольтман, этот недорезанный любитель сюжетов и символов, подвел меня, если дал показания, что я запугивала его… Мне труба.

Но Иосиф Семенович оказался пугливой душкой, он не подвел, — именно поэтому Марич сейчас молчал.

— Так она заявлена в розыск? — повторила я свой невинный вопрос. Он прозвучал издевательски.

— Нет, — сдался Марич. — В розыск она не заявлена. К сожалению.

— Почему же — к сожалению?

Марич перегнулся через стол и прошептал:

— Потому что я не могу ухватить тебя, хотя уверен, что ты не такая овца, какой кажешься!

— А я кажусь вам овцой? — продолжала издеваться я. — Очень жаль. Хотелось бы казаться Марией Египетской [19].

— Ты кажешься мне отпетой сукой, к тому же неразборчивой в средствах. И ты плохо кончишь, обещаю тебе.

— Я буду жаловаться на вас вышестоящему начальству, капитан. В подразделение внутренних расследований. Оскорбляете, угрожаете, пытаетесь навесить на меня какое-то дело… Вам что, больше всех надо, Кирилл Алексеевич?

— Мне не нравится история с картиной, — он уже и сам сожалел о своем внезапном порыве. Нужно помочь капитану укрепиться в этом своем сожалении и постараться быть с ним помягче. — И я подозреваю, что вы как-то причастны к краже у Гольтмана.

— Не причастна. Честное слово, — совершенно искренне сказала я. — Я просто имела неосторожность знать покойного Быкадорова. И оказалась в ненужное время в ненужном месте.

— Как у вас появилась эта чертова створка?

— О, это целая детективная история… — я со значением посмотрела на Марича. — Пардон, капитан! Мой приятель… Вы его знаете. Лаврентий Снегирь…

— Покойный, — губы капитана расползлись в иронической улыбке. Он ничего и никогда не забывал.

— Каюсь. Иногда приходится прибегать к таким невинным шуткам… Сами понимаете, время сейчас тяжелое, так что выживаем, как можем.

— Ну-ну…

— Так вот. Лаврентий купил ее где-то в провинции. Совершенно случайно. А оказалось, что она представляет большую ценность.

— Насколько большую?

— Не считайте меня за дуру, Кирилл Алексеевич. Вы же сидите сейчас со мной не просто так. Вы прекрасно знаете, сколько она стоит. Но налоги в казну мы выплатим полностью, можете в этом не сомневаться.

— Налоги — это не моя компетенция.

— Извините. Но раз вы такой борец за справедливость… Тогда закажите мне еще вина.

Марич молча поднялся со стула и отправился к стойке. Слава богу, хоть минуту я могу передохнуть. От этого неформального допроса с пристрастием у меня взмокла спина и подмышки. И теперь я ощущала тонкий запах пота, который не могла забить даже туалетная вода “True woman in blue”, подаренная мне Лаврухой на последнее Восьмое марта. Жека получила аналогичную коробочку — “True woman in red”. Я исподтишка наблюдала за Маричем. Если бы он не был поганым ментом, я бы даже могла попытаться закадрить его. И назначать ему встречи в “Пирате” по четвергам. У него хорошие руки — руки, которые готовы сомкнуться на моей шее. И хорошо очерченный рот. И ровные крупные зубы, которыми он готов рвать меня на части. Хорошенький бы получился альянс — мент и воровка, слуга закона и прожженная авантюристка.

Впрочем, не такая уж прожженная, хотя и легко обучаемая.

Марич вернулся с очередной порцией вина: теперь он взял дорогущий коллекционный “Аликант Буше”, который я не могла позволить себе последние полгода. Широкий жест, ничего не скажешь.

— Решили разговеться, капитан?

— Решил.

Марич поднял свой бокал, и мы чокнулись.

— Вы не сказали мне, что нынешний владелец картины умер сегодня ночью, — ласково произнес он, и я едва не поперхнулась “Аликантом”.

Экзекуция продолжается. Сейчас меня вздернут на дыбе.

— Вы меня об этом не спрашивали.

— Но про кота-то вы мне сказали…

— Кота я любила больше. А вы и в это дело сунули свой нос? Вы, я смотрю, многостаночник.

— Питер город маленький, Катерина Мстиславовна. Не часто в нем умирают люди такого калибра, как Алексей Титов. Вы ведь были там этой ночью, правда?

— Это допрос?

— Нет. Просто беседа за бокалом хорошего вина.

— Да. Я была там прошлой ночью. И даже успела переспать с ним позапрошлой ночью, — “Аликант Буше” ударил мне в голову, и я пошла вразнос. — Ну как, соответствую я званию отпетой суки?

— Вполне, — спокойно сказал капитан. — И что вы можете сказать о его смерти?